Кемель Токаев - Таинственный след Страница 61

Байкин взял табурет и сел ближе к Петрушкину.

— Как же это, Андрей Алексеевич? Я-то думал, что вы жилистый, крепкий мужчина, а вы свалились.

— Давно не было приступов. Я уж думал, что совсем избавился от этого недуга. Возможно, из-за переживаний обострилась болезнь, уж очень тяжело мне стало, когда пропала старуха. Последний приступ был сильным. Места на мне живого нет — болит все. Кажется, по косточкам меня разобрали. Сил никаких не осталось. Руку сжать в кулак не могу.

— Нельзя поддаваться. Болезнь, она тоже знает, к кому цепляться. От сильного бежит, от слабого не отстает.

— Сила-то есть, да годы дают себя знать. Сейчас с болезнью бороться все трудней. Верх берет, валит меня на лопатки.

Байкин знал, что Петрушкин посматривает на Глафиру, и поэтому пошутил:

— Как можно человека стариком называть, если он новую семью заводить собирается?

Петрушкин покачал головой, фыркнул:

— Сплетни это все. А у вас жена есть?

— А-а, какая там жена, просто мать моих детей, ничего общего. Неряха, бесхозяйственная. Посуду неделями не моет, тараканы по тарелкам ползают.

— Да, трудно вам, а избавиться от постылой жены нельзя — с работы попросят. Легко ли молодому мужчине так мучиться?

— Да об этом как-то и не думаешь, Андрей Алексеевич. Чем дальше продвигаешься по службе, тем становится больше работы, да и ответственности больше.

Петрушкин решил задержать участкового, расспросить его, выяснить что-нибудь.

— Давно я хотел поговорить с вами. Хорошо, что пришли. Не к лицу мне лежать в постели, когда в доме такой гость, — он тяжело поднялся и стал накрывать на стол.

— Не стоит беспокоиться, я скоро пойду, — слабо запротестовал Байкин, но с места не двинулся. Петрушкин все это заметил и понял — гость не торопится.

— Доброе слово тоже лекарство. От порошков и пилюль я, честно говоря, устал. Да и толку от них не вижу, вред один: выпью таблетку — и сердце начинает частить, голова кружится. Присаживайтесь ближе к столу. Надо прополоскать организм от этих лекарств.

— Вы же еще слабы, как бы хуже не стало, — лицемерно посочувствовал Байкин.

— Волков бояться — в лес не ходить. Умереть не страшно. Все равно не избежать смерти. Все там будем. Какая разница, днем раньше или днем позже? Так уж лучше весело провести время. Садитесь ближе, товарищ лейтенант, — Петрушкин достал из холодильника коньяк, огурцы, мясо. Огурцы свежие, словно только с грядки, мясо из магазина. Байкин насторожился: «Все свежее, а ведь он давно не выходит никуда. Кто же ему приносит?» Но после того, как выпил граненый стакан крепкого коньяка, забыл о своих сомнениях. Они долго сидели, увлекшись беседой и не замечая бега времени. Если Петрушкин надеялся узнать из разговора с гостем что-нибудь важное для себя, то Байкин, в свою очередь, был рад угоститься даровым коньяком. Покрутив в руках бутылку, он сказал:

— Где вы берете такой коньяк? В магазинах он редко бывает. Дома, что ли, завод?

— Держу только для самых дорогих гостей.

На лице у Байкина выступили бисеринки пота. Лицо его порозовело, взгляд повеселел. Он покровительственно и фамильярно положил руку на плечо Петрушкина.

— Андрей Алексеевич, ты на меня не обижайся. Я тебя в тот раз, кажется, обидел, помнишь, в отделении? — незаметно для себя Кожаш перешел на «ты», решив не официальничать в такой милой и дружеской обстановке.

— Стоит ли вспоминать пустяки! В то время я очень переживал потерю старухи. А в горе чего не скажет человек? Горе-то меня и привело к твоему начальству с жалобой. Потом уже мне стало стыдно за свою ошибку. Давно хотел исправить ее и оправдаться перед тобой. Ты молодой, у тебя вся жизнь впереди. Надо уметь быть великодушным. Коли не держишь на меня обиды, то я буду рад.

— Брось, Андрей Алексеевич! О чем это ты вдруг вспомнил? Я про это забыл давно! Эх, дорогой, да милиция в свой адрес и не такое слышит. Мы уже привыкли. Если хочешь знать, то в этом случае не ты виноват, а я. Кожаш свою вину перед человеком тоже умеет исправить. Я в долгу не останусь. Не привык! Ты это запомни, слышишь? Крепко запомни. Потом мне же спасибо скажешь...

Когда на следующее утро Кожаш пришел в управление, с нетерпением ждавший Кузьменко встретил его вопросом:

— Какие новости?

— Был я вчера в том доме. Петрушкин серьезно болен. Если не помогут лекарства, то вряд ли с постели когда-нибудь встанет, — скрыл Кожаш от майора свой разговор с Петрушкиным.

