Александра Маринина - Тот, кто знает. Книга вторая. Перекресток Страница 62

— Инка!

— Что — Инка? Я все помню. И как ты часами о нем говорила, и как рыдала у меня на плече. Потом я втюрилась в Сережу Вери Гуда и потащила тебя в Питер. Ты кривилась и морщилась от тех свободных сексуальных нравов, которые царили в команде, и вдруг встречаешь Вадима. Такой же красивый, как Марик, темноволосый, темноглазый — тот же самый мужской тип. И такой приличный, вежливый, начитанный, воспитанный, консервативный, в отличие от ребят из команды, жутко правоверный в смысле отношения к советской власти. Пойми, Натка, я вовсе не хочу сказать, что Вадик был плохим парнем, он был чудесным, умным, надежным, не то что парни, которые тебя окружали в киношной тусовке, с прекрасным характером. На это ты и купилась. Увлеклась. Уехала в Москву, вы переписывались, перезванивались, периодически встречались. Потом поженились. Потом пошли дети. Где тут любовь? Ты мне ткни пальчиком в то историческое место, где у тебя была любовь к нему. У него к тебе — возможно, не спорю, хотя и не знаю точно. А у тебя к нему? Не было ее никогда. Ты любила в Вадиме, с одной стороны, воспоминания о Марике, а с другой — свои правильные совковые представления об удачном браке: военный, непьющий, с хорошим образованием, с прекрасной зарплатой, хочет детей и любит их. Такие мужья на дороге не валяются. Ты создала себе иллюзию, ты же всегда была жутко правильной девчонкой и прошла самую примитивную лестницу в рассуждениях: если хороший человек — его нужно любить, если любишь — нужно выходить замуж, если вышла замуж — снова нужно любить, теперь уже просто обязательно, тем более когда есть общие дети. А если не живешь с человеком каждый день бок о бок, если встречаешься с ним раз в три-четыре месяца, то можно поддерживать иллюзию очень долго. Встречи коротки, это всплеск эмоций, за короткое время да на положительном эмоциональном фоне проявляются самые лучшие стороны характера, они запоминаются и потом культивируются в воспоминаниях. А плохие стороны могут пока и не проявляться. Ну хорошо, пусть не плохие стороны, а просто такие, которые потом оказываются несовместимыми с твоим собственным характером. Ты двенадцать лет внушала себе, что любишь Вадика. Открой уже наконец глаза и скажи сама себе правду. Ты его не любишь.

— Да почему ты решила?! — с негодованием воскликнула Наташа. — Ну с чего ты взяла, что я его не люблю? Да, ты все правильно говоришь, мы много лет не жили вместе. Да, многие стороны его характера стали открываться мне только сейчас. Да, я не подозревала, что он может скандалить из-за чистоты и порядка, и не просто скандалить, он в ярость впадает, он убить готов. Но это же не означает, что я его не люблю.

— Наташечка, — Инна остановилась, взяла ее за лацканы теплой куртки, — мы обе тут наговорили кучу ненужных слов. Привели кучу каких-то тухлых аргументов. На самом деле все гораздо проще. Если бы ты действительно любила Вадима, жизни без него не представляла, дышать без него не могла, ты согласилась бы на размен квартиры при любом варианте просто потому, что он этого хочет. Его счастье, его комфорт, его желания были бы для тебя на первом месте. О Бэлле Львовне ты бы и не вспомнила. А если бы он любил тебя так, как я только что описала, он бы ни на чем не стал настаивать, потому что твое счастье и твой душевный покой были бы для него важнее. А вы из-за этого дурацкого размена ссорились. И это красноречивее всего говорит о том, что вы оба — прекрасные супруги и родители, вы не изменяете друг другу, вы вместе воспитываете сыновей, но вы друг друга не любите.

Наташа открыла было рот, чтобы обрушить на Инну град обвинений в необъективности и выстрелить в нее автоматной очередью собственных доказательств того, что они с мужем любят друг друга… И вдруг поняла, что подруга права. Поняла со всей очевидностью. Более того, она поняла, что знает об этом уже давным-давно, но страшится признаться самой себе. Этот брак, такой счастливый и удачный, такой дружный и добрый, оказался ошибкой. Ей сорок лет, за ней ухаживали самые разные мужчины, многие из них были пустыми и надутыми индюками, но были и интересные и достойные личности, которые могли бы, наверное, снова зажечь в ней ту искру, которая потухла с отъездом Марика. Она же не принимала никаких ухаживаний, гордая, неприступная и твердо убежденная в том, что любит своего мужа и не собирается ему изменять. Что же, все было неправильно? Не нужно было держаться за этот брак, надо было давно развестись и искать свою любовь? Да нет же, нет, бред какой-то! Как же можно разводиться с человеком, который не сделал тебе ничего плохого, с отцом твоих детей? Ну и что, что нет любви? Зато есть дружба и взаимное уважение, это гораздо важнее.

