Ольга Играева - Как загасить звезду Страница 63

Абдулов взял в руки валявшийся рядом на диване пульт и включил телевизор, максимально утишив звук, чтобы не разбудить Нину за стеной. Впереди несколько бессонных часов — он по опыту знал, что теперь сможет забыться только к рассвету, надо как-то проводить время. Час эротических фильмов, спортивных репортажей, вытесненных из прайм-тайма (любишь теннис? значит, посмотришь и в полночь!), час заумных разговоров для полуночников — а интеллигенции в России полагается быть полуночниками. Наверное, потому, что, если ты через два часа после ужина, как диктует распорядок дня, ложишься в постель и послушно засыпаешь, это значит, что ты не радеешь за Россию, у тебя не болит душа о судьбах человечества, тебе наплевать на проблемы шаманизма в отдаленных районах Севера… Болеть душой за все это днем невозможно. Нет, ты сиди, сосредоточенно кури на фоне темного окна, освещая свой высоколобый возвышенный профиль огоньком сигареты, и думай, и высказывай мысли… Причем начинай не раньше чем в 1.30. Что у нас там? Абдулов щелкал кнопкой выбора канала — обнаженная натура, тошнотворный триллер — кровь хлещет рекой («Тьфу! Я про все эти смерти забыть хочу, а мне опять в глотку пропихивают…»), две говорящих о непонятном головы… На других каналах пошло веселей. Комедия с раздеванием — наверное, молодежная, тут опять обнаженка…

Абдулов собрался было проскочить порнушный фильм, щелкнуть опять кнопкой, но не сделал этого. Что-то необычное было в фильме и даже странное… Любительская работа? Документальное кино? Снято явно непрофессионально, примитивно. Или авторы намеренно косят под примитивизм и непрофессионализм? И что-то в этом фильме есть безумно знакомое. Абдулов непроизвольно напрягся и подался вперед, впившись глазами в экран, им вдруг овладело предчувствие чего-то нехорошего. На пленке голый мужик возится с женщиной — она располагается спиной к зрителю, а мужик… Тот стоит передом, все у него наружу, без фиговых листков. Они шутливо борются, он опрокидывает ее на диван… Или их две? Сбоку в кадр время от времени лезет явно женский локоть. Кадры меняют друг друга — то крупный план, то дальний, иногда изображение не в фокусе. Вот сейчас камера делает поворот, сейчас будет видно лицо мужика — Абдулов, уже поняв, в чем дело, и все-таки надеясь на чудо, не отрывал от экрана глаз, обливаясь холодным потом. А вдруг это что-то другое, просто похожее? Но чуда не произошло. Голый мужик на картинках оказался им, Абдуловым.

Полвторого ночи, бессонница, и на экране кадры видеофильма, который они давно в угаре сексуальных игр и буйства эротической фантазии сняли вместе с Дусей Соловей. Ныне покойной.

Оглушенный Абдулов сидел в ступоре и не мог понять, что ему теперь делать. Действо на экране продолжало разворачиваться. «Как? Откуда? Зачем? Кому надо демонстрировать ЭТО по телевидению? Чего они хотят добиться? Не льсти себя надеждой, что сейчас глубокая ночь и никто ЭТОГО не видел. Сотни тысяч смотрят телевизор как раз в это время — все твои знакомые-интеллигенты, например. И десятки сейчас записывают сюжет на видео, чтобы потом посмаковать… Какой стыд! Позор! Как я завтра покажусь в «Останкино»?» — Абдулов схватился за голову, представив, как подчиненные станут при встрече сочувственно жать ему руку, говорить: «Какая гадость! Наплюй!», прятать глаза, а за его спиной — ухмыляться и с готовностью обсуждать детали ролика. Как отреагируют Кечин и Огульновский, он даже боялся себе представить. Слава богу, его родители и теща в такую пору спят…

Внезапно Абдулов как будто очнулся — срочно вырубить телефоны! Он кинулся в прихожую и выдернул из розетки шнур стационарного телефона (рюмка коньяку в руке мешала, Абдулов хотел было оставить ее на полочке под зеркалом, но подумал и не оставил, а, напротив, отхлебнул из нее и сжал крепче). На цыпочках он прокрался в спальню, где по-прежнему безмятежно спала жена, и осторожно проделал то же самое со стоящим там вторым аппаратом. Последним был отключен его мобильный. «Женина труба! — вдруг осенило его. — Нине тоже могут начать звонить!» Он, торопясь, вернулся в спальню и долго копался в стоявшей на тумбочке сумочке жены. Рюмку все-таки пришлось поставить рядом, но Абдулов не забывал к ней прикладываться. В этих женских сумочках сам черт ногу сломит, никогда ничего не найдешь. Под руки попадался раздражающий хлам — помада, платочек, тушь для ресниц, записная книжка, ключи одни, ключи вторые, ключи третьи, его фотография (боже мой! к черту!), еще одна помада, сигареты (их он прихватил), прокладка в индивидуальной упаковке, свернутые комочком прозрачные гольфы, леденцы, жвачка… Он успел «придушить» женин мобильник прямо на звонке. Труба только коротко тренькнула. Абдулов оглянулся на Нину — та не проснулась, лишь заворочалась, перевернулась на другой бок.