— Так он действительно болен? Вы сами видели это?

Кожаш вспыхнул:

— Я вижу, товарищ майор, вы не только Петрушкину, но и мне не доверяете. Я рассказываю, что видел. Верить или не верить — дело ваше.

— Если бы вам не доверяли, то не дали бы столь ответственного задания. Хорошо. Вы говорите, что Петрушкин болен и лежит в постели? Изложите все это в рапорте.

— Я уже написал, — Кожаш открыл свою папку, которую до этого держал под мышкой, достал из нее исписанный лист бумаги и протянул его майору. Кузьменко быстро пробежал по строчкам взглядом.

— Хорошо, — сказал он и спрятал рапорт в ящик стола.

— На сегодня будут какие-нибудь приказания?

Кожаш стоял, ожидая ответа, и майор сказал:

— Рабочий день начался. Давайте ознакомимся сначала с обстановкой. Если надо будет, я вас вызову, — и углубился в чтение оперативной сводки.

Совпадение или нет, но в эти дни и парикмахер Сигалов не выходил на работу — он взял отгул за сверхурочную работу в праздничные дни. Странное совпадение.

В кабинет вошел капитан Карпов. Кузьменко поднял голову:

— Хорошо, что пришли, Григорий Матвеевич. Я и сам собирался позвонить вам.

— Слушаю вас, товарищ майор!

— Садитесь.

Карпов сел поудобнее и положил на стол папку.

— Вчера лейтенант Байкин был у Петрушкина дома. Тот, видимо, серьезно болен, лежит в постели, разговаривал с лейтенантом лежа, — сказал майор.

— В самом деле болен? — удивился Карпов.

— Почитайте это! — майор протянул Карпову рапорт Байкина.

— Петрушкин очень осторожный, хитрый человек. Если не следить за каждым его шагом, за каждым движением, и словом, его голыми руками не возьмешь. Во всяком случае лучше бы его допросить. Глафира ходит к нему? Он это хоть узнал?

— Он, видимо, счел неудобным говорить на эту тему с больным человеком, — Кузьменко откинулся в кресле. — Я хотел как раз об этом посоветоваться с вами. Пойти и прямо поговорить с Петрушкиным нет повода. А выяснить кое-что надо.

— Ну, причину-то найти можно.

— Я был у него недавно. Вторичный визит еще сильнее насторожит его. И потом Байкин был там вчера, а следом я...

— Сложное положение.

— Трудно без Талгата, — Кузьменко вздохнул. — Я вчера его на улице встретил. Он шел из отделения. Проводил его до дому, долго беседовали. То, что его отстранили в решающий момент, очень нам повредило. Он считает, что зря мы оставили без внимания продавца Тюнина. Предполагает, что Тюнин является связным, а, может быть, и не только связным. Вот только по доброй воле или по принуждению?

— Предположение вполне вероятное.

— Кому же нам этого продавца-связного поручить? Не возьмете ли на себя, Григорий Матвеевич?

— И Петрушкин и Тюнин знают меня хорошо. Можем их спугнуть раньше времени. А что, если Талгата попросить помочь?

Кузьменко испуганно замахал руками:

— Боже упаси! Что вы такое говорите?! С этим заявлением и без того на нас косятся, а вы Талгата предлагаете! Никто нам не позволит этого, только неприятностей прибавится.

— Талгат — коммунист, офицер. Почему же он не имеет права помочь в трудном положении? Если уж правду говорить, то разве он не нашел важное звено во всей цепи?

— Мне-то вы можете не говорить об этом, я согласен. Но согласятся ли другие, как посмотрят на такую просьбу?

— Попробуйте поговорить с начальником управления...

Резко и требовательно зазвонил внутренний телефон. Звонил полковник Даиров.

— Зайдите ко мне! — коротко приказал он.

— Полковник вызывает, — сказал Кузьменко, собирая лежавшие перед ним бумаги, — Талгат должен быть у себя в райотделе. Если там его не найдете, позвоните ему домой. В любом случае доложите мне, ладно?

— Хорошо, Петр Петрович.

Кузьменко немного задержался в приемной. Кажется, полковник вызвал к себе еще кого-то. Спустя некоторое время в приемную вошел подполковник Колпашников. Он за руку поздоровался с Кузьменко и повернулся к секретарше.

— Сауле, полковник один у себя?

— У него человек.

Кузьменко подумал, что там сидит, наверное, Кравченко, занимающийся разбором и проверкой заявления. Было яснее ясного, что он не допустит и близко к оперативной работе Талгата. Сауле хорошо знала работников республиканского управления, которые приходили к полковнику. Кузьменко осторожно спросил.

— А кто у него? Кто-нибудь из наших?

— Незнакомый, не из нашего управления, — ответила Сауле, и в это время раздался звонок, вызывающий ее к полковнику. Девушка на минуту скрылась в кабинете и тут же появилась снова: