Валерий Макеев - Тайный монах Страница 6

Мэр города не то от глубины собственного чувства юмора, не то просто не осознавая социального подтекста, но желая создать видимость близости к народу, организовал ко Дню Города ежегодное проведение мини-турниров по футболу, в котором, по замыслу организатора, встречались так называемые команды «власти» и «предпринимателей».

Отважная местная газетка, поддерживая свой оппозиционный имидж, даже опубликовала далеко незасекреченные факты о том, что за участие в команде «предпринимателей» с таковых взималась некоторая сумма — вступительный взнос. Если же бизнесмен желал сыграть за команду «власти», то милости просим. Но размер взноса утраивался.

«Что наша жизнь — игра?»

За команду «власти» выступали мэр, его помощник, председатель спорткомитета, заместители, несколько приближённых «деловых» и «менты».

Последние были полупрофессионалами и регулярно, выступая за команду «Динамо», побеждали в областных и городских чемпионатах по футболу. Правда, в победах последних семи лет был один весьма пикантный нюанс. Лидером и главным забивалой «Динамо» был некий Джек. И он не был ни майором ГАИ, который был центральным защитником, ни капитаном СБУ, который был правым «хавом». А был последним из официальных авторитетов — лидером преступной группировки…

Впервые Женьку окрестил Джеком Максим, ещё в пионерлагере, после второго класса, куда они друзья-неразлейвода, были отправлены родителями при строгом условии пацанов. «Я без Максимки никуда», — закатывал долгие истерики Женька. «Поеду только с Женькой», — вторя другу, выставлял дома свои условия Максим. Так сложилось, что в первый класс они из своего детского сада попали только вдвоём — родители желали, чтобы их чада с младшей школы изучали английский язык.

Школа была не в их районе, и уже спустя месяц учёбы уставшие ежедневно сопровождать первоклашек родители сочли возможным и безопасным отправлять пацанов в школу вдвоём. И сверстникам, и задирающимся второклассникам, недолго пришлось объяснять, что кто на переменках или после уроков полезет к одному, то будет иметь дело сразу с двумя.

В пионерлагере они быстро усвоили привезённое одесскими пацанами понятие — «один на один». При изначальном выдвижении такого условия, никто не смел вмешиваться в драку двоих, пока они сами не примут решения об её завершении. Максимка всегда был лидером. Женька, не раздумывая, всегда за него подписывался. Толстяк Игорёк, значительно более крупный, чем его ровесники, мальчик, закончивший третий класс, имел жизненную потребность — проходя мимо малышей, раздавать направо и налево щелбаны. Когда однажды такая участь постигла игравшего в шахматы Максимку, тот не раздумывая, кинулся на обидчика. Конечно, подписался и Женька. За своего, проучить малышей, ринулись старшие. Кучу малу быстро разняли вожатые. В разорванной тенниске, со взъерошенными волосами, оттаскиваемый воспитателем, Максимка таки выхватил бешено сверкающего глазками обидчика и красноречиво выставив указательный палец не по-детски зло прошипел: «Один на один».

Игорёк был уверен в себе, точнее не считал эту козявку за соперника. Уверены были и его пацаны по отряду, пришедшие за столовую после ужина посмотреть на драчку, как на забаву.

Максимка не сомневался в себе. Женька для верности прихватил из кучи пионерского металлолома арматурину, и для надёжности припрятал запрещённое оружие под надетую спортивную ветровку.

— Ну, чё, шкет, в зуб захотел, — и Игорёк со всех сил въехал в зуб Максимке.

Пацаны ахнули от увиденного. Из разорванной губы начала хлестать кровь. Максимка, вместо ожидаемого рёва и мольбы о прощении, по взрослому повернул голову в сторону, сплюнул окровавленный молочный зуб и посмотрев прямо в глаза обидчику, комкая из-за запекшейся крови слова, прошипел: «Ну, сука, держись!».

Через минуту Игорек лежал в грязи и крови, которая продолжала хлестать из рваной губы Максимки. Он обезумел от страха. Оно и неудивительно, ведь Максим сидел верхом на обидчике и без устали колотил его своими ручонками. Игорек рыдал и молил о пощаде. Шокированные и перепуганные происходящим кореша двинулись было на помощь. Но заблаговременно прихваченная Женькой арматура вышла из своей засады, и друг скомандовал:

— Стоять, суки!

Максимка не успокоился, пока не запихал в рот пришедшему в ужас ревущему Игорьку пару припасённых для пионерского костра шишек:

— Ну что, хватит?! — по-деловому утомлёно выдохнул Максимка. И совсем зло добавил:

— Не надо нас трогать!

Когда обезумевший Игорёк и его группа поддержки укатили обо всём докладывать взрослым, Максимка благодарно посмотрел на друга. Он не знал, что сказать, но чувствовал, что теперь его Друг ещё надёжней. И совершенно непонятно даже самому себе, возможно, чтобы сказать о том, что теперь они повзрослели, выдавил:

— Ну что, Джек?

