Ольга Лаврова - Отдельное требование Страница 6

«Завелась! И совсем не в ту сторону».

Кое-как Стрепетов втиснул направляющую реплику в беспорядочный поток ее восклицаний.

— По-моему, Вера Ивановна неплохая женщина; она так встревожилась о девочке...

На Антипину будто кипятком плеснули. Посыпались уже полуцензурные выкрики в адрес Куравлевой и ее мужа. И вдруг — бац:

— Нету девки, и не видать им ее больше. Тю-тю!...

— Что значит «тю-тю»? — с ходу врезался Стрепетов в яростную, бессвязную брань.

Антипина споткнулась о вопрос, закрыла было рот, но с разгона просто промолчать у нее не вышло.

— Кинула я девку, — остывая, сказала она. — Такой момент подошел. Отнесла к детдому и бросила. Отца нет, пусть и матери не будет!

— Так и записать?

— Пиши, пиявка! Правды хотел — подавись моей правдой!

— Да будет вам известно, Антипина, что подкидыши строго регистрируются и берутся на учет. Вашего ребенка среди них нет.

Он поднял за уголки каллиграфически заполненную справку и так держал ее, пока Антипина читала.

«Это по-нашему, по-простому, называется шах...»

Антипина выдернула бумажку из рук Стрепетова, обшарила глазами оборотную сторону, водя пальцем, исследовала печать.

«...а может быть, и мат».

И он позволил себе открыто, торжествующе усмехнуться. Но коротким и мимолетным было его торжество, потому что следующий миг смахнул с доски все фигуры, опрокинул и самую доску, служившую ареной для логически рассчитанных ходов. Стрепетова настигла мысль, еще не мысль, а предчувствие... Тут же оно и ускользнуло, спугнутое его ошеломлением, но тотчас вернулось, оформившись и окрепнув, и тогда мысль набатно загудела в мозгу, созывая и выстраивая в зловещий порядок все известные прежде факты, сведения и догадки. И когда Антипина подняла глаза от справки и стала смотреть на него, он уже был целиком во власти этой внутренней работы. Ее ожесточенное сопротивление и ложь во всем, что касалось ребенка, ее «своими руками утоплю», сказанное сестре, нежелание его регистрировать, дабы не сохранять следов ни в каких документах, наконец, собственное стрепетовское ощущение, испытанное утром в кабинете Вознесенского, — все связалось воедино, и он уже верил, не верить уже не мог. И на ту же чашу весов ложилось то, что происходило с Антипиной теперь. Совершенная растерянность в ту минуту, когда увидела справку. Потом все более четкий страх. И короткое тяжелое оцепенение перед тем, как она подняла голову и стала смотреть на него.

Она поняла. Слишком громко билась в нем та мысль, чтобы ее можно было не услышать. И Стрепетов увидел, что она поняла, потому что лицо ее задрожало, как от удара, и он напрягся, ожидая, что произойдет.

Конечно, он и прежде знал, знал, что рано или поздно может встретить преступника из преступников, зверя в облике человека, убийцу. Но эта возможность брезжила в смутной дали и была так невелика, что о ней не стоило всерьез думать, изобретая рецепты поведения на такой маловероятный случай. Он оказался не готовым к встрече. Он был оглушен ее внезапностью. А еще больше ее непередаваемой гнусностью оттого, что жертвой был ребенок. И Стрепетов растерялся, не зная, что делать дальше. Сидел, молчал и смотрел на нее, снова ужасаясь своему открытию, и ждал какого-то толчка для дальнейших действий. Ждал, чтобы она созналась.

Но Антипина не падала на колени и не заламывала рук. Страх и растерянность сползали с заострившихся черт ее лица, а в глазах что-то твердело, таяло и снова собиралось, порождаемое напряженным раздумьем. И наконец в них утвердилась решимость. Она даже похорошела, вдохновленная своей злобой. Но — молчала. И так они сидели в лихорадочной тишине, громоздя между собой невидимую стену ненависти и проклятий и копя ярость для будущей борьбы. И когда Стрепетов, не выдержав, нажал кнопку звонка и встал, резко двинув стулом, она тоже вскочила, подброшенная, и плюнула свое ему в глаза:

— Попытайся, пиявка, докажи!

— Постараюсь, — сказал он сквозь зубы.

А разводящий все не шел, и Стрепетов едва дождался, когда можно будет сказать: «Уведите!»

Стрепетов мерял ногами московские улицы, переулки и бульвары. В дороге постепенно приходил в себя, мысли утрясались. А до райотдела — он прикинул — пешего хода было на час, ну, с маленьким гаком. По туристским масштабам — пустяк.

По-настоящему он не видел ни бульваров, ни улиц, ни переулков. Они шли вторым планом, случайным фоном того, что он нес в себе, что продолжало в нем клокотать и гудеть: тишина тюремного кабинета, наглость Антипиной, его палец, бесконечно долго прижатый к кнопке звонка, цепь фактов, которые, как их ни переставляй, ведут все к одному финалу, ее судорожное желание поскорей закончить дело, пока не раскрыто главное, и снова тот миг, когда страшное озарение впервые коснулось его, — все это кружилось в нем беспорядочным хороводом, заставляя убыстрять шаги, перемахивать вчерашние лужи и закуривать на ходу, потому что его гнало вперед, и остановиться он пока не мог...

Стрепетов не сказал бы, где именно, на каком повороте или перекрестке он сообразил, что принял безоговорочно мысль об убийстве, и теперь вроде бы стал привыкать к тому, что (выражаясь официально) в его производстве появилось отныне дело о преднамеренном убийстве гражданкой Антипиной А. И. ... и так далее.

Там, в Таганке, в первые минуты он испытал бы только облегчение, если бы его догадка была опровергнута и разбита в прах. Теперь она уже стала его принадлежностью, его достижением. «Как я, дурак, не додумался раньше!.. Но это еще надо доказать, доказать!..»

В нем закипал охотничий азарт.

...Пусто, гулко. Все разошлись. Только Нефедов торчит в дежурке. Увидел Стрепетова — обрадовался слушателю:

— Алексей Станиславыч, вот в шестьдесят восьмом случай!.. Пропойца один, Авласевич по фамилии, до того надрался, что решил из окошка выкинуться. Ну и сиганул с пятого этажа. Так, можете себе представить, угодил не куда-нибудь, а в печную трубу трехэтажного дома, который стоял вплотную аккурат под окном! Проехал в ней с разгона метра два и застрял. Жильцы просыпаются — слышат, в печи кто-то орет нечеловеческим голосом. Они, себя не помня, — в милицию. Те приходят на место — впрямь воет кто-то. Туда-сюда — с ног сбились! Пришлось трубу разбирать.

Стрепетов посмеялся. Нельзя же не поддержать человека, когда он чуть не слезы от хохота утирает. Даже если тебе сейчас не до фантастических пропойц.

— Андрей Егорович, не помните, полгода назад не было нераскрытого случая детоубийства?

— Вроде не слыхал... А вы сводки посмотрите. Вот они. Полистайте, мало ли что.

— Спасибо.

«Умница».

Как тут скрупулезно все зафиксировано и сохранено! День за днем, месяц за месяцем. Описание преступлений Приметы преступников, объявленных во всесоюзный розыск. И рядом — мелочи: сдан финский нож с костяной ручкой, сгорели на задворках магазина два ящика со стружкой — из-под яиц... Стрепетов искал первую декаду марта. Чем черт не шутит! Ага, вот он, март! «На помойке обнаружен старый пистолет без патронов... Мелкая кража на вокзале... Сданы в отделение утерянные документы... Ножевое ранение в пьяной драке...» Нет, все не то, не то! «Найден аккредитив на крупную сумму... Разбита витрина парикмахерской... Найдено одеяло детское... Угнана серая «Волга»... Прекратить розыск в связи с задержанием...»

Стоп! Было слово. Какое-то слово. Поехали обратно. Какое-то слово, которое зацепилось в мозгу. Только где?.. Вот оно! «Детское».

«Утром 9 марта около дома № 12 по Проточному переулку найдено стеганое одеяло детское, зеленого цвета».

«Одеяло детское зеленого цвета... Детское... Зеленого цвета. Зеленое одеяльце. Проточный переулок. Кварталы развалюх. Полуосвещенная набережная. Девятое марта. Зеленое одеяльце. Проточный переулок. Пятнадцать минут ходьбы от дома Антипиной. Восьмое марта. Вечер. Проточный переулок. Десять минут ходьбы от сестры. Зеленое одеяльце, «...запишите обязательно: ватное, шелком крытое, зелененькое...»

— Андрей Егорыч!

— Ау!

— Как позвонить в Бюро находок?

— Бэ четыре, две девятки, пятьдесят семь.

— Б 4-99-57?..

...— Да не торопите вы. Ищу в журнале... Нет, не востребовано ваше одеяльце. Запишите телефон склада.

— А когда склад... Черт, бросила трубку!

Великолепный, невозмутимый Андрей Егорович! Если бы ты знал! Ведь это доказательство, вещественное доказательство! Но спокойно. Спокойно, говорят тебе! Почему одеяльце брошено? Зачем?..

Проточный переулок. Набережная. Темень. Река. Река — проще всего. Кто опознает шестимесячного утопленника, даже если найдут? А одеяло... Ну конечно же! Одеяло — улика, оно кому-то хорошо известно, по одеялу еще докопаются. И к тому же оно жжет руки. После этого. Не догадалась, видно, что хозяйке вернуть — выгодней для самой же... Скорей сунуть его в темную подворотню и прочь, дальше... к сестре! А почему к сестре? Вот тут буксует. Зачем? Сестра. Сестра... Взаимная ненависть. Какие-то бабьи страсти. «Поздравила с Восьмым марта». Чего-то она недоговаривала тогда, Вера Ивановна Куравлева. Но чего? Стоп! В деле Антипиной есть изъятые при обыске письма. Они не читаны. Не понадобились. Были там, помнится, за подписью «Куравлева». Надо посмотреть.