Хараламб Зинкэ - Современный румынский детектив Страница 63

— Шеф, почему ты его спросил про обмер земли и откуда тебе известно, что в тот вечер, когда он приехал на побывку, Анна Драга возвращалась с поля?

— Дорогой коллега, вопрос я задал, чтобы удостовериться, надо нам или нет мерять землю. На циркуле следы земли недавнего происхождения. Ясно, о чем это говорит. Я задал вопрос наугад, но ответ Прикопе подтвердил мои предположения. И я еще кое в чем убежден, дорогой мой коллега, — сказал Дед с грустью. — Обстоятельства, косвенно связанные с гибелью Анны Драги, независимо от того, была ли ее смерть случайной или нет, весьма запутаны. Хочу, чтобы ты понял — существует какая-то причина, из-за которой определенные люди в селе заинтересованы, чтобы мы не все узнали, и я весьма опасаюсь, что в таких условиях нам разобраться будет непросто. По-моему, эта причина и является ключом к тайне. Но чтобы отыскать ключ, нам, вероятно, придется потрудиться. Если ты заметил, в каждой беседе мы доходим до некой черты, через которую наши собеседники не желают переступать. Прикопе тоже — кстати, благодарю тебя за вопрос, который ты ему задал, вопрос свидетельствует, дорогой мой, о большом твоем опыте, — Прикопе предпочел ответить на твой вопрос, а не на мой, который касался чего-то более важного, то есть он боялся проговориться. Он даже не заметил, что я счел его недостойным любви девушки. Он не понял оскорбления, он был вне его не потому, что ему нечего сказать, а потому, что слишком внимательно отнесся ко второму вопросу. Любовь нам неподсудна, он мог мои слова пропустить мимо ушей, второй же вопрос касался чего-то, что надо утаить, и он утаил. Я более чем убежден, дорогой коллега, что наш приезд сюда приведет к таким результатам, о которых мы и не подозреваем.

12

Почти целый день Дед ничем особенно не занимался. Его большой опыт подсказывал ему, что спустя несколько дней после начала расследования надо сделать передышку и для себя, и для непойманного преступника. «Шеф находится в фазе застывшей змеи», — обычно говорил в подобных случаях Папаитеску. Определение принадлежало шоферу, он изобрел его после того, как год назад майор рассказал ему о значении этого момента, подобного состоянию змеи, которая перед броском фиксирует жертву, как бы гипнотизирует ее, лишая воли. Панаитеску теперь не сомневался, что существует виновник смерти Анны Драги, что он реален, как реально его собственное присутствие в селе Сэлчиоара. Он был уверен, что в этот миг виновный не без страха задавал себе вопрос, почему следователи успокоились и перестали действовать. Дед использовал передышку на все сто процентов. Его мозг работал четко, как электронно-вычислительная машина, отбрасывая варианты, которые не выдерживали критики, и выстраивая детали, как кирпич к кирпичу при кладке. Но тут не кладка совершалась по плану, а по отдельным кирпичам надо было угадать целое здание. В воображении майора уже существовал ряд архитектурных вариантов, из которых в конечном итоге он выберет единственно возможный, подлинный, который с математической точностью наведет его на виновного. И по мере приближения к первым бесспорным выводам он становился все грустнее и все чаще вглядывался в лицо Анны Драги, которое как-то странно смотрело на него с фотографии. Многими из своих размышлений он делился с шофером, но душевное состояние, подобное тому, в котором он находился сейчас, он, как бы стесняясь, утаивал, оно было частью его личной жизни, частью опыта, который нельзя разглашать, это было слишком личным переживанием, чтобы о нем рассказывать другим. В таком душевном состоянии он привык беседовать с глазу на глаз с жертвами и порою забывал, что находится, как сейчас, наедине лишь с безжизненной фотографией; перед его глазами фотография оживала и, как сквозь белый туман, проступали контуры человеческого существа, с которым Дед начинал мысленно разговаривать, прося поддержки и совета. Анна Драга скорбно смотрела на него, словно выступив из картона, и Деду показалось, что девушка плачет, что под ее ресницами затаилась горечь слез, а вместе с ней — и все ее страдание. «Девичья слеза», — произнес майор словно для себя, а Панаитеску, который спал, сидя на стуле, сразу проснулся, любой шепот пробуждал его из самого глубокого сна, потому слова, едва произнесенные его другом, заставили его подскочить.

— Что случилось, шеф? Какая слеза?

— Мысли, дорогой мой, мысли, — ответил Дед, и от его слов лицо Анны Драги затуманилось и послушно вернулось на свое место, на фотографию в деле, раскрытом перед ним. — Ты заснул, коллега, эаснул, — сказал майор с особой теплотой в голосе.