Женька, ставший Джеком, сдвинул плечами — Джек так Джек. Но поинтересовался:

— А ты кто?

Максимка задумался, как же теперь называться, ведь, возможно, это на всю жизнь.

— Ты будешь Максом, — быстро нашёлся Джек, прерывая размышления друга.

В школе закадычные друзья учились по-разному. Макс был отличником. Особо легко ему давались такие науки, как математика, физика. Во время контрольных, как правило, он умудрялся решать два варианта сразу — свой и Джека.

Джек был парень смышлёный. Но видно в школе преподавали не те предметы, в которых он мог бы по-настоящему реализовать себя. И бьющую через край внутреннюю энергию он направлял в спорт. Вместе с Максом они играли в нападении футбольной команды детской спортивной школы. Но в шестом классе у Джека возобладало новое увлечение — бокс. Тренер Джека — Иваныч — возлагал большие надежды на паренька, в котором видел необычайную одарённость, усердие, целеустремлённость. Через год занятий Джек уже был чемпионом области в своём весе и возрасте, а к девятому классу стал и призёром престижного всесоюзного турнира. Впоследствии даже «выпускные» Джек с Иванычем сдавали экстерном в связи с поездкой на чемпионат Европы среди юниоров.

В девятом классе бурлящая жизнь Макса и Джека круто изменилась.

Нет, Джек не перестал упорствовать в боксе, с радостью забивал и голы, играя за школьную футбольную команду вместе с Максом. Макс, продолжая забивать голы, не по годам серьёзно увлёкся ещё и малопонятной многим робототехникой.

Но в девятом классе в их жизнь, переступив первого сентября порог школьной аудитории, вошла Она.

Будучи всё время словно одним целым, они просто не могли влюбиться в неё поодиночке.

Ирка, как по мальчишески окликали они её в классе, Ирочка, как шептали её имя уткнувшись носом в подушку не то во сне, не то в сладостном полудрёме, пацаны, Ира Фадеева прибыла в их жизнь из села. Нет, никакого богатого дяди, чтобы устроить её в городскую школу, у неё не было. Из родных тут у неё была только тётя Люся, жившая в городе. Ей и доверили свою талантливую дочурку папа и мама. Тётя Люся напрасно уговаривала завуча школы протестировать её племянницу — отличницу сельской школы.

— Знаем мы уровень обучения в сельских школах, — отмахивалась завуч, — их отличник хуже нашего троечника. У них один педагог на пять предметов. Какой при этом может быть уровень знаний?

Действительно, физику, математику, английский, физкультуру и труд в Ирочкиной школе преподавал директор. Сан Саныч — фронтовик, артиллерист, высокий крепкий мужик. Иногда в нём возникало желание преподавать и историю, но пережив очень многое в этой жизни, он всё же заставлял разум управлять эмоциями.

Лишь иногда, когда бесперспективный для математики, но, в принципе, очень нужный в сельском хозяйстве, выходил к доске сын тракториста, не находящий что сказать в своё оправдание за не выученное задание, и мямлил под нос: «Я забыл…», — Сан Саныч, глядя куда-то в пустоту, то ли поучал, то ли медитировал. «Память — важнейшее качество, которым наделён человек. Память порой созидаёт, а порой убивает. Если ты чего-то не запомнил, не сокрушайся. Не убеждай самого себя в своей бесперспективности.

К примеру, великий советский шахматист Алёхин мог играть одновременно на сорока досках вслепую, держа в памяти игровую ситуацию на каждой из досок. Великий русский писатель Лев Толстой, наоборот, не отличался крепкой памятью. Порой он просил домашних перечитать фрагменты его же произведений и умилённо искренно удивлялся: «Неужто это я написал?» Память порой просто помогает жить», — теперь уж совершенно отрешённо, растягивая слова и выделяя знаки препинания глубокими вздохами, продолжал Сан Саныч:

«Если бы мы ежедневно вспоминали те непоправимые утраты и потери, товарищей, друзей, родных, которые нам довелось пережить, жизнь стала бы невыносимой», — спасительный звонок, казалось, должен был возвратить Сан Саныча к реальности. Но директор, не признаваясь в этом никому, жил в двух реальностях. Как реальны были эти, тихо покидающие класс ребятишки, так реальной была и Танечка — медсестра санчасти, его первая и единственная, умирающая у него на руках в июле сорок четвёртого. Танечке было и осталось двадцать лет. Когда девушка избежала отправки на работу в Германию, после освобождения советскими войсками её деревни её призвали на службу. Со скудным вещмешком, содержавшим ложку, кружку, мыло да пару белья, она отправилась в поход навстречу своей радости и печали.