Джон Гоуди - Пелхэм, час двадцать три Страница 6

Он снова улыбнулся и повернул рукоятку тормоза: поезд подъезжал к остановке на двадцать восьмой улице.

Том Берри

Закрыв глаза и раскинувшись на сидении в головной части первого вагона, Том Берри полностью расслабился, успокоенный покачиванием вагона и усыпленный нестройной мешаниной звуков. В приятной и неясной дымке мелькали станции, и он не утруждал себя считать их. Ему нужно было выйти на Астор-плейс, а когда это сделать подскажут привычка и какое-то шестое чувство, инстинкт выживания, выработавшийся у жителей Нью-Йорка на многочисленных фазах вооруженного сосуществования с городом. Чтобы справляться с бесконечными угрозами, они как животные джунглей или растения адаптировались и выработали специфические средства защиты. Разрежьте жителя Нью-Йорка, и вы увидите такое строение мозга, такие связи в его нервной системе, каких нет ни у одного обитателя любого другого города в мире.

Он улыбнулся собственной мысли и задержался на ней, отшлифовывая её и даже придумывая ту небрежную фразу, которой поделится ею с Диди. Уже не в первый раз ему пришло в голову, что Диди для него очень много значит. Как падающее в лесу дерево не шумит, если рядом нет никого, кто может его услышать, так и для него ничто не имело значения, если он не мог поделиться этим с Диди.

Возможно, это была любовь. Может быть, именно так можно было обозначить тот запутанный клубок сумасшелших и противоречивых чувств, его охватывавших: сексуальное неистовство, враждебность, удивление, нежность и почти непрерывная конфронтация. Это и есть любовь? Если это действительно так, то чертовски не похоже на то, как описывают её поэты.

Улыбка погасла, и брови нахмурились, когда он вспомнил вчерашний день. Он вышел из метро, прыгая через три ступеньки, почти бежал, мечтая о своей капризной возлюбленной, сердце забилось в предвкушении, что он сейчас её увидит. Она открыла дверь на стук (звонок уже три года не работал), развернулась и ушла, не произнеся ни слова.

Том замер у двери, разинув рот с застывшей на губах улыбкой. Даже в этот момент удивления и растущего гнева она оказалась сильнее его; этому не мешали даже скрывавшие её красоту брюки из грубой ткани, неряшливо обрезанные выше колен, очки в металлической оправе, каштановые волосы, небрежно падающие на щеки.

Он взглянул на пустые глаза и оттопыренную нижнюю губу.

- Ты регрессируешь. Это состояние мне знакомо. Ты впервые его испытала в три года.

- Тебя блестяще подковали в колледже, - хмыкнула она.

- В вечерней школе.

- Да-да, в вечерней школе. Сонные студенты и преподаватель в мятом пиджаке, целый час преющий над проблемой, как избавиться от мучительной скуки.

Он шагнул к ней, стараясь не ступать на потертый рваный коврик, едва прикрывавший покоробившиеся доски пола. В некоторых местах они приподнялись, в других - просели, словно их покорежило землетрясением да так и бросили, и продолжал улыбаться, но уже совсем невесело.

- Это чисто буржуазное презрение к низшим классам, - заметил он. Многие не в состоянии посещать колледж в дневное время.

- Многие люди. Ты не человек, ты - враг рода человеческого.

В нем начала подниматься мрачная ярость; движимый упрямством (а, может быть, не только упрямством, образующим узкую полоску между любовью и ненавистью и соединяющим страсть и гнев), Том почувствовал, как его охватывает сексуальное возбуждение. Он знал, что если Диди это заметит, то непременно воспользуется своим преимуществом, а потому повернулся к ней спиной и ушел в противоположный конец комнаты. Выкрашенные оранжевой краской книжные полки покосились, как пьяные. На распухшей от множества слоев старой краски каминной доске тоже стояли книги, они же лежали и в неработающем камине. Эбби Хофман, Джерри Рубин, Маркузе, Фанон, Кон-Бендит, Кливер - стандартный набор пророков и философов Движения.

Голос девушки достал его и там.

- Я больше не желаю тебя видеть.

Он ожидал и этих слов, и до последнего нюанса выдержал выверенный тон. Не поворачиваясь, он ответил,

- Думаю, тебе стоит сменить имя.

Том рассчитывал подобным заявлением вывести её из равновесия. Но едва произнеся эти слова, понял всю их двусмысленность и то, что она неправильно их истолкует.

- Я никогда не верила в разумность брака, - заявила Диди. - И даже будь это так, предпочла бы жить с... ну, с кем угодно... чем выходить замуж за свинью (имеется в виду широко распространенное прозвище американских полицейских - свиньи - Прим. пер.).

