Марина Константинова - Тридцать три несчастья Страница 61

Его нагнал пустой троллейбус. Водитель притормозил и призывно открыл переднюю дверь одинокому пешеходу. Кирилл с легкостью вскочил в салон, поблагодарил водителя и купил у него билет. Пройдя в конец, он уселся на заднее сиденье и, вспомнив еще студенческую привычку, пересчитал цифры на билете. Сумма первых трех чисел была равна сумме трех оставшихся.

«Ну, вот тебе и знамение. Значит, выбор правильный».

На всякий случай он выскочил на одну остановку раньше и уже не спеша пошел к своему дому.

В этот ранний час родной двор был пуст. Сутулясь, Кирилл прошелся вдоль дома. На глаза ему попался только глухой дедок из крайнего подъезда. Старик, как обычно, выгуливал свою общипанную собачонку Дину и Кирилла не узнал. И немудрено — отпущенная борода, темные очки и спортивный костюм придали ему совершенно заурядный вид. В припаркованной неподалеку «шестерке» крепко спал какой-то задрипанный мужичонка в кожаной кепке, сдвинутой на глаза. Это был Якушкин, сменивший в шесть утра напарника. Некоторое время он еще пялился по сторонам, но потом солнце, щебетание птиц и безмятежная тишина сморили его. Он справедливо решил, что в такую благодать ничто не может случиться, и, скрючившись на водительском сиденье, «слегка» прикорнул.

Кирилл огляделся. Никого больше не заметив, он согнулся и пролез через дыру в заборе, отделяющем двор от школьного сада. Он притаился в зарослях кустарника. Замерев и скукожившись, он просидел таким образом почти три часа.

Около десяти утра во двор въехала его машина. Мотор любимого «Опеля» он услышал еще до того, как машина показалась на глаза.

Бельчиков затормозил у второго подъезда, остановил машину, выскочил на улицу, пискнул сигнализацией и юркнул внутрь дома.

Кирилл тут же вылез из засады, вышел через школьные ворота и деловой походкой опаздывающего студента бодро зашагал мимо припаркованных машин.

Якушкин безразлично проводил его взглядом и уткнулся в газету. Кирилл тоже не обратил на него внимания.

Рядом с «Опелем» у него оборвался ремешок на сумке, и, чертыхнувшись, Кирилл кое-как подхватил ее за днище. Из нее выскользнул зонт, но «торопливый студент» это заметил не сразу. Через два шага он спохватился, вернулся за ним, нагнулся, мгновенно присобачил под переднее левое крыло свой сюрприз, засунул зонт под мышку и, обогнув дом с другой стороны, удалился на прежнее место.

Минут через пятнадцать вышел Бельчиков. Он постоял на крыльце, закурил сигарету, похлопал себя по карманам, извлек из джинсов мятую купюру и, зачем-то зажав ее в кулаке, отправился вон.

Кирилл судорожно сглотнул, перевел дыхание и продолжил наблюдение за вторым подъездом.

Оттуда вскоре вышла блондинка лет сорока. Это была его жена.

Несмотря на шрам над правой бровью и отеки под глазами, она была очень красива. Роскошные светлые волосы она заплела в косы и уложила на голове короной. Любовь Николаевна была одета в строгое темно-коричневое платье, обрамленное белоснежными манжетами и кружевным воротником. В правой руке она держала черный кожаный портфель.

У Кирилла закружилась голова.

«Да что же это?.. Да что же?..»

Она спускалась по ступенькам, щурясь от солнца и прикрывая глаза рукой.

«Да наши мальчики усы уже бреют», — только и успел подумать Кирилл.

Он рванулся из кустов, но Любаня уже села за руль, включила зажигание и даже успела проехать еще метров пять.

Дальше все было, как в кино, — грохот, сноп пламени, фейерверк из обломков. Только голова, тяжело шлепнувшаяся на газон, была настоящей.

Двор заволокло черным дымом, в гари и копоти трудно было что-либо разобрать. К тому же заорали сигнализации в машинах, и со звоном посыпались стекла из квартир на первом и втором этажах. Перепуганные жильцы выскочили на балконы, некоторые высунулись из окон. После того как дым понемногу рассеялся, людям предстала жуткая картина.

Напротив второго подъезда полыхала искореженная машина, в ней догорал обезглавленный труп хозяйки, сорванная крыша валялась в нескольких метрах от «Опеля».

Совсем близко, на тротуаре, в луже крови лежала девочка лет пятнадцати. Она хватала губами воздух и жалобно причитала: «Ой, мамочка, мамочка!»

Какие-то люди кинулись к ней на помощь, другие же, наоборот, в панике опрометью бросились из двора.

Кирилл присоединился к убегавшим и, никем не замеченный, оказался на улице. Едва переведя дух, он отправился к остановке и на первом же троллейбусе скрылся в направлении Киевского вокзала. Там он сел в электричку и вернулся на дачу во Внуково.

Мосфильмовская улица была перекрыта. От тридцать восьмого до сорок шестого домов образовалась огромная пробка. Водители нетерпеливо сигналили, некоторые выходили из машин, пытаясь выяснить причину затора.

Пешеходы пробовали просочиться через милицейский кордон, но пропускали только жителей означенных домов.

Из двора дома номер сорок два поднимался черный столб дыма, нестерпимо пахло гарью.

У злополучного дома стояли две пожарные машины, туда же прорывалась «Скорая».

Газон напротив второго подъезда был оцеплен красно-белой лентой. Милиционеры сдерживали толпу зевак.

«Опель», покрытый белоснежными хлопьями пены, напоминал выброшенного на берег больного дельфина. Все было кончено.

Голова Любови Николаевны была прекрасна. Она лежала на газоне, роскошные светлые волосы спутались с ярко-зеленой травой, широко распахнутые синие глаза удивленно смотрели в огромное небо, словно задаваясь вопросом: «За что?»

Глава 49

В агентстве было шумно и весело. Над парадным входом висел плакат: «Добро пожаловать домой!» Кабинет Ревенко был заставлен цветами.

Пирушку решили устроить по-домашнему, поэтому накрыли длинный стол в приемной, а не в банкетном зале. Народу собралось немного, только свои.

Марья Семеновна, бухгалтерша, раскладывала на тарелки холодные закуски, Кознов открывал бутылки, Алик расставлял стулья, Катька металась между кабинетом и приемной, не зная, какие цветы куда поставить.

Богачева художественно скручивала салфетки, Виктор Григорьевич любовно заправлял подсолнечным маслом грибки домашнего приготовления. Вихрович настойчиво склонял Игоря Бельчикова не дожидаться начала и «дать по пивосику» прямо сейчас, но тот упирался, объясняя свой отказ тем, что ему скорее всего придется везти Любовь Николаевну домой.

Женька была очень возбуждена предстоящим отъездом. Она в нетерпении порхала по приемной, не зная, что бы еще сделать. Она согласилась на предложение Вихровича и раздавила с ним бутылку пива. Ей сразу «захорошело», но алкоголь нисколько не успокоил ее. Ей страшно хотелось повидать Любовь Николаевну, заглянуть ей в глаза и брякнуть напоследок что-нибудь нелицеприятное. И хотя Кирилл строго-настрого запретил ей подобные выходки, она все же приготовила вычитанную где-то сакраментальную фразу: «И последние станут первыми». Пускай понимает как хочет, но последнее слово все-таки останется за ней, за Женькой. Когда потом все откроется, пусть эта мымра узнает, что молодость и красота всегда побеждают силу и власть.

Часы показывали половину первого, но Ревенко до сих пор не появилась.

В агентстве начали волноваться. Катька позвонила ей домой, но трубку никто не снял, а мобильный был отключен.

Женька тоже забеспокоилась и стала нервничать. Ей как минимум через час надо было оторваться из агентства, чтобы съездить за чемоданом на Киевский вокзал и успеть к поезду на Белорусский в пятнадцать тридцать. Конечно, она могла уехать в любой момент, но, во-первых, это вызвало бы подозрения — народ места себе не находит, а она сваливает. И во-вторых, не сказать заготовленного напоследок «прощай» было выше ее сил.

Она лично засела за телефон и безрезультатно набирала оба номера Ревенко.

За стол никто не садился, все недоуменно курили в холле.

В час дня Катька не выдержала. Она посоветовалась с Петровым и Марьей Семеновной. Было решено отправить Бельчикова на служебном «Мерседесе» к Любови Николаевне домой.

Игорь сорвался с места, за ним увязался Вихрович, и они уехали.

Женька ждала их до без пятнадцати два, но не было никаких известий. Далее медлить было нельзя, и она, наплевав на возможные подозрения и похоронив последние надежды на свою маленькую месть, расцеловалась со всеми и умчалась на поминки несуществующего двоюродного дяди.

Через сорок минут она уже была на Киевском вокзале, получила в камере хранения вещи, выбралась на площадь и замерла в раздумьях.

До отхода поезда оставался час. Если поехать на метро, то она окажется у вагона через тридцать минут, но придется тащить на себе этот проклятущий чемодан. Если взять тачку, то она доберется минут через сорок, но зато без хлопот.

Она все еще размышляла, как лучше поступить, когда к ней подвалил красномордый толстяк и, добродушно улыбаясь, спросил: