Дамский LADY - Почти детективная история Страница 6

Ее руки стали торопливо собирать рисунки в единую стопку, но вследствие того, что Ольга нервничала, ничего не получалось. Молодая женщина не смотрела на Алексея, она продолжала свой труд:

- Это дети… они такие разбойники, постоянно устраивают подобные шалости… мальчишки, что с них взять… Я думаю, что в вашей папке для рисования вы найдете мои ноты… вот, возьмите, это ваше…

Ольга протянула ему листы, но, нервничая, отпустила руку на мгновенье раньше, чем он их коснулся. Падая, рисунки рассыпались, укрыв собой паркет.

- Мне… я такая неловкая… простите, – Ольга вдруг порывисто поднесла ладонь к губам, как будто боялась, что скажет что-то лишнее, и стремительно вышла из комнаты.

Алексей остался стоять посреди гостиной. У его ног в беспорядке лежали листы. На каждом из них была изображена Ольга.

Вечером того же дня, собрав свой нехитрый багаж, наскоро простившись с хозяевами и сказав, что возникла срочная необходимость возвратиться в Москву, Алексей Саввин покинул Высокое.

Глава четвертая

…А потому, что я томлюсь с другими.

- И как часто ты ходишь в Третьяковку? – поинтересовался Вадим, показывая глазами на фирменный пакет в руках Анны.

- Не так чтобы очень, - пожала она плечами и села за столик, - давно ждешь?

- Не так чтобы очень.

- Ясно.

- Итак…

- Итак?

- Ты хотела меня видеть.

-Ты неправильно начал, Художник. Ты забыл предложить мне кофе. Эспрессо, пожалуйста, - заказала она подошедшей официантке.

Когда девушка удалилась, Анна перевела глаза на Вадима, который наблюдал за ней с нескрываемым интересом.

- Теряешь квалификацию, Казанова. Да, ты прав, я хотела тебя видеть. Мне нужен художник. В настоящее время я занимаюсь организацией выставки на Рублевке. Там скоро будет открыта галерея. Ее владелица хочет показать картины молодых и неизвестных, но талантливых авторов. Конечно, в надежде, что скоро эти авторы будут очень даже известными. При соответствующей рекламной поддержке, разумеется. Однако, у нее вдруг возникла мысль, что было бы неплохо, если картины молодых гениев будут разбавлены работами кого-то более состоявшегося. И я подумала о тебе.

- То есть ты предлагаешь мне выставляться среди почти студентов на выставке, которую в качестве развлечения устраивает чья-то там жена с Рублевки? Я правильно тебя понимаю? – медленно проговорил Вадим.

- Совершенно верно, - ничуть не смущаясь, подтвердила Анна. – Просто учти, что все это будет происходить в районе, где обитают обеспеченные люди. Они-то и придут на эту выставку, и, возможно, купят твою работу, а, что еще более возможно, сделают заказ. И имей в виду, эта дама решила раскрутить свою галерею по максимуму и пригласила искусствоведов из Вены и Нью-Йорка. За определенную сумму денег, подозреваю, но это не суть важно. Ты, конечно, как мастер, можно считать, состоялся, и неоднократно выставлялся в Доме Художника на Крымском валу, и имел персональные выставки во многих городах, но я-то знаю, что художника кормят заказы, а стоимость его работ напрямую зависит от известности и успеха…

Официантка принесла кофе в маленькой белой чашке, и Анна неторопливо сделала маленький глоток.

- Ну, хорошо… считай, что я тебя выслушал. И даже сделал вывод, что все это время ты не теряла меня из виду, - Вадим улыбнулся, – но почему я? Ведь ты знаешь кучу состоявшихся, но еще не очень известных художников. Честно говоря, конечно, надо быть полным дураком, чтобы отказаться от такого предложения. Так почему я, Рыжая?

Анна аккуратно поставила чашку на блюдце.

- Считай, что со временем я стала очень сентиментальна и решила предложить тебе принять участие в выставке просто по старой памяти.

- Понятно… и картины, если верить этой памяти, будешь отбирать ты.

- Конечно!

- А если тебе не понравится? Если ты скажешь, что надо переделать?

- Значит, ты переделаешь.

Вадим некоторое время молчал, пристально разглядывая пустую чашку из-под эспрессо, а затем, переведя глаза на Анну, вдруг широко улыбнулся:

- Ну и стерва ты, Рыжая.

- Есть немного, - улыбнулась она в ответ.

