Барбара Вайн - Правила крови Страница 65

Уже начало восьмого. Дождь перестал, и становится холодно. До поезда еще полчаса. Я сначала сижу, потом прогуливаюсь по платформе, размышляя о гемофилии. Потом на обороте найденного в кармане счета по памяти рисую часть составленного Дэвидом генеалогического древа, начиная с Генри и Эдит. Записываю имена их первых четверых детей, девочек Элизабет, Мэри, Хелены и Клары. Если мутация гена началась с Элизабет, то больными будут только ее потомки, как сын Кеннет и внук Джон Корри. Но если среди детей, внуков и, возможно, правнуков Мэри тоже были или есть больные, тогда мутация не могла произойти у Элизабет — дефектный ген есть и у потомков ее сестры. Значит, это могло произойти раньше.

Приходит поезд. Я сую импровизированную генеалогию в карман и начинаю размышлять о генной терапии и о том, что значил бы этот метод для таких людей, как принц Леопольд, брат Вероники Кеннет и царевич Алексей, которые страдали от боли и страха, а первые двое умерли от тяжелой болезни. Мои мысли плавно перетекают к Джуд и тестам, которые она проходит. Я не отношусь к людям, всегда предполагающим худшее развитие событий, но мне приходит в голову, что причиной всех этих выкидышей может быть какой-то генетический дефект. Может, именно его пытаются найти?

Странная все-таки у Вероники позиция — гордиться, что не являешься носителем гена болезни, и стыдиться, если он у тебя есть. Посмотрите на меня, говорит она, я чиста, здорова и безупречна, у меня идеальные дети. Хотя эти никак не зависит от ее воли или желания. И носитель болезни, и здоровый человек пребывают в одинаковом состоянии абсолютной невинности и, более того, неведения. Я где-то читал, что в ДНК любого человека содержится в среднем двенадцать дефектных генов, которые мы можем передать потомкам, но ничего о них не знаем. Они дремлют, как на протяжении тысячелетий дремали в телах других людей и животных. И не проявятся, пока мы не заведем потомство с тем, у кого этот крошечный фрагмент ДНК совпадает с нашим; именно по этой причине инцест является табу и все религии запрещают браки между близкими родственниками.

Мысленно я осуждаю Веронику, предполагающую, что она не является носителем гемофилии на том основании, что у ее единственного сына здоровая кровь. Однако я поступаю точно так же, убеждая себя, что выкидыши Джуд не имеют ко мне никакого отношения, что мои гены в порядке, и доказательством тому служит Пол. Я уподобляюсь Веронике, когда без всяких на то оснований радуюсь своей безупречности. У меня тоже один сын, единственный ребенок — как и у Ванессы, пока она не родила второго. Мы с Вероникой ведем себя так, словно сами создали себя по образу и подобию Бога, а не являемся результатом многих тысяч лет скрещивания и селекции, отбраковки и борьбы за выживание.

24

Рождество уже позади. Пол решил провести его с нами, и все прошло довольно хорошо — вероятно, благодаря тому, что он привел с собой свою новую подружку. Я обнаружил, что никогда не говорил с ним о своей работе, за исключением того, чем занимался в Палате лордов, и еще понял, что эти разговоры могли бы спасти наши отношения. Я рассказал ему о Нантерах и гемофилии; он заинтересовался и, как ни странно, обошелся без обычной язвительности. Оказалось, что его подружка Сэм — очень кстати — учится на медицинском факультете, увлекается генной терапией и видит в ней огромный потенциал. У них есть знакомый парень, который болен гемофилией, а теперь он еще и ВИЧ-положительный, потому что ему перелили зараженную кровь.

К моему удивлению, Джуд рассказывает о своих тестах, причем абсолютно откровенно, ничего не скрывая. Результаты будут готовы на следующей неделе. На Рождество и на Новый год все закрывается — особенно в этом году, накануне нового тысячелетия, — и поэтому ждать придется долго. Мои результаты будут готовы приблизительно в то же время. По крайней мере, я знаю, что Джуд приняла близко к сердцу настоятельную рекомендацию повременить с попыткой беременности. Меня снова влечет к ней, так же неудержимо, как прежде. Я пережил несколько ужасных дней — или ночей, — когда меня охватывала паника, что наедине с Джуд, в постели — возможно, в темноте — мне придется фантазировать, прокручивать в голове видео с собственным участием, как я это делал в конце своих отношений с Салли. Но темноты не было — горел свет, как почти всегда у нас с Джуд, и магия ее красоты и ее неповторимости сделала свое дело, и, мне кажется, все было так, как всегда. Мне кажется.

