Игорь Христофоров - Страх Страница 60

- Идемте.

6

Через пару минут молчаливой ходьбы Тулаев и Маша вышли к странному циклопическому сооружению. Оно напоминало и знаменитое Лобное место на Красной площади в Москве, но только увеличенное в пять раз, и залитую бетоном воронку от ядерной бомбы.

- Что это? - не сдержался Тулаев.

- Развалины Карфагена, - так спокойно ответила Маша, что

он чуть не поверил.

- Карфаген - это ж где-то на юге...

- А у нас - тот, что на Севере... Но если честно, то это

- фонтан.

- А зачем на Севере фонтан? - от удивления Тулаев даже

забыл о боли, маятником качающейся по телу: то голова, то

живот, то голова, то живот. - У вас же десять месяцев в

году зима!

- К сожалению, у начальника политотдела базы, который его строил, не было вашей головы. Зато должна была в июле семьдесят какого-то года приехать высокая комиссия. А начальнику политотдела очень хотелось продвинуться по службе. Если не в Москву, то хотя бы в Североморск...

- Ну, он даже Майкла Джексона переплюнул! - восхитился Тулаев, оглядывая объемистую бетонную чашу, укрытую паутиной трещин.

- В каком смысле?

- Джексон где-то в Штатах, в пустыне, построил огромную взлетно-посадочную полосу для инопланетян. Боялся, что им, бедняжкам, обычной аэропортовской не хватит. А тут... Наверно, американцы из космоса приняли фонтан за шахту ракеты невероятной мощности. Точно?

- Наверно.

Маша подняла глаза к бледно-серому северному небу. Оно лежало на залитых водянистым светом лобастых скалах, на подернутом дымкой океане и пальцем торчащей трубе котельной. На трубе, на фоне неба, горела красная лампочка и казалась спутником, пытающимся рассмотреть странное сооружение в центре базы.

- А у вас в Москве сейчас ночь, звезды, - тихо произнесла она.

- В Москве?

- Ну да. Вы же из комиссии, - сказала она. - Наших всех я

тут с детства знаю. Хотя тут и текучесть большая. Особенно

среди офицеров. Лет пять отслужил - и в академию или еще

куда. А у нас папа - старший мичман. Двадцать пять лет на

Севере. Выслуги больше, чем календарных лет жизни.

- И вы все двадцать пять лет здесь?

- Только восемнадцать, - покраснев, ответила она.

- Ну, да, точно - восемнадцать, - сам удивился своей глупости Тулаев. - А поступать в институт не пробовали? В тот же Мурманск?

- Не получится, - вздохнула она.

- Вы так считаете?

Троешницей она не выглядела. У троешниц другие глаза.

- У нас нет денег... Здесь бывает, что и полгода не дают зарплату. Мама ведь тоже на штате в военной организации. А у меня еще два брата. Оба - школьники. Бывает, что только мои деньги, ну, что в магазине, в коммерции, заработаю, и выручают. Представляете, если я уеду?

Они шли по пустым, залитым дневным светом улицам поселка, и Тулаеву чудилось, что он на другой планете. Даже стая собак, избегавшись по берегу и обгавкав всех и вся, спала на траве вдоль тротуара. Спали дома, деревья, лодки. Поселок будто бы усыпили, чтобы Тулаев и Маша могли прогуляться по нему и ощутить каждый свое одиночество. Тулаев - горькое мужское. Маша печальное девичье.

- Вы верите в чудеса? - задиристо спросила она его.

- Смотря в какие.

- Ну, вот со снами, например...

Тулаев припомнил, что в ночь перед приездом в Тюленью губу, еще в поезде, ему приснились два усатых кота. Они оба ластились к ноге, но один почему-то укусил Тулаева. От толчка поезда он проснулся, потрогал ногу и только тогда догадался, что он ее отлежал. Комаров и Дрожжин тоже были усатыми. Но ни один из них не казался Тулаеву котом, готовым укусить его за ногу.

- Я не верю в сны, - все-таки решил он с типично мужским упрямством.

- А мне часто снится река с красивой, залитой в бетон набережной и высокие-высокие дома. У нас нет в поселке таких домов.

- И что же?

- И я там живу.

- А машины на улицах есть?

- Есть. И очень много. И они...

- Тогда это Москва.

- Но в Петербурге тоже много машин. И река...

Жалость к худенькой рыжей девчонке тоненько, как кольнувшее

в кожу острие булавки, ткнулась в душу Тулаева. Он ощутил вину

перед нею за то, что ей снятся такие странные сны. Хотелось

сказать что-то нежное, утешительное. Далеко-далеко в детстве,

когда ему было горько и одиноко, такие слова могла произнести

только бабушка. Но он уже не помнил эти слова, а другие, скорее всего, помочь не могли.

Заныла нога, которую во сне укусил кот. Наверное, он просто подвернул ее когда прыгал от Вовы-ракетчика, но странное ощущение, что и сейчас его цапнул своими острыми зубками усатый кот, заставило спросить:

- А ваш отец много раз ходил на стрельбы?

- На пуски, - поправила Маша. - Тысячу и один раз. Без боцмана лодка не всплывет и не погрузится.

- А в этом экипаже он давно служит?

- Ну, вот мы и пришли, - показала на зашторенные окна гостиницы Маша.

- Правда?

Странно, но Тулаеву больше всего в жизни сейчас не хотелось спать. Он был бы счастлив, если бы они заблудились среди бетонных башен поселка. Но они не заблудились. И на первом этаже, в комнате администраторши, едким лимонным светом горела настольная лампа.

- До свидания, - протянула она бледные тоненькие пальчики.

- Может, вас проводить домой, - прикоснулся он к ним.

Они были совсем не холодными, как представлялось ему.

Согревать, скорее, нужно было его, а не Машу.

- А некуда провожать, - ответила она. - Я в этом,

соседнем доме, живу. Видите, окно без одеяла на пятом, последнем,

этаже?

- Вижу. А почему без одеяла?

- Значит, там еще не спят. А когда спать ложатся, здесь все закрывают окна синими матросскими одеялами. Светло же ночью...

Тулаев с удивлением провел взглядом по темным окнам. Он бы ни за что не догадался, что их вычернили одеяла.

- Это папа на кухне. Он меня ждет. Он так привык, чтоб его кормили. Или мама, или я. Пока не поест, спать не ляжет.

- А когда обычно уходят на стрельбу?.. В смысле, во

сколько? - поправился Тулаев.

- Утром.

- И надолго?

- По-разному. В этот раз - на сутки. Полигон-то недалеко.

- А командир у отца хороший? - не выпускал он ее

пальчиков.

- Балыкин?.. Очень хороший.

- А старпом?

- Средне. Бывали и лучше.

- Дон-Жуан?

Первой на память почему-то всплыла строка из училищной аттестации Дрожжина, где особо отмечалась его любовь к прекрасному полу.

- Почему Дон-Жуан? - удивилась она и пальчики из его тисков все-таки высвободила. - Скорее, зайка серенький...

- Это в каком смысле?

- Ну-у, трусоват.

- Вы так считаете?

- Папа так говорил. Пару раз. Начальников боится, подчиненных боится.

- Значит, точно - зайка, - сказал совсем не то, о чем подумал Тулаев.

В училищной аттестации ни слова о трусости Дрожжина не говорилось. Конечно, люди со временем меняются. Бывает, так меняются, что как бы и не одну судьбу, а несколько проживают. Но неужели начфак с задатками Чехова не смог заметить хотя бы росток трусости, хотя бы намек на него? А может, и не трусость это, а исполнительность?

- А мне сказали, Дрожжин в своем экипаже здорово развивает контрактный набор, - задумчиво произнес Тулаев.

Маша смотрела на него такими глазами, будто он начинал бредить.

- Дался вам этот Дрожжин! - махнула она ручкой на берег, где, скорее всего, в это время стояла их лодка. - Отсидит еще годик на лодке - и уйдет в академию, - она снова обернулась к окну. - Дрожжин двумя этажами ниже нас живет. Вон, кстати, у него на кухне почему-то окно горит.

Тулаев сразу посмотрел туда. В желтом прямоугольнике темнел

контур широкоплечей мужской фигуры. Его левая рука была вскинута к форточке. Он выбросил какой-то комок и закрыл форточку. "Левша," - как-то отстраненно от себя подумал Тулаев. Мужчина опустил руку и стал похож на полупоясную мишень для стрельбы из снайперской винтовки. Глазомером Тулаев определил дистанцию в семьдесят пять - восемьдесят метров. Идеальное расстояние. Идеальная мишень. Контур дернулся и исчез с желтого фона. И ощущение мишени исчезло. Тулаев будто бы промазал. В окне сразу погас свет.

- Извините. Мне нужно спешить, - коснулась она его руки

своими теплыми пальчиками и быстро пошла к пятиэтажке.

На ее серо-синем, так похожем на небо над бухтой, плаще, огненной лентой ходила из стороны в сторону толстая коса. Она тянулась почти до пояса. Тулаев впервые заметил ее, и ему стало горько, что он перестал быть наблюдательным. Но у него в жизни не существовало ни одной знакомой с такой длинной косой.

Под окном Дрожжина пробежала облезлая собака, понюхала выброшенный им комок и тут же его съела. Наверное, это был кусок хлеба. Или колбасы. Людям свойственно выбрасывать недоеденное.

Маша, не оборачиваясь, уходила все дальше и дальше. А коса огнем все жгла и жгла его глаза.

7

В 02.43 по московскому времени пост наружного наблюдения N 2 во дворе дома на Кутузовском проспекте заметил двух бомжей, подошедших к мусорным бакам.