Владимир Константинов - Жестокие игры - 2 Страница 65

- Да-да, - закивал Танин. - У меня для вас, Роман Данилович, есть, в некотором роде, сюрприз. Милости прошу в гостиную. - Широким жестом он указал на дверь, ведущую в гостиную.

Когда Кудрявцев вошел в зал, то увидел там сидящим в кресле Сосновского. Это было столь неожиданно, что Роман Данилович даже несколько подрастерялся. Действительно, - сюприз! Что, что, но он даже не мог предположить, что может здесь встретить этого человека - известнейшего бизнесмена и политика с весьма и весьма скандальной репутацией.

При появлении Романа Даниловича Сосновский живо вскочил, подбежал, схватил его руку и принялся энергично трясти, приговаривая:

- Рад того... Познакомиться ага. Здравствуйте, Роман Данилович! Какой вы... Большой какой.

- Здравствуйте! - хмуро проговорил Кудрявцев, пожимая маленькую, но довольно сильную и цепкую руку олигарха. Он не любил Сосновского и не считал нужным это скрывать. В жизни тот оказался ещё хуже, чем выглядел на экране телевизора. В его внешности было что-то от паяца и сатира одновременно. Массивное туловище на коротких быстрых ножках, большая плешивая голова, крючковатый нос, вместо губ лишь тонкая щель, темно-карие круглые беспристанно бегающие глазки были холодны, колючи и избегали встречаться взглядом с собеседником, будто боялись, что тот прочтет в них что-то очень и очень не желательное. Весьма неприятный тип!

Сосновский отметил это холодное и отстраненное - "здравствуйте" Романа Даниловича, и его кислую мину, но вида не подал. Он привык ага... Чувства скрывать привык... Это ничего того... Он не гордый. Этот для дела того... Для дела нужен. Можно и потерпеть. Это потом... За все эти вот... За все спросится ага.

- А почему того?... Блондин почему?... Мне сказывали, что того... Брюнет ага.

- Обстоятельства заставили изменить внешность, - нехотя ответил Кудрявцев. Он уже смутно начинал догадываться о причине их встречи.

- Ах, ну да... Это конечно, кхе, кхе... Это я понимаю. А что ж мы того? - засуетился вдруг Сосновский. - Стоим чего?... Садитесь, Роман Данилович ага, - и рукой указал на кресло.

Кудрявцев сел, достал из кармана гаванскую сигару, закурил и стал ждать, чего ещё скажет этот ничтожный, но страшный человек. Интуитивно чувствовал, что ничего хорошего для себя не услышит. Так и случилось в последствии.

Танин принес на подносе бутыку коньяка, рюмки, тонко порезанный лимон. Поставил поднос на журнальный столик, по-лакейски сказал:

- Вот, извольте!

"Да он и есть лакей, - подумал Роман Данилович, наблюдая за Таниным. "Человек" при большом барине. И даже, став министром, останется лакем будет продолжать обслуживать хозяина, "Чего-с изволите-с!". Как все это гадко, право!"

Настроение у Кудрявцева упало ниже критической отметки, а в груди поднималась душная волна презрения и ненависти к этим вот двум ничтожествам и чувства бессилия как-то изменить ситуацию.

- Спасибо ага! - поблагодарил Сосновский Танина и пренебрежительно махнул в сторону двери. - А теперь, дружок, того... Иди ступай.

Танин вышел. Сосновский наполнил рюмки, сказал торжественно:

- За вашу удачную поездку! Чтоб на этот раз того... Получилось чтоб! Ага.

И Роман Данилович понял, что худшие его предчувствия нашли свое подтверждение. И за созданием Высшего экономического совета и за всем прочим стоял этот грязный и гнусный человек. Он, Кудрявцев, вознамерился немного-немало как спасти Россию, и сам, того не ведая, отдал нн на заклан таким вот сосновским, которые обдерут её, как липку, разорвут на части, поставят на колени, облекут на вечные унижения и страдания. Ха-ха! Все это было бы смешно, если бы не было так грустно!

Это было, как удар молнии. Он уже плохо помнил происходящее. Он пил коньяк, что-то отвечал Сосновскому, часто невпопад, а в голове было лишь одно желание - поскорее вырваться из этого дома, избавиться от этого человека.

Но, оказывается, мозг его четко фиксировал все, сказанное тогда Сосновским, и сейчас мог это воспроизвести слово в слово. А говорил тогда олигарх о том, что он, Кудрявцев, присутствует при историческом моменте. Из огромной и неповоротливой страны, они создатут шесть самостоятельных процветающих республик. И что ему, Кудрявцеву, выпала честь возглавить самую большую и самую богатую из них. Все ясно, - планы по дальнейшему расчлинению Россию успешно претворяются в жизнь. И содействует этому никто иной, как он, Кудрявцев. Что же делать? Честно говоря, выхода он не видел. Как говорится, у сосновских все схвачено, за все заплачено.

Роман Данилович вновь достал фляжку, отхлебнул коньяка. Как же пусто на душе, и как одновременно тяжело!

