Эмиль Габорио - Дело вдовы Леруж Страница 66

Впрочем, все присутствующие были до глубины души взволнованы сценой предсмертной исповеди, горячечной и горестной.

Но слово «убийца», последнее слово, произнесенное г-жой Жерди, никого не удивило.

Все, кроме сестры, знали о страшном обвинении, тяготеющем на Альбере. Несчастная мать бросила свое проклятье ему.

Ноэль выглядел глубоко опечаленным. Встав на колени у кровати той, что заменила ему мать, он схватил ее руки, приник к ним губами и простонал:

— Она мертва! Мертва!

Преклонив рядом с ним колени, монахиня и священник читали заупокойные молитвы. Они молили бога быть милостивым к душе усопшей и упокоить ее в мире. Просили дать немножко счастья на небесах той, что столько выстрадала в земной юдоли.

Граф де Коммарен сидел, откинувшись на спинку кресла, голова его бессильно поникла, а лицо осунулось и было бледней, чем у покойной, которая когда-то была его возлюбленной, красавицей Валери.

Около графа хлопотали Клер и доктор. Им пришлось распустить ему галстук и расстегнуть воротничок сорочки: он задыхался.

С помощью старого солдата, чьи покрасневшие глаза говорили о сдерживаемом горе, кресло графа перенесли к приоткрытому окну, чтобы он мог вдохнуть свежего воздуха. Три дня назад эта сцена убила бы его. Но теперь его сердце затвердело от горя, как твердеют от работы ладони.

— Слезы спасут его, — шепнул на ухо Клер доктор.

И вправду, г-н де Коммарен понемножку пришел в себя, и вместе с ясностью рассудка к нему вернулась способность страдать.

Следом за подавленностью приходит сильнейшее духовное потрясение; кажется, будто природа накапливает силы, чтобы можно было вынести несчастье; поначалу его не ощущаешь со всей остротой и только позже начинаешь осознавать всю его огромность и глубину.

Взгляд графа остановился на кровати, где лежало тело Валери. Это все, что осталось от нее. Душа ее, нежная и преданная душа отлетела.

О, чего бы он не отдал, чтобы бог даровал этой несчастной женщине всего день, нет, час жизни! С каким раскаянием он бросился бы к ее ногам, чтобы вымолить прощение, чтобы сказать, как ненавистна ему теперь его былая жестокость. Сказать, что не понял ее безграничной любви. Зачем по одним лишь сплетням и домыслам, даже не подумав поговорить, объясниться, он с холодным презрением отступился от нее? Зачем не повидался с нею? А ведь тогда ему не пришлось бы двадцать лет кряду терзаться мыслью, что Альбер, быть может, не сын ему. И жил бы он не в угрюмом одиночестве, а спокойно и счастливо.

И тут ему припомнилась смерть графини. Она тоже любила его и потому умерла.

Он не понимал их обеих и этим убил.

Пришел час искупления, и он не мог сказать: «Господи, слишком огромна кара твоя!»

И какая кара! Столько несчастий за пять дней!

— Да, — прошептал граф, — она это предсказывала. Почему я ее не послушался?

Брат г-жи Жерди пожалел старика, на которого свалилось столько горя. Он протянул ему руку и сказал:

— Господин де Коммарен, моя сестра давно уже простила вас, если она вообще когда-нибудь на вас сердилась. Сегодня вас прощаю и я.

— Благодарю вас, сударь, благодарю, — пробормотал граф и вздохнул: Великий боже, какая смерть!

— Да, — тихо промолвила Клер, — она умерла с мыслью, что ее сын убийца. И мы не успели ее разубедить.

— Но нужно хотя бы, чтобы ее сын получил свободу и смог отдать ей последний долг, — решительно произнес граф. — Ноэль!

Адвокат стоял рядом и все слышал.

— Отец, я обещал вам спасти его, — сказал он.

М-ль д'Арланж в первый раз взглянула в лицо Ноэлю, их взгляды встретились, и девушка не смогла сдержать гримасу отвращения, которая не ускользнула от адвоката.

— Альбер уже спасен, — надменно сообщила она. — Мы требуем только одного: чтобы правосудие действовало побыстрее и немедленно вернуло Альберу свободу. Судебный следователь уже знает правду.

— Правду? — переспросил адвокат.

— Да. В ночь убийства Альбер был у меня, со мной.

Ноэль изумленно воззрился на нее: столь необычное признание, услышанное без всяких объяснений из девичьих уст, могло поразить кого угодно.

— Сударь, я — мадемуазель Клер д'Арланж.