— Я не заснул, я смотрел сны, черт побери. А когда я вижу сны, то не могу сказать, что спал, от снов устаешь, а после такого сна, как теперешний, я вообще без сил. Мне снилось, что там, — и Панаитеску показал рукой вверх, — есть жизнь… Какая глупость, какая глупость, хотя, если хорошенько подумать, было бы очень интересно, если бы там была жизнь; и если там жизнь — значит, есть и право нарушители, преступники и типы вроде нас, следователей. Но к сожалению, тот свет не существует. Не так ли, шеф? Ты все знаешь. Будь там хоть какая-нибудь деятельность, ты бы знал.

— Еще ни один покойник не ожил и не соизволил рассказать, как там и что, коллега. Вселенная скупо раскрывает свои тайны. Но что до существования иного мира — не строй себе иллюзий. После нас останутся наши поступки здесь, на земле, и еще кое-что останется — каждое произнесенное здесь слово имеет свою длину волны и бегает по этой необъятности, которая называется мирозданием. И ежели действительно пространство имеет кривизну и оно замкнуто, то, дорогой коллега, через тысячи и миллионы световых лет твой голос вернется и будет слышен столь же ясно, как он слышен сейчас…

Как, шеф? Ты думаешь, наши слова носятся в воздухе туда-сюда?

— Возможно, дорогой мой, вполне возможно. Что такое душа? Мы вынуждены употреблять это понятие для того, чтобы хоть как-то обозначить и объяснить необъяснимое. Душа — это как раз те словесные флюиды, материальные флюиды, которые излучаются каждым из нас и которые благодаря своей волновой природе распространяются в зонах высшей материи, находящейся вне нас.

— Дед, а нельзя ли попроще? — взмолился Панаитеску.

— Я выражаюсь, дорогой мой, так, как подобает для данной темы. Я убежден, что Лнна Драга утрет свою невинную слезу в тот миг, когда мы найдем того, кто вольно или невольно прервал ее прекрасную жизнь. Ибо, дорогой мой, жизнь в двадцать лет поистине необыкновенна.

Панаитеску потер виски, потом глаза — убедился, что не спит. Оттого ему стало совсем неуютно, и он произнес как можно мягче:

— Дед, не мешало бы нам полечиться на водах. В Совате, например. Тамошние минеральные воды просто не заменимы для женщин по их женской части, а мужчинам,

говорят, укрепляют мозги. От переутомления недолго и в детство впасть. Иногда я пугаюсь, ей-богу. Вечность, иные миры, девичья слеза! А ведь ты видел девушку только на карточке! Я поговорю с полковником Леонте — нам пора в отпуск. Представь себе: горный курорт, обильное питание…

Дед засмеялся. Его забавляло, когда удавалось запугать своего верного друга философскими баснями.

— Ладно, — сказал он успокоительно. — Бывают люди, которые грезят во сне. А я порой разрешаю себе грезить наяву. Почему бы не помечтать, тем более что мои мечтания не сопряжены с кошмарами, они меня ободряют. Но я думаю, нам пора выйти па улицу; не забывай, люди должны нас видеть, чувствовать наше присутствие, и особенно некоторые из них должны задавать себе вопрос, почему мы даем им целый день покоя. Кстати, дорогой мой, как ты думаешь, хватит ли той еды, которую мы оставили соседу для моей овчарки? Всякий раз, когда я уезжаю надолго в командировку, мне кажется, что я обманываю своего четвероногого друга. Ты не представляешь, как сильно можно привязаться к собаке.

— Это потому, что ты видишь в животном не только животное, а нечто большее. Я тоже люблю и понимаю бессловесную тварь, хоть бы и немецкую овчарку но ты сильно преувеличиваешь! Иногда я думаю, что собака тебе дороже человека!

— Это смотря какой человек и какая собака, — сказал Дед и встал с кресла с мягкими подушками, на которых так хорошо отдыхалось. — Думаю, тебе не помешало бы, коллега, зайти к старшине и изложить ему суть нашей беседы с Прикопе. Я бы не хотел, чтобы старшина думал, будто мы его держим в неведении, хотя должен тебе признаться, я полагал, что он сам явится сюда.

— Может быть, я ошибаюсь, но какой-то чертенок мне подсказывает, что старшина вроде избегает нас.

— Ты не очень-то ошибаешься, коллега. Признаться, его поведение меня интересует уже само по себе. Оттого я не хочу его слишком беспокоить. У него есть свой план. К этому выводу я пришел вчера, а сегодня после того, как подверг его проверке, я почти не сомневаюсь в этом.