Том оперся спиной о каминную доску.

- Я не собирался предлагать тебе замужество. А имел в виду твое имя. Диди - слишком легкомысленно для революционера. Революционеры не должны носить бессмысленных имен. Сталин, Ленин, Мао, Че - все это четкие диалектические имена.

- Как насчет Тито?

Он рассмеялся.

- Один - ноль в твою пользу. В самом деле, я ведь даже не знаю твое настоящее имя.

- А какая разница? - Потом, пожав плечами, она добавила, - Дорис, я его ненавижу.

Кроме своего имени, она ненавидела ещё множество вещей: истеблишмент, систему, мужской шовинизм, войны, бедность, полицейских и особенно отца, неизменно преуспевающего финансиста, который обеспечивал её шелком, атласом, любовью, вставными зубами и образованием в колледже Айви-лиг; который почти, но не до конца, понимал и её нынешние нужды, и от которого, к его величайшему огорчению, она принимала деньги только в самых стесненных обстоятельствах.

Нельзя сказать, что в большинстве своих мыслей и чувств она была слишком уж не права, но отсутствие последовательности во многих вещах буквально сводило его с ума. Если она ненавидела отца, ей ни в коем случае не следовало принимать от него деньги; если она ненавидела полицейских, ей не следовало спать с одним из них.

Она раскраснелась и стала очень привлекательной и какой-то беззащитной. Он мягко спросил:

- Ну ладно, в чем дело?

- Не пытайся обмануть меня своим притворно невинным видом. Мои друзья были в толпе и все видели. Ты так жестоко обошелся с невинным негром!

- А, да. Так это все, в чем я провинился?

- Мои друзья были там, на Сен-Маркс-плейс, и рассказали мне, что там произошло. Меньше чем через полчаса, как ты ушел отсюда, из моей постели, ты избил до полусмерти негра, который абсолютно ничего не сделал.

- Ну, нельзя сказать, что совсем ничего...

- Подумаешь, помочился на улице. Разве это преступление?

- Он не просто мочился на улице. Он это сделал на женщину.

- На белую женщину?

- Какая разница, какого цвета была её кожа? Разумеется, она подняла крик. И не говори, что это был символический политический акт. Этот глупый и подлый подонок получил по заслугам.

- И ты избил его до полусмерти.

- В самом деле?

- Не пытайся отрицать. Мои друзья видели всю твою полицейскую жестокость.

- И как же они описали то, что произошло?

- Ты же не думаешь, что я не понимаю: для белого расиста нет лучше средства возбуждения, чем вид черного пениса, этой универсальной угрозы, угрозы, которая демонстрирует высшую степень потенции?

- Он вовсе не выглядел мощным. Скорее, съежился от холода.

- Это неважно.

- Послушай, - терпеливо вздохнул Берри. - Тебя там не было. Ты же не видела, что случилось.

- Зато видели мои друзья.

- Очень хорошо. А твои друзья видели, как он кинулся на меня с ножом?

Диди презрительно хмыкнула.

- Я ждала, что ты скажешь нечто подобное.

- Этого твои друзья не видели? Ведь они там были - верно? Ну, ладно, я тоже там был. Видел, что там произошло, и вмешался...

- По какому праву?

- Я - полицейский, - раздраженно огрызнулся он. - Мне платят деньги, чтобы я поддерживал порядок. Ладно, пусть я представляю репрессивные силы. Но разве можно назвать репрессией, когда одному человеку мешают мочиться на других? Права этого мерзавца нарушены не были, а права женщины - были. Конституция предоставляет каждому человеку право, чтобы на него не мочились. Вот почему я и вмешался. Вмешался от имени Конституции.

- Хватит, нечего острить на эту тему.

- Я оттолкнул его от женщины и приказал застегнуться и убираться прочь. Да, действительно, он застегнулся, но убраться не захотел. Он вытащил нож и шагнул ко мне.

- И ты не ударил его и не сделал ничего подобного?

- Я его толкнул. Даже не толкнул, а только подтолкнул, чтобы заставить убраться.

- А... Превысил меру.

- Это он превысил. И набросился на меня с ножом. Я вырвал у него нож и при этом сломал ему запястье.

- Ты считаешь, сломать человеку запястье не означает превысить меру? Разве ты не мог отобрать у него нож, не ломая запястье?

- Он не дал мне этого сделать и все время пытался меня ударить. Потому я и сломал ему запястье. Единственная альтернатива состояла в том, чтобы позволить ему меня пырнуть, а я не готов на такие жертвы ради сохранения гармонии в обществе.

Диди нахмурилась и помолчала.

- Или, - осторожно добавил он, - чтобы доставить удовольствие своей девушке с её свежеиспеченными радикальными идеями.