Г-н де Коммарен коротко пересказал все, что узнал от Клер. Когда он закончил, Ноэль сказал:

— Вы видите, сударь, в каком я положении. Завтра…

— Завтра! — с негодованием прервал его граф. — Вы хотите, как я понял, ждать до завтра! Долг чести велит действовать сейчас же, немедля. Для вас лучшее средство почтить эту несчастную женщину — не молиться за нее, а освободить ее сына.

Ноэль склонился в поклоне.

— Вы приказали, сударь, я подчиняюсь. Сегодня вечером у вас в особняке я буду иметь честь дать вам отчет о предпринятых мною шагах. Возможно, мне удастся привезти к вам Альбера.

Сказав это, он в последний раз поцеловал покойную и вышел.

Вскоре после него ушли граф и м-ль д'Арланж.

Брат г-жи Жерди отправился в мэрию сделать заявление о смерти и выполнить необходимые формальности.

Монахиня осталась одна поджидать священника, которого пообещал прислать кюре для ночного бдения над трупом. Она не испытывала ни страха, ни волнения: ей уже столько раз приходилось встречаться со смертью.

Помолившись, она встала с колен и принялась хлопотать в комнате, убирая ее так, как положено, когда больной испустит последний вздох.

Она уничтожила все следы болезни, спрятала пузырьки и баночки, пожгла сахару, накрыла белой салфеткой стол у изголовья кровати и поставила на него зажженные свечи, распятие, чашу со святой водой и веточкой освященного букса.

XV

Взволнованный и озабоченный признаниями м-ль д'Арланж, г-н Дабюрон поднимался по лестнице, ведущей на галерею следователей, и вдруг столкнулся с папашей Табаре. Обрадовавшись, он окликнул его:

— Господин Табаре!

Но сыщик, весь вид которого свидетельствовал о крайнем волнении, отнюдь не был расположен останавливаться и терять время.

— Извините, сударь, — с поклоном отвечал он, — меня ждут.

— Но я все-таки надеюсь…

— Он невиновен, — перебил папаша Табаре. — У меня уже есть кое-какие доказательства, и не пройдет трех дней… А вы пока допросите человека с серьгами, которого разыскал Жевроль. Он очень смышлен, этот Жевроль, я его недооценивал.

И, не слушая больше ни слова, папаша Табаре стремительно понесся через три ступеньки вниз по лестнице, рискуя сломать себе шею.

Г-н Дабюрон, обманутый в своих ожиданиях, ускорил шаг.

На галерее у дверей его кабинета на грубой деревянной скамье сидел под охраной жандарма Альбер.

— Через минуту вас вызовут, — сообщил ему следователь, открывая дверь.

В кабинете беседовали Констан и невысокий человек с невыразительным лицом, которого можно было бы принять за какого-нибудь мелкого рантье из Батиньоля, если бы огромная булавка с фальшивым камнем, сверкавшая в галстуке, не выдавала в нем агента полиции.

— Получили мои записки? — спросил г-н Дабюрон своего протоколиста.

— Сударь, все ваши распоряжения выполнены, обвиняемый уже здесь, а это господин Мартен, который только что прибыл из квартала Инвалидов.

— Все идет отлично, — удовлетворенно заметил следователь и поинтересовался у агента: — Ну, и что же вы обнаружили, господин Мартен?

— В сад залезали, сударь.

— Давно?

— Дней пять-шесть назад.

— Вы уверены в этом?

— Так же, как в том, что господин Констан чинит сейчас перо.

— И следы заметны?

— Так же, как нос на лице, если мне будет позволено сделать такое сравнение. Вор, а я полагаю, что это был вор, — пояснил словоохотливый г-н Мартен, — проник в сад до дождя, а убрался после, в точности как вы предполагали, господин судебный следователь. Это обстоятельство легко установить, ежели сравнивать следы на садовой стене со стороны улицы, которые он оставил, когда поднимался и когда спускался. Следы представляют собой царапины, сделанные носками его сапог. Одни из них чистые, а другие грязные. Молодчик — должен сказать, он ловок — забирался, подтягиваясь на руках, а вот когда вылезал, то позволил себе роскошь воспользоваться лестницей, которую, забравшись на стену, отбросил наземь. Очень хорошо видно, где он ее поставил: на земле заметны углубления, оставленные стойками, а на верху стены повреждена штукатурка.

— Это все?

— Нет, сударь, не все. На гребне стены сорваны три бутылочных осколка. Ветки акаций, нависающие над стеной, согнуты или сломаны. А на колючке одной из веток я обнаружил клочок серой кожи, на мой взгляд, от перчатки. Вот он.

Следователь жадно схватил этот клочок. Да, действительно, он вырван из серой перчатки.

— Господин Мартен, надеюсь, вы действовали так, чтобы не возбудить ни малейшего подозрения в доме, где проводили расследование? — спросил г-н Дабюрон.