В здании аэропорта у правого выхода Кудрявцев, как ему и говорили, увидел молодого мужчину с "Коммерсантом" в правой руке. Мужчина этот сотрудник центрального управления ФСБ Тонков Павел Владимирович. Он подошел, спросил:

- Павел Владимирович?

- Да, - кивнул Тонков, с интересом рассматривая Кудрявцева.

- Здравствуйте! А я - Суздальцев Арсентий Георгиевич.

- Здравствуйте, Арсентий Георгиевич! С приездом!

В молодцеватой, стройной фигуре Тонкова ощущалась военная выправка. Кудрявцеву импонировали военные. Он любил иметь с ними дело. На них можно положиться - не подведут.

- Спасибо, Павел Владимирович! - он крепко пожал руку Тонкова.

- Пойдемте, Арсентий Георгиевич, машина ждет.

На площади перед аэропотом они сели в ждавшую их черную "Волгу": Тонков - на переднее сидение, Кудрявцев - на заднее, где уже сидели двое молодых людей.

- Охрана, - бросил через плечо Тонков, предвосхищая вопрос.

- Как обстановка? - спросил его Роман Данилович.

- Обстановка нами полностью контролируется, - ответил Тонков.

Кудрявцев уловил в его словах едва заметную насмешку. Насторожился. Что это? Что он имеет этим в виду?! Да нет, глупости. Померещилось. После встречи с Сосновским и не то может померещиться.

- Это хорошо, - сказал Роман Данилович. Далее они ехали в полном молчании.

Однако, очень скоро Кудрявцев смог убедиться, что ничего ему не померещилось, когда "Волга" остановилась перед зданием гордского ИВС, где Роману Даниловичу уже доводилось коротать угрюмое время, а Тонков насмешливо сказал:

- Приехали, Роман Данилович!

Глава девятая: Иванов. Откровенный разговор.

Мое появление в прокуратуре вызвало, мягко сказать, легкий переполох. Даже крутые мужики с крепкими нервами шарахались от меня, как черт от ладана. Что уж говорить о дамах! Те поголовно (воинствующие атеистки - не исключение), вдруг, вспомнили о Боге и принялись истово креститься. Одни при этом кричали: "Чур меня!", другие, вспомнив очевидно бабушкины заклинания, страшно выкатывали глаза и сурово, будто выносили смертный приговор, восклицали: "Изыди, сатана!"

Возможно, я кое-что конечно присочинил для юмора, но только-что нарисованная мной картина была близкой к тому, что происходило на самом деле. Ага.

В фойе стоял мой большой портрет в траурной рамке. С фотографии десятилетней давности я взирал на мир доверчиво и открыто и улыбался улыбкой счастливого идиота. Прежде всего я встал рядом с портретом и попробовал повторить ту же самую улыбку. После нескольких попыток мне это удалось. Рядом с нами (мной и портретом, разумеется) постепенно начала образовываться толпа моих сослуживцев. Их лица выражали благолепие и смирение, а устремленные на меня просветленные взоры были наполнены и "божеством и вдохновением". Они верили, что присутствуют при великом таинстве природы под названием - "Чудо", о котором все слышали, но которое никто не видел. И вот - свершилось! И я их где-то понимал. Представьте, что ещё позавчера вы собственными глазами и в газетах, и по телевизору видели мой скрюченный окровавленный труп, смогли даже разглядеть выпученные "стеклянные" глаза, а теперь, вот он я - стою перед вами "живее всех живых", облаченный в генеральский мундир, да ещё улыбаюсь так, как никто, никогда в мире не улыбался. Чтобы вы после этого подумали? То-то и оно. Здесь и у памятника, что стоит на площади с указующей в направлении коммунизма рукой, крыша поедет, а прокурорские работники живые люди и ничто человеческое им не чуждо.

Когда фойе заполнилось, я торжественно сказал:

- Господа! - При звуке моего голоса резко вскрикнула и упала в обморок бухгалтерша Вера Степановна, особа бальзаковского возраста, незамужняя, а потому весьма сентиментальная и впечатлительная. Ее быстро подхватили на руки и куда-то унесли. Ряды слушателей сомкнулись. Они вновь готовы были внимать словам новоявленного "Христа".

- Господа! - Вновь вскрикнула какая-то дама. Но теперь обошлось без обморока. На неё со всех сторон зашикали. Когда тишина востановилась, я вновь проговорил:

- Господа! Вынужден с прискорбием известить, что намеченная на завтра гражданская панихида по случаю моей преждевременной кончины, отменяется. Во избежание нелепых слухов, небылиц и досужих домыслов о моем "чудесном воскрешении", считаю своим долгом объяснить, что то, что вы читали в газетах и видели по телевизору, делалось исключительно для того, чтобы дезавуировать преступников, посеять в их коварных и черных умах уверенность, что они достигли желаемого результата. Извините, что тем самым и вас ввели в заблуждение и заставили пережить несколько неприятных минут.