Карина Тихонова - Прогулки с Хальсом Страница 64

Якоб ван Хейтхейсен оставил своему сыну целую торговую империю, способную обеспечить новые поколения семьи. Но увы! Вино со временем превращается в уксус, и наследник империи ничуть не походил на своего умного предприимчивого отца. Виллем мечтал лишь об одном: получить дворянский титул. И ради достижения своей мечты готов был проматывать любые суммы.

Клас ван Фортхаут был значительно старше Виллема и владел самой большой харлемской пивоварней. Жить бы да радоваться, но все та же болезненная страсть омрачала дни господина Фортхаута — жажда титула. Двое самых богатых людей Харлема соревновались друг с другом в сумасшедших тратах и дорогостоящих капризах. «Интересно, при каком дворе собираются изощряться в капризах новые голландцы?» — недоумевали жители Харлема, ведь в Голландии не было короля. Страной управляли Генеральные штаты, то есть депутаты низких сословий, из которых любой ценой стремились вырваться новые голландцы.

Вот таких людей предстояло написать Франсу. Сначала он наотрез отказался от сомнительной чести, но обиженные богачи отправились с жалобой к бургомистру. Полковник ван дер Мер приказал бывшему солдату Франсу Хальсу сделать эту работу. Что ж, он выполнит приказ.

Франс задержался возле портрета шута с лютней в руках и лукаво подмигнул старому знакомому. Как выразился господин Пекельхаринг: «Артист обязан говорить людям правду». Вот именно.

На следующий день господин ван Хейтхейсен предстал перед Франсем собственной персоной. Держался новый голландец надменно и напряженно, немного терялся под учтиво-насмешливым взглядом хозяина дома. Что он, на самом деле, воображает о себе, этот Франс Хальс? Все вокруг твердят, что он великий художник, ну и что с того? Разве он разбогател не благодаря таким людям, как Виллем ван Хейтхейсен? И вот, пожалуйста, никакого почтения! Даже осмелился отказать заказчику, мерзкий выскочка!

Виллем ван Хейтхейсен швырнул на стул шляпу с пышным пером и брезгливо помахал перед носом тонким кружевным платком. Ну и вонь стоит в этой комнате, прости господи! Повсюду видны пятна краски, на полу валяется раздавленная яичная скорлупа и обрывки бумаги… Как бы не испортить новый дорогой костюм!

— Каковы ваши условия, господин Хальс?

— Четыре тысячи гульденов, — не задумываясь, ответил хозяин дома.

От удивления гость чуть не подавился. Как же так? Он доподлинно знал, что больше двух тысяч за портрет живописцу никто не платил! Но темные глаза смотрели на гостя в упор, не мигая, и он не осмелился вступить в торг:

— Прекрасно. Если портрет мне понравится, я готов заплатить пять тысяч.

Сказав это, ван Хейтхейсен гордо расправил плечи. Но художник и не подумал поблагодарить заказчика за неслыханную щедрость.

— В таком случае нам осталось договориться об авансе. Обычно я беру половину суммы вперед. Значит, вы должны мне две с половиной тысячи гульденов.

Ну и нахал! «Хейтхейсен ему должен», какая наглость!

— А почему не две? — поинтересовался заказчик ядовитым тоном. — Вдруг портрет мне не понравится?

— Он вам понравится.

Виллем ван Хейтхейсен задумчиво скривил рот. Конечно, следовало проучить этого проходимца, но… вдруг он подумает, что заказчик не может заплатить жалкие пять тысяч?

— Вы получите аванс завтра утром, — сухо пообещал ван Хейтхейсен.

— Что ж, в таком случае завтра мы приступим к работе, — невозмутимо подвел итог хозяин дома.

Виллем снова чуть не поперхнулся. Он рассчитывал, что художник начнет делать набросок уже сегодня, даже нарядился в костюм, специально сшитый для парадного портрета! И вот, пожалуйста, новое оскорбление!

— Прекрасно! — повторил гость. — Но я хочу, чтобы сеансы проходили не в этой грязной комнате… — Заказчик обвел брезгливым взглядом огромную мастерскую. — … А у меня дома, в привычной обстановке.

Хальс молча поклонился. Что ж, не возражает, тем лучше. Говорят, еще никто из заказчиков не удостаивался такой чести. Все они как один приходили в дом Хальса и часами просиживали на грязном стуле посреди разбросанных кистей, разлитого оливкового масла и раздавленных куриных яиц.

— Обычно я просыпаюсь в десять часов, — продолжал Хейтхейсен, — значит, в полдень буду готов вас принять. Мне бы не хотелось утомляться, поэтому первый сеанс будет недолгим, не больше часа. А дальше мы посмотрим. — Гость едва заметно кивнул хозяину дома и величественно удалился.