Что делать? Что делать? Абдулов кружил по кухне с рюмкой в руке. Ладно, плевать на этот дециметровый канал, главное, чтобы это был первый и последний показ! Единственный! Главное, чтобы никто не подхватил инициативу, чтобы пленка не всплыла еще где-нибудь! Значит, выхода нет — надо звонить Огульновскому и падать ему в ножки, пусть давит на все рычаги и кнопки, пусть делает что хочет… И исчезнуть на время!

Прыгающими руками Абдулов достал сигарету из добытой у жены пачки и прикурил от электрической конфорки — спичек в доме не было, а пробираться снова в спальню, чтобы достать зажигалку из жениной сумочки, у него уже не было сил. Он нетерпеливо топтался у плиты и мял сигарету, ожидая, когда конфорка наконец разогреется. Фу, сладкая женская гадость! Сам он бросил курить с невероятным трудом год назад и даже после Бутырки еще старался держаться. Но нет, видно, не дадут ему вести здоровый образ жизни.

— Семенов! Ты видел это? Что делать? — Абдулов не колебался, прилично или нет звонить приятелю далеко за полночь.

Он не ошибся — судя по голосу, Семенов еще не ложился.

— Видел, — спокойно ответил тот. — Что же ты ведешь себя так глупо, старичок? Пара вопросов для уточнения. Съемка подлинная?

— Да съемка старая! Ей сто лет! Меня подставили! Мне и в голову не приходило… Ах, суки! Молодой был, безголовый! Я не знал, что девки все на пленку фиксируют, они мне в стакан какого-то дурмана подсыпали, я как сам не свой стал… Ты меня знаешь, я не такой идиот, чтобы!.. — врал он вдохновенно.

— Еще. Знаешь, кто это сделал? — прервал его Семенов.

— Понятия не имею. Вернее, я знаю, кто снимал — той девки уже нет в живых… А кто показал и зачем, понятия не имею. Я, конечно, буду звонить руководству этого поганого канала, но не думаю, что многого добьюсь. Закон не обязывает журналистов раскрывать источник информации. Что делать, Семенов? Может, исчезнуть на время? Пусть пока все успокоится.

— Наоборот, — проронил Семенов. — Все наоборот.

— Что «наоборот»?

— Как бы, деточка, тебе ни было противно, а придется не только не исчезать, а напротив — предстать пред очи публики и пойти в наступление по всем фронтам. Главное — ничего не объяснять, не оправдываться и не чувствовать себя виноватым. И как ни прискорбно, врать тоже нельзя. Твоя позиция: это неправомерное вмешательство в частную жизнь, ты подаешь в суд на канал и обращаешься в прокуратуру с требованием разобраться в случившемся. Тебя будут спрашивать — было или не было? Фальшивка или нет?

— Скажу, фальшивка, работа спецслужб, — горячо ввинтился Абдулов. — Сейчас на компьютере можно все, что угодно, сфабриковать. Мне поверят, все знают, что наследники КГБ…

— Какое отношение КГБ или даже его наследники имеют к твоему кобелированию? — отрезвил его Семенов. — Ты бы лучше меньше штанами тряс! Врать нельзя — тут дело юридическое, каждое слово должно быть взвешено семь раз. Будешь выступать на всех каналах, во всех программах новостей и давать интервью всем, кто хочет. Другой линии поведения я тебе предложить не могу.

— Но это значит самому выйти к позорному столбу! — ужаснулся Абдулов.

— Да, — согласился Семенов. — Придется через это пройти. Но ты справишься.

Надежда, отправившаяся во исполнение задания Костова разговаривать с клиентом Соловей — с тем, которого та часто вызванивала по мобильнику, — обнаружила, что тот ушел в отпуск. «Стало быть, как вы понимаете, — объяснил ей охранник офиса при входе, — встретиться с ним сейчас не представляется возможным». Парень в форме стоял, перегораживая ей дорогу, крепко расставив ноги в шнурованных ботинках, весь подтянутый, собранный, в голубой рубашке, отглаженный и спокойный. Охранники в этой конторе научились выполнять свою работу, не хамя посетителям, — большое дело, признак солидности заведения.

Надежда стояла, задумавшись, и не освобождала проход, что не нравилось охраннику. Как она это просекла? Непонятно. По нему это никак не читалось — глаза невозмутимые, на лице ни одна жилка не дрогнет, движения расслабленные, мягкие, даже губы растянуты в предупредительной улыбке. Но спинным мозгом, — видимо, именно там и располагается орган той самой интуиции, на которую ссылаются люди, когда не могут определить источник своих ощущений и тревог, — она чувствовала, что своим присутствием раздражает аккуратиста. Отчасти поэтому она и не уходила — из чувства безотчетного противоречия.