Голос крови - Олег Юрьевич Рой Страница 6

– По инерции, Арина свет Марковна. Мы ж сколько времени ни о ком больше и думать не могли.

– Но что-то там все-таки такое было…

– Значит, когда Денис нарисует нам список потенциальных недоброжелателей, будет от чего отталкиваться. В смысле не только от возможных страстей-мордастей, он может и не чуять, что кто-то от него, красавца, без ума. Особенно если это не девочка, а мальчик. Ну как с тем курьером, помнишь? – она вспомнила и еще один случай, питерский, но тогда Стаса рядом не было, а «курьера» он собственными глазами видел.

– Точно так, моя прекрасная леди. Есть параметры вариабельные – и это далеко не только усы, спроси любого опера – а есть такие, что черта с два их поменяешь. Так что базовая физика – телосложение, рост, манера двигаться – у нас, получается, есть.

– И если кто-то из списка – косая сажень в плечах или колобковый колобок – таких можно с ходу исключать, – уже почти весело подхватила Арина и вдруг неожиданно для себя самой спросила: – Стас, а куда Стрелецкий подевался? Номер набираю – недоступен, говорят.

– Соскучилась? – опер изобразил ухмылку до того глумливую, что Арина чуть не рассердилась:

– Я серьезно. Хотела спасибо за шумилинское дело сказать, без него я на кладбище ни фига бы не нарыла. А он – недоступен. Даже забеспокоилась немного.

– Выдохни. Жив-здоров, но – недоступен, да. В тайгу он уехал.

– В какую еще тайгу? – переспросила Арина, решив, что это – неизвестный ей элемент оперского сленга.

Но Мишкин пожал плечами. Даже руками развел:

– Без понятия. Он так сказал. В тайгу, говорит, подамся, хорошо мозги прочищает. Ну что ты так на меня таращишься? В отпуске он. И – да, он на тебя запал. Сама, что ли, не видела?

– Да не так чтобы… Я думала, он просто… – она тут же вспомнила, как Пахомов предупреждал ее насчет «поаккуратнее с операми».

– Думала она! Говорят, девочки влюбленного опознают, когда он еще и думать в эту сторону толком не начал. А ты как слепая бываешь. Даже если он перед тобой голый плясать станет, не поймешь.

– Если голый, наверное, пойму, – засмеялась она.

– Ким не вовсе кретин, – подытожил Мишкин. – И про Дениса в курсе, в чужой борщ грязными лапами лезть не хочет. Да забудь, он взрослый мужик, разберется.

День второй

Во дворе Лелик сразу кинулся к детской площадке. Вскарабкался на горку, скатился, жужжа, как большой толстый шмель, полез на веревочную конструкцию, похожую на вывешенную для просушки рыбацкую сеть, не удержался, шлепнулся, но не заплакал – снова полез. И снова – на горку, потом на ажурный «мостик» вроде выгнутой дугой лестницы. Эля только тянула умоляюще:

– Пойдем лучше в парк! Там птички, цветочки, бабочки летают!

Но ему, в его неполные два года, было плевать и на птичек, и на цветочки. И на то, что в парке – зелень кругом, и воздух уж точно свежий. Не то что во дворе, где и машины ездят, и с улицы всеми этими выхлопными газами тянет, и кошки с собаками бегают и наверняка справляют свои надобности. Вот кто по этой горке до того лазил и скатывался? Кто знает, какая там зараза на этих веревках от чужих – наверняка грязных! – ручонок? А если, не дай божечки, свалится? И не удержишь, и не скажешь «нельзя». Потому что не послушает, мотнет головенкой:

– Мона!

Жужжать выучился, то есть с «ж» проблем нет, а вместо «можно» так и лепит свое «мона». И собака у него – то «ба», то «га», и птичка – «ти», а кошка – и вовсе что-то непроизносимое. Нет, она-то все понимает, конечно – как матери своего масика не понять! Но ведь пора ему и самому начинать разговаривать! Гера только надсмехается: перестань панику на ровном месте разводить, все дети разные. А что он скажет, когда обнаружится задержка развития? Скажет – ты виновата, ты ребенка запустила! Везде пишут, что с малышом, чтоб развивался, надо разговаривать. А когда? Дома – кухня: Лелику отдельно, Гере отдельно, ей самой как получится (на мужниной еде и разжиреть недолго, сам же нос воротить начнет), стирка (машинка сама себя не загрузит и белье потом не развесит), уборка – только поворачивайся. Вот в парке бы и поговорить: эта птичка называется «ворона», а этот цветочек – незабудка, смотри, какой красивенький, голубенький, как твои глазки!

Но до парка еще поди дойди! Нет, Лелику-то что, он в коляске едет. Коляска отличная, дорогая, Лелик в ней, как принц в карете, восседает, а если приморится, можно нажать в двух местах – спинка откидывается, и спи, пожалуйста. Но тяжелая. Да и Лелик – не мальчик-с-пальчик. Не толстый, нет, божечки упаси, но ведь не годовалый уже. Вон как карабкается каждый раз по всем этим… снарядам, век бы их не видать! Сердце обрывается глядеть. Но – «мона». Гера, как будто и не отец, как будто и не болит сердце за ребенка, всегда ему разрешает, и ей приходится. Говорит – отстань от мальца, отцепи его от своей юбки, пусть мужик растет, а не размазня сопливая. Синяк посадит – не беда, что за парень без синяков. Парень! Как будто Лелику шестнадцать лет, а не два годика! И тех еще нет! Он же – маленький еще! Лелик. Муж страшно злится: что за слюни разводишь! Ну Саша, ну Шура – а что еще за Лелик? Но он же правда маленький! Масик! Лелик!

И конечно, когда они добрались до парка, Лелик уже устал, из коляски выбираться не пожелал, засопел, задремал – какие там вороны и незабудки! Ну хоть так. Хоть воздухом нормальным подышит, а не всей этой химией.

Издали доносились едва слышные здесь возгласы – возле соседней аллеи разлеглось импровизированное футбольное поле, а рядом с ним – вытоптанный пятачок, где вечно скакали любители пляжного волейбола. Или, может, баскетбола? Эля их путала, а на ту аллею никогда не ходила. На этой даже бегуны и велосипедисты попадались редко. Вон на скамейке парень держит на коленях перевернутый скейт, ковыряется в его колесиках. На следующей скамейке две бабули чешут языками. На еще одной сидит, устало опустив плечи, еще одна пожилая тетка. Да нет, не такая уж и пожилая, в возрасте Элиной свекрови, а та – дамочка еще в самом соку. Характер бы ей еще поспокойнее,