Анна и Сергей Литвиновы - Я тебя никогда не забуду Страница 61

– Этот оказался самым хитрым. Я о нем еще в те годы кое-что слышал. Он сразу, в январе восемьдесят четвертого, лег в госпиталь. У него вдруг и язва открылась, и сердечно-сосудистая недостаточность, и вегетососудистая дистония. Его пистолета ведь так и не нашли. Наверно, Кирилл Воробьев выбросил где-нибудь в лесу. Утрата личного оружия – большое дело. Но как-то удалось это замять, равно как и связи с директором «Столицы» – наверное, не без помощи нашего полковника Любимова, да и других родственников-знакомых Верного и его жены. Короче, уволили его из органов по состоянию здоровья. С женой (насколько я знаю) он скоро разошелся, женился на другой, и новая супруга еще в восемьдесят девятом увезла его в Америку.

– Во как! – воскликнул я.

– Да, неисповедимы пути… Но, говорят, никакой карьеры Верный в США не сделал. Слухи ходили, ни одного дня даже и не работал. Жил на пособие, сейчас получает пенсию по инвалидности, вторая жена его бросила, теперь, говорят, женат в третий раз, живет в Нью-Йорке, на Брайтон-Бич… Но это все сплетни, непроверенная информация… Злые языки – страшнее пистолета, как вы, писатели, говорите.

– Это не «мы» говорим, а Грибоедов. «Нам» бы хоть одну фразу такую, как он, сказать – и помирать не жалко было бы… Значит, про Наташу Рыжову – ничего?

– Про Рыжову – ничего.

– Никаких следов и зацепочек?

– Никаких.

– Посоветуйте – вы же гений сыска! – как ее найти?

– Никак, – отрицательно покачал головой бывший мент. – У вас к этой Наташе какой-то особый интерес, да? Вы с ней были знакомы?

Я только рукой махнул:

– Не имеет значения… Давайте еще по кофе с пирожным?

Полковник довольно погладил себя по животу и процитировал старую присказку:

– Хорошенького понемножку, сказала бабушка, вылезая из-под трамвая…

Когда живешь в одиночестве, самое поганое – это пробуждение. Ты совсем один в большом доме, и только телевизор – твой собеседник. И еще – птицы (чириканье которых все чаще заглушается карканьем ворон). Да соседские собаки начинают истерически взлаивать, когда по дачной улочке кто-то проходит или проезжает машина.

В былые времена я порой специально искал себе женщину на ночь – только чтобы не просыпаться одному. Впрочем, с кем-то рядом просыпаться зачастую оказывалось еще хуже.

Когда увлечен работой – еще ладно, туда-сюда. А когда, как сейчас, занят неизвестно чем?

Я принял душ и – наплевать на утренние пробки! – выехал со двора. Желание узнать хоть что-то жгло меня изнутри, и я не собирался пренебречь даже маленьким шансом что-то разнюхать.

Через два часа я припарковался в зеленом дворике дома номер семь по улице Калараш в городе Люберцы. Я не готовился к разговору со Степанцовой – тем более ее запросто могло не оказаться дома. Я целиком положился на свое вдохновение.

Этим пятиэтажкам на снос, по причине подмосковного месторасположения, надеяться было нечего. И если лет тридцать назад они еще, наверное, казались приличным жильем, то теперь выглядели натуральными трущобами.

Домофон в подъезде, где проживала когдатошняя Наташина подружка, не работал. И слава богу – лучше уж сразу объясниться с ней лицом к лицу.

Я позвонил – женский голос за дверью хрипло осведомился: «Кто?»

– Я от полковника Аристова, Павла Савельевича, – начал я свою импровизацию.

– Это еще кто?

– Он расследовал дело вашей подружки, Натальи Рыжовой. А теперь она опять взялась за старое.

Главное чувство, которое движет женщиной по жизни, – любопытство. Моя визави открыла дверь только потому, что хотела узнать: что опять натворила ее подруга?

Маргарита Сергеевна Степанцова выглядела ужасно. Такое впечатление, что жизнь проехалась по ней всеми своими гусеницами, пронеслась всеми копытами. Лицо – полное, красное, набрякшее, с опухшими подглазьями: словно бы она все последние пятнадцать лет простояла, непрерывно, зимой и летом, на холодном ветру, время от времени выпивая водки. Волосы – немытые, нечесаные, неуложенные, торчащие пуками. Руки – дубленые, обветренные, шершавые даже на вид. И этот запах! Бр-ррр. Смесь вчерашнего алкоголя и сегодняшнего табака.

Рита смерила меня взглядом – а что, еще вполне кондиционный мужчинка – и дернула головой: «Заходи!»

Она провела меня на кухню – видимо, ту же самую, где зимой восемьдесят третьего майор Аристов опрашивал ее как потерпевшую в разбое. Убранство кухни с тех пор, видимо, как минимум единожды поменялось – однако опять уже успело поизноситься. Фырчала посудомоечная машина, на столе одиноко стояли бутылка самой дешевой настойки, рюмка и вазочка с овсяным печеньем. Несмотря на настежь распахнутое окно, ощущалась сигаретная затхлость.

– Чего-нибудь хотите? Чаю, кофе, чего покрепче?

– Спасибо, чаю. Я за рулем.

Хозяйка кивнула, затем мимоходом, словно между делом, налила себе и хватанула рюмку настойки, достала две чашки и разлила чай.

– Что там Наталья? – задала Степанцова главный вопрос. – Вы ее так и не поймали, что ли?

– О, ну что вы! – начал импровизировать я. – Она отсидела восемь лет, что ей дали в восемьдесят четвертом. – «Прости меня, Наташа!» – Вышла – снова взялась за старое. Орудовала уже на Урале. Опять ее взяли, посадили, теперь на двенадцать, как рецидивистку. Вышла по амнистии через восемь, какое-то время посидела тихо в Челябинске, а затем опять связалась со своим бывшим подельником, и понеслось по новой: мошенничество, разбои, грабежи. Теперь у нас есть сведения, что шайка в Москву перебазировалась.

На лице Степанцовой разливалось двойное довольство: и от рюмки выпитой, и от нескладно сложившейся судьбы ее врагини. Так сказать, одновременно и моральное, и физическое удовлетворение.

– Я почему к вам пришел, – продолжил я. – Может, вы ее в последнее время видели? Может, она к вам за помощью обращалась? Вы ж, как-никак, подругами были.

– Ты чего, с дуба рухнул? – оттопырила губу Степанцова. – Какие мы подруги? После того как она ограбила меня?

– Ну а, может, муж ваш? – продолжал я валять ваньку.

– Ты какого мужа-то имеешь в виду?

Я заглянул в блокнотик:

– Александра Степаныча Степанцова.

– Выгнала я его давно. Двадцать пять лет уж как выгнала!

– А где он сейчас проживает?

– Ты что, вправду думаешь, что эта б***ь к нему полезет? После всего, что было? Дурак, что ли?! Да и потом мой Степанцов давно уж во Франции, в Гренобле, блин, преподает – Наташка до него хотела бы, не дотянулась… Там у него все нормально. Он весь упакованный, жена молодая, француженка, двое детей, шале, домик в горах… Они прошлой зимой ко мне сюда приезжали – дети, представляешь, уже и по-русски не говорят…

Мне показалось, что Степанцова будто хвастается успехами своего бывшего мужа – да она и вправду хвасталась! Тем, кому нечем хвалиться в своей жизни, – начинают, видимо, гордиться чем угодно. В процессе своего монолога моя сотрапезница снова походя опрокинула рюмочку наливки.

– А может, – настаивал я, – вы случайно Рыжову встречали? Кто знает – ведь не зря говорят, что преступника тянет на место преступления, это установленный криминологами факт… И раз она теперь в Москве, может, тайком на вас посмотреть захотела? Не замечали, нет?

Степанцова задумалась, отхлебнула чаю, захрустела овсяным печеньем.

– Знаешь, я вроде бы однажды… Но что это тебе дает… – Женщина задумалась, я не стал упорствовать, давить; чувствовал: дальнейший рассказ все равно последует. И он последовал: – Я тут на выхинском рынке лоток держу… И вот – давно, правда, это было… Несколько лет назад – точно… Один раз выглянула я – вроде она… Стоит, смотрит на меня… Ну, постарела, конечно, сильно… Но точно – Наташка… Я открыла дверь – хотела окликнуть. А она заметила, что я увидела ее, и быстро, быстро – шмыг в толпу, и ушла… Я почти уверена – что она была, Рыжова…

«Или, может, – добавил я про себя, – у тебя «белочка» начиналась…» Хотя, несмотря на весь свой скепсис, сердце у меня забилось сильнее: вдруг и правда?.. Может, Наташа жива и была где-то рядом со Степанцовой?.. Могу ее понять: интересно, что сталось спустя четверть века с твоими врагами?

– Но контакта никакого у вас с ней не было? – стараясь не выходить из образа мента, уточнил я.

– Не было, не было, – сделала отметающий жест Степанцова и закурила сигарету. Даже с двух рюмок она захмелела – явный признак того, что она пьет много и часто.

– Уи, мадам, – молвил я зачем-то на смеси французского с нижегородским. – Ай хэв андестэуд. Ай эм гоуинг ту гоу.

– Да? Может, ты выпить хочешь? Ах, да, ты за рулем…

– Не провожай.

И я скатился вниз по лестнице.

Когда я сел в машину, подумал: если Наташка и впрямь узнавала, как сложилась судьба ее врагов, она должна быть довольна: все они в разной степени поплатились.

Но если Наташа жива – о, дай мне, Боже, чтоб она была жива! – и ее вдруг потянуло к врагам, то почему она не узнала, как поживают те, кто был ее друзьями?.. Хотя… Может, как раз и узнала… Побывала, к примеру, у Надежды (в чем та никак не хочет признаваться)… Но почему ж не отыскала меня? Это так просто… Задай только фамилию в Интернете… Или она – в случае со мной, как со Степанцовой – просто посмотрела со стороны и тихо отошла?.. Или вообще проигнорировала меня? Потому что я для нее – и не друг, и не враг, а так?.. Нет-нет, не может быть…