— Любовь нужна для постели, — убежденно произнесла Наташа. — А для того, чтобы вместе жить и растить детей, нужны дружба и уважение друг к другу.

— Натка, для брака любовь, может, и не обязательная вещь, тут я могу с тобой согласиться, но для жизни она нужна непременно. Не должна женщина жить без любви, это неправильно. Хочешь жить с Вадимом — живи, никто тебя не заставляет разводиться. Только не замыливай сама себе глаза сказками о том, что ты его безумно любишь. Признайся, что никакой любви у тебя здесь нет, и сделай соответствующие выводы.

— Ты на что меня толкаешь? — изумилась Наташа. — На измены, что ли? На то, чтобы я нашла себе другого мужика и с ним изменяла собственному мужу? Ну уж нет, дорогая, это не на мой характер. А тебя, хитрюга, я вижу насквозь. Ты просто лоббируешь интересы своего дружка Ганелина. Хочешь запихнуть меня в его объятия. Угадала?

Инна с сожалением посмотрела на нее и пожала плечами:

— Дурочка ты, Натка. Ты вспомни, как лежала целыми днями и рыдала от горя, когда узнала, что Марик женится. Какая это для тебя была трагедия! На какие переживания ты была способна из-за него! Ты же умирала, если хотя бы день его не видела. А без Вадима ты прекрасно прожила двенадцать лет. Положа руку на сердце, ответь: ты бы стала так рыдать и убиваться, если бы сегодня Вадик заявил тебе, что уходит к другой? Да ты вздохнула бы с облегчением.

— Ну ты сравнила! Я тогда совсем девчонкой была, для меня Марик был единственным смыслом жизни. А сейчас мне уже сорок, сама же говорила.

— Вот именно, дорогая моя. Марик был смыслом жизни. А Вадим? Он когда-нибудь был для тебя смыслом жизни? Не отвечай, сама знаю. Если и был, то только в первый раз, когда вы легли в постель, извини за цинизм.

Они долго шли молча, Наташа снова и снова искала доводы в пользу того, что ее подруга не права, но с каждой минутой все больше убеждалась в том, что доводов этих ей не найти. Права Инка, опять права.

На обратном пути они заговорили о совсем других вещах и к этой теме больше не возвращались. На даче они застали процесс активной подготовки Анны Моисеевны к переселению в Москву. Григорий упаковывал вещи, а Анна Моисеевна накрывала на стол, выставляя все продукты, которые не имело смысла тащить в город и которые, по ее представлениям, непременно следовало съесть.

— Девочки, садитесь скорее, — хлопотала она, — уже все горячее.

— Тетя Аня, — возмущалась Инна, — мы еще твой обед не переварили, а ты снова за стол усаживаешь. Имей же совесть!

— Какая совесть, деточка? — Анна Моисеевна вскинула на племянницу выцветшие от старости глаза. — При чем тут совесть? У меня чудные блинчики с творогом, всего пять штучек, что вам, трудно их скушать? Еще три котлетки, я вам положу с жареной картошечкой, будет очень вкусно. Пирожки можно взять с собой, по дороге съедите, если проголодаетесь, а щи надо доесть прямо сейчас, не везти же в Москву кастрюлю. И выливать жалко, такие чудесные щи, из свежей капусты, на курином бульончике. Гришенька сказал, что он перед дорогой кушать не будет, а то прямо за рулем уснет, так что вы уж постарайтесь.

— Тетя Аня, а может, папе оставим? — схитрила Инна. — Скоро папа приедет, ты лучше его покорми.

— Не волнуйся, деточка, за своего папу, я для него оставила тушеное мясо и салат, там почти целая миска «оливье». Девочки, не пререкайтесь, мойте руки и за стол.

— Как ты думаешь, не вывернемся? — шепнула Наташа, намыливая руки под краном.

— Дохлый номер, — со смехом ответила Инна. — Ты же знаешь тетю Аню. Пока до смерти не закормит — из-за стола не выпустит. Бедный папа, еще и ему достанется.

— А если ее отвлечь и призвать на помощь собак?

— Ты что! — Инна посмотрела на нее со священным ужасом. — Теткину стряпню собакам скармливать? Да ее удар хватит!

— Так она же не заметит. Мы тихонько.

— Не пройдет. Она собак в строгости воспитала, они с человеческого стола ни крошки не возьмут. Только свою собачью еду и только из своих мисок.

— Инуля, ну придумай что-нибудь, я же лопну, — взмолилась Наташа. — И Анну Моисеевну обижать не хочется, она так старалась, столько всего наготовила к нашему приезду. И выбрасывать еду нельзя, это грех, тут я согласна. Может, с собой забрать?