Николай Оганесов - Играем в «Спринт» Страница 6

Я собрался уже поинтересоваться содержимым домашней аптечки Кузнецовых, но Нина меня опередила.

— Садитесь ужинать, — позвала она. Голос был усталый и доносился словно бы издали.

— Спасибо, что-то не хочется, — отказался я.

Мысль о еде вызывала отвращение. Смешно сказать, но я мерз. На дворе теплынь, плюс девятнадцать, а меня неудержимо тянуло под одеяло. Я с сожалением подумал о теплом шерстяном свитере, который вместе с остальными вещами уже второй день лежал в одном из отсеков привокзальной камеры хранения.

— Давайте-ка без церемоний. — Нина вошла в комнату и поставила на середину стола хлебницу. — Садитесь. И не стесняйтесь, пожалуйста…

Вторично отказываться было неловко, и я поднялся с дивана.

— Вы макароны с томатным соусом любите?

— Обожаю. — Я сделал шаг, другой и с удивлением обнаружил, что пол подо мной подозрительно покачивается.

— Что с вами? — спросила Нина.

— Нет, нет, ничего. Это пройдет…

Однако не проходило: висевшая под потолком лампочка внезапно выбросила яркие протуберанцы, затем свет сфокусировался и превратился в луч мощного прожектора, направленного прямо в глаза. Нинина фигура выпала из поля зрения. Там, где она только что находилась, мелькали оранжевые и ядовито-зеленые, похожие на жонглерский реквизит кольца.

Что-то невыразимо гнусное, тяжелое возникло на дне желудка, оформилось в пульсирующую опухоль и медленно поползло вверх.

— Сейчас, одну минутку… — Я наугад побрел к двери, переступил порог и опустился на приступку, на которой несколькими часами раньше впервые увидел Нину.

Стало чуть легче. Ровно настолько, чтобы понять отчетливо и ясно — заболел! Ничего хуже случиться не могло! Я не успел осознать последствий, к которым это может привести, — новый приступ головной боли накрыл меня и наглухо отрезал от внешнего мира.

Минуту спустя — а может, только почудилось, что прошла минута, — я поднял голову.

Надо мной низко висели звезды. От них исходили злые колючие лучи. Ни с того ни с сего они, вдруг сдвинулись с места и, постепенно увеличивая скорость, закружились, вовлекая в свой сумасшедший танец луну, крышу, черные силуэты деревьев, угрожающе нависших над тесным двориком. Этот дьявольский хоровод сопровождался таким оглушительным стрекотом, точно его издавали не цикады, а спрятавшийся в кустах оркестр, исполняющий нудную, состоящую из нескольких бесконечно повторяющихся нот мелодию…

Сколько прошло времени — неизвестно. То мне казалось, что проваливаюсь в сон, то вдруг наступало короткое просветление, но ни встать, ни двинуться с места не удавалось.

В памяти осталось прикосновение холодной ладони к пылающему лбу, тревожный Нинин голос. Она заставила меня подняться, отвела в комнату, насильно впихнула в меня несколько таблеток и подвела к дивану. Кажется, я пытался возражать, порывался уйти, что-то доказывал, но болезнь брала свое: усталость и тупое равнодушие овладели мной, заглушили остальные чувства. Я наспех разделся и, лязгая зубами, повалился в постель.

Свет померк внезапно, будто кто-то разом повернул выключатель…

…Сначала я был птицей, у которой на лету сковало морозом крылья. Потом — вмерзшей в оледенелый наст травинкой, деревом с намертво выстуженной сердцевиной.

Я рассыпался на тысячи осколков, гнулся под ураганным ветром; мое окоченевшее тело лежало посреди голой равнины, и не существовало в мире силы, способной спасти, защитить от жуткого, пробирающего до костей холода. Он проникал всюду, в каждую пору, в каждую клетку, от него стыла кровь в жилах, а кожа не выдерживала и дробилась на хрупкие ломкие кристаллы.

Это был бред. Самый настоящий бред, в котором не оставалось места реальности. Краем сознания я вроде понимал это и в то же время явственно видел бесконечную белую пустыню, себя, полузанесенного снегом, мерцающую вдали цепочку огней. То светились огни поселка, к которому мне надо было пробиться, или, может, туманное облачко Млечного Пути, или фары машин на заснеженной трассе. Нет, скорее то были факелы! Преследуемый конным отрядом герцога, я порывался бежать от погони, но тяжелые стальные латы тянули к земле. Я выбился из сил и теперь лежал, сжавшись в комок, беспомощный, одинокий, обреченный на верную гибель. Ветер заунывно свистел надо мной, сек лицо твердыми, как толченое стекло, крупицами снега и сыпал, сыпал, пока над грудой холодного железа не намело белый холмик…

В какой-то момент мне удалось разлепить веки, и тотчас что-то больно резануло глаза. Я застонал. Вероятно, меня услышали, потому что свет погас и пространство заполнилось серыми размытыми пятнами. На их фоне постепенно, как на бумаге, сунутой в проявитель, возникло лицо мамы.

«Ты?» — удивился я.

Она молча сняла с себя теплый пуховый платок, накинула его мне на грудь и укоризненно покачала головой.

«Как же так, Володя?.. — Губы ее оставались неподвижными, но я отчетливо слышал голос, который невозможно спутать ни с каким другим. — Ты совсем себя не бережешь… И писем от тебя нет. Обещал писать часто. Я жду, жду… Как же так, Володя?»

«Разве ты не получила телеграмму?» — хотел возразить я в свое оправдание, но мама заторопилась.

«Ладно, сынок, я ведь не упрекаю… — Черты ее лица стали терять определенность. — Ты все же выбери минутку, напиши, как устроился, где питаешься…»

Лицо стало уплывать куда-то в сторону. Я пытался остановить, крикнуть что-то вдогонку, но поздно. Мама исчезла.

Очнулся я оттого, что арктический холод сменился каракумской жарой. С меня ручьями лил пот. Едва ворочая распухшим, шершавым, как наждак, языком, я попросил пить.

Передо мной появился стакан с осевшими на дно ягодами малины. Его держала девушка в легком ситцевом халате. Лицо, охваченное ореолом волос, взгляд больших карих глаз показались мне смутно знакомыми.

— Вы кто? — спросил я у нее.

— Молчите… У вас жар, сильный жар…

Вспомнил: ну конечно, это Нина, только совсем другая, больше похожая на ту, с фотографии двухлетней давности.

— Который час? — прохрипел я.

— Половина первого.

Я не поверил.

— Половина первого ночи, — повторила она и протянула градусник. — Поставьте, надо измерить. Час назад было под сорок…

— Да ну? — вяло удивился я, изо всех сил сопротивляясь обволакивающей необоримой дреме.

— …тридцать девять и четыре… «скорую» хотела вызывать… испугалась… лекарство…

Голос становился все тише, пропадал, снова появлялся, и я, потеряв всякую способность к сопротивлению, погрузился в черную бездонную пропасть…

Глава 2

1

Утром меня разбудили шаги.

Кто-то топтался у двери, возился с замком, пробовал отворить форточку.

Прежде чем я успел открыть глаза, звуки оборвались, и мне не сразу удалось сообразить, продолжение ли это ночных кошмаров или кто-то действительно околачивается за дверью. В доме царила тишина, но тишина странная, как если бы за секунду до моего пробуждения был подан знак и говорившие до этого в полный голос вдруг разом смолкли.

Полусонный, я приподнял голову с подушки.

Смутное ощущение опасности, чьего-то незримого и оттого особенно гнетущего присутствия не исчезало. Прислушавшись, я понял, что не ошибся. Снаружи кто-то был. Сперва раздался шорох. Потом звякнула неосторожно задетая крышка почтового ящика. Прошло немного времени, и в дверь потихоньку постучали.

Затаив дыхание, я ждал, что будет дальше.

В комнату сквозь застекленную раму над входной дверью падал рассеянный пучок света. В нем лениво плавали взвешенные в воздухе пылинки. Где-то сбоку, на столе, размеренно тикал будильник. Более мирную обстановку трудно вообразить. Если б не человек, стоящий за дверью. Его молчание таило не совсем ясную и вместе с тем вполне реальную угрозу.

Первым нервы не выдержали у гостя. После продолжительной паузы стук повторился. Теперь стучали смелее, бесцеремонней, и не в дверь, а в плотно занавешенное окно.

Стремясь производить как можно меньше шума, я поднялся, чтобы подойти к окну и незаметно выглянуть во двор, однако на полпути споткнулся и задел стул.

— Кто там? — громко, якобы спросонья, спросил я.

Находившийся по ту сторону двери человек спрыгнул с крыльца.

Я кинулся к окну, отдернул край занавески. Никого. Только на повороте дорожки покачивались потревоженные бегством ветки кустарника.

Дверь оказалась запертой на ключ, но это уже не имело значения. О том, чтобы преследовать беглеца, не могло быть и речи — шансы догнать его, тем более в моем состоянии, равнялись нулю.

Я доковылял до дивана, влез в свернутое коконом одеяло и некоторое время, уставившись в потолок, переваривал случившееся. Ничего путного из этого не вышло. Голова работала туго, мысли путались, и найти сколь-нибудь разумное объяснение так и не удалось. Зачем приходил этот тип? Действительно ли он хотел взломать замок или мне померещилось? Непонятно.