Подлый выскочка не стал провожать щедрого клиента, высунулся из мастерской и оглушительно рявкнул:

— Франсина! Проводи господина!

Из-под лестницы выскочила здоровенная угрюмая служанка, молча протянула гостю перчатки и трость, распахнула дверь. Виллем ван Хейтхейсен кинул ей в передник золотую монету, но противная тетка даже не поблагодарила. Уставилась на него выпуклыми серыми глазами, словно ежедневно привыкла находить в своем переднике золотые монеты. М-да, каков хозяин, такова и прислуга. Отвратительный дом, испорченное утро. С этой мыслью ван Хейтхейсен покинул дом Хальсов.

Дирк с некоторым беспокойством наблюдал за Франсом. Брат уходил из дома рано утром и приходил обратно поздно вечером. Возвращался трезвым и немедленно становился к подрамнику: переносил на холст угольные наброски, сделанные днем. Франс писал до поздней ночи, после чего падал на свой продавленный матрас прямо в одежде и засыпал. Дирку очень хотелось посмотреть, как идет работа, но Франс запретил ему приближаться к мастерской. Дирк терялся в догадках: что происходит? Он знал, что Франс рисует заказчиков по приказу господина бургомистра, знал, каких трудов стоило бывшему полковнику уговорить строптивого художника. Откуда же такой энтузиазм? Франс работал не просто охотно, он работал с вдохновением, словно вернулось старое доброе время. Настроение у Франса было прекрасным, он перестал ворчать по каждому поводу и совсем, как раньше, не замечал того, что ест и что носит. Не к добру это, ох, не к добру. Не иначе брат задумал какую-то злую шутку.

— Франс, надеюсь, ты проявишь благоразумие, — однажды не выдержал Дирк.

— Конечно, проявлю! — отозвался брат с невозмутимой миной. — Разве аванс две с половиной тысячи гульденов не служит тому доказательством?

Дирк тихонько вздохнул. Весь город судачит о сумасшедшей цене, которую назначил Франс за портреты. Виллем ван Хейтхейсен согласился заплатить пять тысяч гульденов, а толстяк Фортхаут переплюнул конкурента и выложил шесть тысяч! Причем выложил сразу, без всякого аванса! Глупо портить отношения с такими щедрыми клиентами. Если портреты им понравятся, они станут влиятельными и могущественными покровителями. А если не понравятся — влиятельными и могущественными врагами.

— Не создавай себе трудности, брат, — попросил Дирк, но Франс его, похоже, попросту не услышал.

В неустанных трудах прошли полгода. Заказчики подгоняли, торопили, но Франс был неумолим: заявил, что сам решит, когда показать готовую работу. И наконец торжественный день настал. Франс пригласил Виллема ван Хейтхейсена в свою мастерскую.

Заказчик явился точно в назначенный час, слегка бледный от волнения.

— Г-готово? — спросил он, чуть заикаясь.

Франс молча сдернул покрывало с большого холста, закрепленного на подрамнике. Дирк и заказчик одновременно шагнули вперед и застыли, впившись взглядом в пышное разноцветие красок.

«Так я и знал! — мысленно воскликнул Дирк с отчаянием. — Так я и думал!»

Портрет Виллема ван Хейтхейсена напоминал переливы распущенного павлиньего хвоста. Декоративная стена, служившая фоном, была пышно задрапирована огромным куском бархата. Обычно художники скрывают от зрителей свои уловки, а Франс взял и выставил напоказ всю профессиональную кухню: небрежно заткнутые концы ткани, неровную драпировку, из-под которой торчат куски деревянной панели, легкий столбик пыли, поднявшейся с пола… Похоже, бархат не новый и долго провалялся в шкафу. От этой неожиданной откровенности пышность фона потускнела и обесценилась, а фигура заказчика превратилась в фарсовую.

Виллем ван Хейтхейсен стоял подбоченясь, картинно опираясь на огромный меч. Вторая рука упиралась в бок, манжета из дорогих брабантских кружев доходила почти до локтя. Жесткий испанский воротник — голилья — охватывал шею туго, как удавка, и лицо бедного Хейтхейсена побагровело от прилива крови. Левая нога выставлена вперед, сверкающие туфли украшены большим бантом, такие же банты использованы в качестве подвязок. Тяжелый костюм, шитый из дорогой тисненой парчи, шляпа с широкими полями, султан из пышных перьев… Все здесь было преувеличено, всего было чересчур: и роскоши, и блеска, и дорогих украшений, вроде покрытого золотом эфеса сабли. На фоне дорогих деталей болезненное невыразительное лицо заказчика выглядело смешным, глуповатым, словно у лакея, нарядившегося в господские тряпки.