Дэвид Крофт-Джонс разозлился на меня за то, что в разговоре с его матерью я упомянул имя Джона Корри. Я же «взял на себя обязательство» этого не делать. Пришлось напомнить, что в ответ на его просьбу я промолчал, и кроме того, его мать — в чем бы она ни убеждала его раньше — была рада поговорить об этом, когда преодолела первоначальное смущение. В телефонной трубке слышится далекий голос Джорджи — вне всякого сомнения, она напоминает о известной взбалмошности Вероники, — и Дэвид успокаивается. Ему не терпится узнать мою версию событий, и он просит разрешения приехать. Я не могу ему отказать. Естественно, выясняется, что Вероника проговаривалась о присутствии гемофилии у них в роду, но скрытничала и изъяснялась загадками, а теперь Дэвид желает узнать правду. Он серьезно обеспокоен. Он впервые об этом услышал и теперь «обескуражен», а Джорджи хочет знать, не грозит ли их будущим детям страшная болезнь.

— Абсолютно исключено, — говорю я. — Неизвестно даже, является ли ваша мать носителем дефектного гена, а если и так, то она не передала его вам. В вашей ветви рода болезнь умерла.

— Это вы так думаете, — довольно грубо отвечает Дэвид. — Я должен проверить. Спрошу у своего семейного врача. Все это настоящий шок. — Он говорит о наследственной болезни в нашей семье, словно речь идет о каком-то маленьком животном вроде хомячка, который сбежал и где-то прячется. — Где она теперь, эта гемофилия? Скрывается в чьей-то крови? Что с ней случилось?

Меня так и подмывает ответить, чтобы ему лучше спросить у своего врача. Мне же он не верит. Но я сдерживаюсь. Довольно миролюбивым тоном объясняю, что мутация могла появиться в генах его бабушки, хотя не исключено, что носителем болезни была и наша с ним двоюродная бабка, Мэри Крэддок. А значит, кто-то из ее дочерей, Патрисия и Диана, а также внучек, Кэролайн, Люси и Дженнифер. Неизменно точный и щепетильный в подобных вещах, Дэвид несколько раздраженным тоном замечает, что «эти девушки» — его троюродные сестры, так же как и мои. В 1997 году его вместе с матерью пригласили на свадьбу Люси. Им написала Диана, настаивая, чтобы они пришли, — на том основании, что хотя они не знают невесту, но являются родственниками, а родственники должны «держаться вместе».

— Значит, у вас есть ее адрес.

— Нет. Должно быть, я потерял письмо, — отвечает Дэвид, и, к моему удивлению, прибавляет: — Я могу ее найти. Если вам нужно.

Неужели? Возможно, Дэвид более важная шишка в Министерстве внутренних дел, чем я думал, — или для них это просто? Естественно, я с радостью согласился.

— Мне тоже пригодится, — говорит он. — У нее может быть ребенок, которого я занесу в генеалогическую таблицу.

— Вы были на свадьбе?

— На какой свадьбе?

— Люси.

— Боже правый, конечно, нет. Их единственной целью было получить подарок. Я никогда не верил в этот вздор насчет родственных чувств. — Истинный сын своей матери.

— А Диана уже умерла?

— В прошлом году. Мне сказала мама.

Я спрашиваю, откуда это известно матери, поскольку она не поддерживает связь ни с Люси и Дженнифер, ни с их кузиной Кэролайн. Дэвид отвечает, что она видела извещение в «Дейли телеграф», которую всегда читает.

Я не спрашиваю, ходил ли он к врачу, а сам Дэвид ничего не говорит, однако Люси Скиптон он нашел гораздо быстрее, чем я ожидал. Я позвонил ей, и Люси согласилась со мной встретиться. Жаль, что я уже не могу пригласить ее на ленч в Палату лордов. Она адвокат, и ее фирма находится неподалеку от Дома правосудия, поэтому я предлагаю ресторан рядом с театром «Олдуич». Потом спрашиваю, знает ли она, что выбрала ту же самую профессию, что и ее прапрадед и, кстати, мой отец. Как удивился и возмутился бы Сэмюэл Хендерсон, узнай он, что женщина, его потомок, пошла по его стопам. Мне снова вспоминается речь графа Феррерса с его резким неприятием судей, которые будут избираться «из сомкнутых дамских рядов», и утверждением, что женщины, словно кислота в металле, прогрызают себе дорогу к мужским профессиям.

До нашей встречи еще две недели. Я сказал ей немного, лишь сообщил, что пишу биографию Генри, но большего ей не требовалось. Она довольно много знает о первом лорде Нантере, поскольку давно читает биографии выдающихся деятелей викторианской эпохи, и во многих из них упоминается Генри. Люси тридцать шесть, на год меньше, чем Джуд. Я жду встречи с ней, как не ждал возможности поговорить с Джоном Корри или возобновить знакомство с Вероникой. Мое нетерпение объясняется тем, что по телефону Люси сказала мне то, что меньше всего ожидал.