Все мои лица (СИ) - Шутова Юлия Страница 6

Сижу на полу возле кровати, за окном дождик. Он смывает остатки золотой осени, серой краской мажет опавшие листья. Заливает качели, стекает в лужицу под висящей на верёвках доской. Между стволами мокрой рыбьей чешуей серебрится забор из гофрированной жести.

– Маш?

Ее здесь нет. И не было никогда. И на улицу мне нельзя выходить. Я и не выхожу.

Олег. Ужин. Белая пилюлька. Прячу ее за щекой, не глотаю.

Выхожу в туалет. Куда её? В унитаз нельзя, всплывет. Вытаскиваю из косметички маленькую пудреницу, Машкин подарок. Вытряхиваю пудру под струю в раковину. Открываю пилюльку и высыпаю содержимое, белый порошок, в пудреницу. Придавить спонжиком, захлопнуть, засунуть в косметичку. А пустую шкурку? Проглотить.

Туда же, в пудреницу отправилась утренняя порция.

День длинный. Болит голова и ломит тело, шевелиться не хочется. Все ясно, мозг требует белую пилюлю, привык. Олег подсадил меня на какую-то хрень.

Зачем?

Чтобы я ему давала? Да я бы и так с дорогой душой. Я в него ещё в клинике втрескалась. Ему свистнуть – собачонкой бы за ним побежала, наплевав на всё. Он для меня, как бог, создатель. Он меня из уродливого булыжника выточил. И сам влюбился в своё творение. Я такой фильм видела, там ещё главная героиня всё пела: «It’s rain in Spain». Наверно, боялся, что я не буду с ним, струшу, закроюсь. А я буду. Только без этой белой хрени. Хочу сознательно. Я же люблю его.

***

Пить очень хочется. Вода прямо из-под крана, ничего вкуснее не помню. К вечеру я почти оклемалась. Наконец, рассмотрела комнату, где я живу уже месяц. До этого я словно плавала в мутной жиже. Какого цвета стены, спроси, не скажу. А они светлые, сероватые, зеленоватые, не знаю, как назвать цвет. Даже не цвет, оттенок. Шторы тяжелые, бордовые, свет, что льется в окно, тонет в них, пытается удержаться, но блики, скользнув по поверхности, тут же гаснут.

На второй день страшно хотелось лопать. Жевать. И глотать. Можно сразу глотать, не жуя. Большими кусками. Холодильник – колбаса, сыр. Отрезать потолще и на кусок хлеба. И чаю. Хотелось супа и котлет, как в столовке. Но этого я не умею. Кажется, я сметелила полхолодильника. Сидела на кухне и лопала. Хотела кофе сделать, но не поняла, как с кофеваркой бороться – кнопочки, кнопочки… Потыркала в них, машина поурчала, но в чашку ни капли не упало. Ну её. С электрочайником-то я управлюсь. Пошарила по ящикам, нашла упаковку пакетиков Липтона. Сойдет. Кухня у Олега крохотная, метра два длиной, раковина да панель электроплиты, навесные ящики. Все серое, отливает металлом. Стильно. Но мне не до рассматривания красоты, мне бы налопаться побыстрее.

Три дня я отгружала белый порошок в пудреницу, заглатывая пустые облатки. Сколько порций накопилось? Пять или шесть. Дно в пудренице уже не проглядывало. Порошок совсем не имел вкуса, я лизнула.

На четвертый день Олег все понял. Ну, что я не жру его пилюли.

– Ты не принимаешь лекарство. – резко и в лоб, не вопрос, утверждение.

Если бы это был детдом, я бы уперлась: принимаю, заглатываю, как сказано, ничего не знаю, не докажешь. Но с Олегом другое дело. Да и смысл врать, он же человек от медицины, сам все видит.

– Не принимаю.

– И куда ты их?

А вот тут правды от меня не допросишься, не то воспитание.

– В унитаз смываю.

Серьёзное лицо. Глаза темнеют:

– Ты не должна была так поступать. Возможны осложнения.

– Какие осложнения, Олег? – я вспыхиваю сухим хворостом. – Ты накачивал меня какой-то дрянью. Барбитуратами? Наркотой? Зачем? Я не понимаю. Ведь я… Разве нам… Без этого было никак? А я не хочу… Эта муть выедает мне мозг. Сколько времени я здесь? Для меня один бесконечный день. У меня глюки! – я путаюсь в словах, они выстреливают горячими искрами.

– Я твой лечащий врач, мне лучше знать, что тебе нужно, – он спокоен.

Он настолько спокоен, что мне становится не по себе. Будто я снова в клинике на осмотре. Разве это тот Олег, что готовил мне вечерами, слушал мои бредовые рассказы? Тот, перед кем я сидела на высоком кухонном табурете в белом или чёрном платье? Тот, с кем я плыла ночами сквозь бордовый постельный мрак, сквозь сжигающий жар страсти?