Пустая комната

В Москву пришел ноябрь: промозглый, голый, коричнево-серый. Грязь и слякоть на дорогах, пронизывающий ветер, ставшие короткими дни – все это ограничивало жизнь Ольги, делало ее более замкнутой. Время прогулок сокращалось, нечастые визиты в гости совершались больше для деловой цели, нежели для праздного общения и редкие, как например, сегодня, выходы в театр, превращались в настоящее событие. Сергей был равнодушен к опере и балету, но, понимая, что жена его не может все время сидеть дома, что она молода еще, что ей необходимы развлечения, вывозил Ольгу на спектакли.

Она вышла из здания, находясь под впечатлением от только что просмотренного «Опричника». Хотелось скорее домой, где в тишине комнат можно воскресить в памяти самые яркие и напряженные моменты действа, а утром поспешить в книжную лавку и непременно купить драму, которая легла в основу оперы, и снова пережить всю историю с начала до конца, жадно переворачивая страницы.

Для того, чтобы добраться до дома, следовало поймать извозчика, а на это требовалось время, потому как желающих побыстрее попасть в тепло было достаточно. К вечеру подморозило и запахло зимой. Однако снег еще не выпал, и, несмотря на газовое освещение, улицы казались темными и неуютными. И, может быть, именно поэтому Ольга так не любила позднюю осень – из-за неуюта, и с каким-то особенным чувством всегда ждала Рождества, когда к ним в дом обязательно приезжали гостить Мария Львовна с мужем и детьми. В такие дни даже Театральная площадь становилась особенной. На ней продавали елки. И не десять, не двадцать - стоял посреди Москвы целый лес елок! А люди между ними ходили, выбирали себе колючую красавицу по нраву; вокруг жгли костры, чтобы согреться, потому как мороз в такие дни стоял крепкий, быстро обжигающий лицо и руки без рукавиц. Тут же самовары растапливали, и слышались зазывающие громкие голоса: «Чай горячий, сладкий сбитень, калачи из печи!» Но такое бывало лишь зимой, а не в ноябрьскую слякоть.

Стоя на краю дороги в ожидании извозчика, Ольга вдруг почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд и обернулась. Было уже довольно темно, и рассеянный свет фонаря не позволял разглядеть человека, но она его узнала, того мальчика, художника. Заметив, что жена обратила на кого-то внимание, Сергей Львович посмотрел в ту же сторону. Алексею было уже неудобно оставаться в тени, и он вышел на свет, не один, а с таким же молодым и скромно одетым юношей. «Наверное, его друг», - подумала Ольга.

- Мы, кажется, знакомы, - начал разговор Сергей Львович, - вы…

- Алексей Саввин, - подсказал молодой человек, прекрасно понимая, что этот важный господин имени его не помнит.

- Да-да, конечно, как же, как же, не забыл. Вы- тот художник, что гостил летом в доме моей сестры и собирался принять участие в выставке. Помнится… искали тогда тему для своей работы? Ну и как ваши успехи? Выставлялись?

- Да, - односложно ответил Алексей.

Сергей Львович будто вовсе не замечал неловкости, которую испытывает молодой человек, и продолжал вести свои расспросы:

- Так что же вы изобразили на своей картине, позвольте полюбопытствовать?

- Комнату.

- Всего лишь комнату? Без людей?

- Да, пустую комнату.

Сергей Львович не сумел скрыть недоумения.

- Скажу честно, молодой человек, в отличие от моей сестры я не силен в живописи, но ежели комната вам показалась чем-то необычным… тогда это, должно быть, любопытно… да… и что же отзывы?

- Бронзовую медаль присудили, - с некоторым вызовом в голосе ответил Алексей, - и через два дня мы с другом, - он кивнул на стоявшего рядом молодого человека, - отбываем в Петербург, получили заказ.

Бронзовая медаль! Надо же, бронзовая медаль у дебютанта!

Ольге так много хотелось сказать ему, но она молчала. Ей хотелось сказать, что она была на той выставке, видела картину и, стоя перед холстом только через некоторое время поняла, что не смеет дышать. Конечно, в Высоком совсем другая комната, не та, что изображена на картине… но в той, на картине, тоже есть фортепьяно, и крышка его открыта, а в окно смотрят пышные свечи белой сирени, совсем такие же, что она держала в руках в конце мая, а на полу… на полу упавший забытый лист с женским портретом... как тогда, душным летом, в день его отъезда… ей хотелось сказать, что она все-все поняла в этой картине, каждую деталь, каждый штрих, что эта картина особенная, для НЕЕ особенная… и что ночью она потом долго плакала, уткнувшись в подушку, стараясь не вздрагивать, чтобы не разбудить Сергея, хотя боль рвалась наружу. Разве можно было все это сказать?