Александра Маринина - Тот, кто знает. Книга вторая. Перекресток Страница 60

— Нет, — сказал дрогнувшим голосом Игорь. — Ничего я не понял. Ты опять напился и несешь какую-то бредятину.

— Да, я напился. И буду напиваться. И нет у тебя права мне указывать, как жить. Ты однажды уже распорядился моей жизнью. Не дал мне поступить в летное. В армию отправил, на войну, на смерть.

— Женька, да побойся бога! Почему я не дал тебе поступить в летное? Я же уговаривал вас с Генкой остаться, ты сам прекрасно это помнишь. Это же вы настаивали на том, чтобы забрать документы.

— Гнида ты, Игореха, — неожиданно спокойно ответил Замятин. — Думаешь, мы с Генкой не догадались? Ты же специально экзамен завалил.

— Глупости! Зачем мне было заваливать экзамен, если я хотел учиться в летном? Я что, похож на психа?

— Нет, для психа ты слишком расчетливый. На психа ты действительно не похож. А на труса — похож.

— Жека, возьми себя в руки! Ты пьян и не соображаешь, что несешь. Я твой друг, я тебя люблю, поэтому не обижаюсь на твои пьяные бредни. Но всему есть предел.

— Нет предела! — внезапно заорал Женька. — Нет предела! И не будет! Мы не слепые, мы с Генкой все видели. И как тебе страшно было в палатках на летном поле, и как ты брезговал общим сортиром и общим умывальником, и как кривился, когда надо было строем идти. Ты с самого первого дня только и думал о том, как бы соскочить. И придумал. На устных экзаменах ты стремался фигню пороть, все слышат, да и не так-то это просто в один момент решиться сказать глупость, когда знаешь, как правильно. У тебя была одна возможность — письменные экзамены. А тут стало известно, что на письменном по русскому языку никого не заваливают, на крайняк тройку ставят. Оставалась математика, тихий экзамен, когда можно посидеть, подумать, собраться с силами и накорябать на листочке всякую хренотень. Ты и накорябал. Скажешь, нет?

— Нет. Ты все это выдумал и сам в это поверил. И перестань на меня орать.

Женька молча разглядывал его, хищный блеск в глазах постепенно угасал, напряжение уходило из тонких поджатых губ. Постепенно выражение ненависти сменилось миной высокомерного презрения. Такую мину Игорю приходилось видеть на лицах «братков», даже в кабинете следователя изъясняющихся при помощи «распальцовки».

— Ладно, пусть я это выдумал. Думай так, если тебе так легче. Но имей в виду: даже если я это выдумал, я в это все равно верю. Слышишь, Мащенко? Я в это верю. Я твердо верю в то, что из-за твоей трусости мы с Генкой попали на войну. Генка погиб, я обезножел. И виноват в этом ты. И не имеет значения, правда это или нет. Значение имеет только то, что я именно так и думаю. Я в это верю. Ты виноват вот в этом, — он ткнул пальцем в стоящую на столе фотографию улыбающегося веселого Генки Потоцкого, — и вот в этом, — Женька хлопнул обеими руками по культям в подвернутых брючинах.

Игорь подавил в себе порыв начать объясняться с Жекой, снова говорить ему о том, как, вернувшись тогда после экзаменов в Москву, он понял, что не хочет быть летчиком, а хочет быть юристом. Что вся его последующая жизнь доказала правильность этого выбора, он любит свою профессию, а профессия любит его. Что никуда он не соскакивал и экзамен специально не заваливал, просто так получилось. Слова были готовы, сложены в убедительные красивые фразы, отточенные многократными и многолетними мысленными повторениями. Но он ничего не стал говорить. Все бессмысленно. Во-первых, Женька пьян и все равно ничего не поймет и не услышит. А во-вторых, он прав, и никакие слова этого не смогут опровергнуть.

— Давай еще выпьем, — предложил Игорь. — Ты говорил, у тебя где-то бутылка есть.

— Давай, — охотно подхватил Замятин.

Он ловко подкатился к шкафу, достал непочатую бутылку водки, открыл, разлил по рюмкам. Горлышко бутылки дробно позвякивало о стеклянный край рюмки, от выпитого в течение дня Жекины руки все-таки утратили уверенность.

— Давай за дружбу выпьем, — миролюбиво предложил Женька. — Было нас трое, Генки больше нет, но мы-то с тобой остались, Игореха. И что бы там ни было, что бы я о тебе ни думал, ты — мой друг, а я — твой. И мы будем друг другу помогать и друг друга поддерживать. Верно?

Игорь молча кивнул, чокнулся с Женькой, выпил. Все сказано четко и недвусмысленно. Женька видит в нем виновника всех своих бед и считает, что за это имеет право требовать от Игоря помощи, когда его криминальная деятельность даст осечку. Не зря он сегодня затеял этот разговор, ох, не зря! Ведь мог бы и раньше все это сказать, а не говорил, молчал. Потому что раньше он не очень-то нуждался в Игоре. Человек, который появляется четыре раза в год на пару часов, может вообще не появляться, никакой разницы. А теперь следователь Мащенко стал ему нужен. На всякий случай, мало ли что. И для этого Игоря нужно держать на коротком поводке. Женька уже понемногу его использует, то из милиции кого-то вытащить, то насчет следователя, ведущего конкретное уголовное дело, разузнать. А впереди Игоря наверняка ждут и более серьезные просьбы. Правда, после сегодняшнего объяснения их правильнее было бы называть требованиями, а не просьбами. И никуда он от Женьки не денется, будет продолжать навещать его и просьбы будет выполнять. Нельзя обидеться и исчезнуть, ибо это означало бы признать Женькину правоту. А Игорь ее признавать не собирался, потому что не представлял себе, как дальше жить с этой правдой.

Домой он вернулся мрачнее тучи. В прихожую из гостиной доносились оживленные голоса — родители и жена, как обычно, болтают за вечерним чаепитием. Видеть никого не хотелось и разговаривать не хотелось, хотелось одного — забраться в постель и закрыть глаза. Игорь, стараясь не шуметь, проскользнул в комнату, которую занимал вместе с Ириной, быстро разделся, но лечь не успел. Ирка услышала, как он пришел, и, не дождавшись появления мужа в гостиной, пришла сама.

— Устал? — сочувственно спросила она, усаживаясь рядом с ним на разостланную к ночи постель.

— Устал.

— И много выпил?

— Я был у Женьки…

— Я понимаю. Игоречек, может быть, я лезу не в свое дело, но мне показалось, что эти походы к Жене тебя тяготят. Ты за несколько дней до этого начинаешь мрачнеть и злиться, а возвращаешься вообще невменяемым.

— С чего ты взяла? Глупости это.

— Это не глупости, Игоречек, это правда. Я же вижу. Зачем ты продолжаешь делать то, что тебе так неприятно? Из жалости к безногому калеке?

— А хотя бы и так! Тебе-то что? — грубо отозвался он, не в силах справиться со своим настроением.

— Я за тебя переживаю. Не могу видеть, как ты мучаешься. Может быть, тебе нужно по-другому к этому относиться, тогда тебе станет намного легче, и настроение не будет портиться. Наверное, этот твой Женя жутко неприятный тип, раз тебе так не хочется к нему ходить. Поэтому ты и злишься. А ты не думай об этом, ты думай только о том, что он — несчастный человек, потерявший на войне обе ноги, что у него совсем нет радостей в жизни, кроме редких встреч со старыми друзьями, и каждый твой приход делает его счастливым. Это — как подарки дарить, так же радостно и приятно. Ты, когда идешь к нему, думай о том, что собираешься сделать человеку подарок, который его обрадует. Вот увидишь, тогда и настроение будет совсем другим, и возвращаться будешь веселым.

— Ты еще будешь меня учить! — вспыхнул Игорь. — Ничего не знаешь, а лезешь со своими глупыми советами! Что ты вообще понимаешь? Что ты знаешь о наших отношениях? Иди пей чай с предками, вы же там мировые проблемы обсуждаете, вот и обсуждайте. А меня оставь в покое. Я устал и хочу спать.

Ира послушно поднялась и пошла к двери.

— Спокойной ночи.

Уже через несколько минут Игорь испытал некоторое раскаяние. И чего он на Ирку вызверился? Она-то в чем виновата? Сидела рядом с ним такая тихая, добрая, такая нежная и красивая, гладила его по руке, давала советы, ну пусть глупые, но ведь искренние, от всей души. Да и советы-то не такие уж глупые, если вдуматься, просто для их с Женькой случая неподходящие, а так жена ведь все правильно говорила. Теперь вот, наверное, обиделась, надуется, родителям пожалуется… Хотя нет. Не тот Ирка человек, чтобы предкам жаловаться. Она вообще никогда не жалуется, характер такой. И не обидчивая, это тоже надо признать. Не то что Вера. Той слово не так скажешь, голос повысишь или просто тон ей не понравится — и уже слезы, обиды, долгое молчание. Могла так надуться, что по нескольку дней с Игорем не разговаривала. Мать тогда сильно переживала, все пыталась их помирить, да не тут-то было, у Веры гордости и самолюбия выше головы, даже непонятно, как это вмещается в таком маленьком тельце. А Ирка совсем другая, они уже три года знакомы, без малого два года женаты — и ничего не происходит такого, что в изобилии присутствовало в его супружеской жизни с первой женой. Ни ссор, ни конфликтов. А ведь Игорь ведет себя со второй женой точно так же, как с Верой, хамит, грубит, настроение не прячет — не считает нужным напрягаться. Ирка все терпит. Неужели она так сильно его любит, что готова мириться со всеми отрицательными сторонами его характера? Ну надо же…