Я застыла. А он вдруг рассмеялся:

– Ну и ладно. Считай, я отменил этот препарат. Не думал, что такая побочка будет. Подберу что-нибудь полегче. Надень белое. Сегодня у нас на ужин креветки темпура и бургонское алиготе. Тебе понравится.

Мне понравилось. Я пыталась есть палочками. Креветки выскальзывали, шлёпались в тарелку. Это было смешно. Очень. Я хохотала. Потом креветки стали рыбками, виляя серебристыми хвостиками поплыли по бордовым волнам, по багровым водам. Эй, куда? Я с вами! Ныряю. Прямо с высокого табурета. И долго-долго лечу, раскинув руки. Где же вода? Когда она примет меня?

Долетела ли я до багровых волн?

Глава 5

Воспитанник детского дома должен: …чётко знать и строго выполнять режим дня, строго соблюдать правила общественного порядка вне детского дома… (Правила внутреннего распорядка для воспитанников детского дома).

Первый миг пробуждения часто бывает радостным. Правда же? Вот только что ты не существовал, и вдруг раз – вынырнул из небытия, раз – и включился в сознании яркий тёплый свет. Свет радости от того, что ты существуешь, хотя, ещё и не помнишь, кто ты. Во второе мгновенье прорезывается младенческим зубиком память. И лишь затем – ощущение окружающей реальности. Приходилось такое замечать? Эти мгновения так малы, так крохотны, что почти не различимы. По сравнению с ними секунда длинна и замедленна, как шаг черепахи по сравнению с неуловимым скачком кузнечика. Это корпускулы времени. Но как бы они не были коротки, это всё же разные моменты, отличные друг от друга.

В своё третье мгновение я поняла, что нахожусь не в студии Олега. Это была совсем другая постель. Подушка, вдавившаяся в ухо – другая. Одеяло, его вес, плотность и нешелковистость пододеяльника – другие.

ДРУГАЯ комната.

Но честно говоря, мне это было неважно. Ну вот в тот миг – неважно. Хотелось пить и пѝсать. Безумно. Наверно, этим меня и подкинуло на узенькой коечке меж незнакомых, крашенных розовато-жёлтой краской стен. Сортир искать не пришлось, крутанула головой и вот, пожалте, за приоткрытой белой дверью то, что нужно. Выскочив из тряпочной кучи, обнаружила на себе серенькую пижамку с мопсами. Справив нужду, похлебав из ладошек водопроводной влаги, поднимаю глаза – мама дорогая! У меня опять перемены!

Лицо за стеклом зеркала вроде моеё, я уж к нему привыкла, а вот причесончик прямо от стилиста. Я даже подергала, не парик ли. Вместо хвостика, из которого вечно лезут соломенные пряди, голову венчала аккуратная стрижка-каре густо-фиолетового цвета. И такого же чернильного цвета мои брови. Не скажу, что не понравилось. Картинная, нет, скорее фотографическая четкость черт. Грозовая фиолетовость волос оттеняла, нет, не так – ну какой глагол можно придумать от слова «фон» – фонила(?), короче, на её фоне лицо моё приобретало этакую законченную музейность что ли. Относится к нему, как к своей собственности, было трудно. Слишком красиво.

Теперь разобраться, что вокруг.

Если бы тогда я могла сравнивать, сказала бы, что это дешёвая гостиница. Самый эконом-евро-вариант. Кровать, тумбочка, стенной шкаф и санузел с горшком, раковиной и душем за прозрачной перегородочкой. Ещё в санузле напротив надумывального зеркала висела картина. Вернее, фотография, нет, репродукция в картинной псевдорезной с постёртой позолотой раме – девушка в старинном платье, длинном, оно волочилось за ней по полу, а она выступала из темноты. Но выступить ещё не успела, и лица не разглядеть. Красивая картинка. И почему место ей нашлось лишь в сортире? Если смотреть со стороны – девушка отражалась в зеркале, шла себе навстречу. Когда я, отпившись, подняла глаза, её было не видать. И моё отражение обрамляла рама, ну, отражение картинной рамы.

На тумбочке у кроватки стоял мой рюкзачок, тот самый с которым когда-то давным-давно, в прошлой или уже позапрошлой жизни вышла я из детдомовского мира. Первым делом сунулась проверить на месте ли косметичка. Она сразу прильнула к моей ладони, запущенной в нутро рюкзака. Нащупав на её дне выпуклость ключа, я несколько успокоилась – всё моё при мне, не обокрали. Открыла пудреницу, чуть отогнув край тонкого спонжа. Белый порошок – вот он.