Пьер Буало - Современный французский детективный роман Страница 67

— Но еще не все потеряно, — заметил Жозэ, стряхивая пальцем пепел со своей сигареты.

— Вы так думаете, мосье Робен? Я был бы счастлив, если б вам не пришлось отказаться от своих слов.

Жозэ удивленно взглянул на Симони.

Человек в зеленой накидке нагнулся к нему.

— Это правда, что ваша газета намеревается дать шесть колонок под шапкой об убийстве, которое будто бы описано в «Молчании Гарпократа»?

— Откуда вы узнали? — спросил Жозэ.

— Значит, это правда. — Симони тяжело вздохнул. — Мне даже известно, что вы печатаете мой портрет на фоне силуэта мифического лауреата.

— Откуда вы узнали? — снова спросил Жозэ.

Поэт заерзал в кресле. Казалось, что ему не по себе. Он вытащил из глубины своей накидки руки и стал возбужденно размахивать ими.

— Откуда? Я вам отвечу, как в детективном романе: мне позвонил сам убийца.

— Что? — подскочил Жозэ.

Симони спрятал было руки в складках накидки, но тут же вынул их и пригладил свои усы длинным указательным пальцем с выпуклым пожелтевшим ногтем.

— Сейчас я сидел у себя дома, и вдруг раздался Телефонный звонок. Сначала я решил не брать трубки, у меня даже мелькнула мысль, не отвечая, нажать на рычаг. После такого дня хотелось побыть в тишине, посидеть спокойно. За вечер меня уже несколько раз вызывали мои собратья по перу, журналисты, приставали ко мне со всякими вопросами и предложениями в связи с этим проклятым романом. Как вы понимаете, я всех посылал к дьяволу. Да, так вот, телефон продолжал настойчиво звонить. Ну а я, понимаете ли, со дня на день жду рождения внука. Мой сын живет в Бордо, и я… Короче говоря, я ответил и услышал какой-то странный голос. Я сразу же решил, что кто-то меня разыгрывает. Мой собеседник, видимо, боялся, что я не стану разговаривать, он сразу представился как автор романа «Молчание Гарпократа» и тут же сообщил мне ряд подробностей об этом произведении.

— Какие подробности? — спросил Жозэ, очень внимательно слушавший рассказ.

— Ну, словом, он доказал мне, что хорошо знаком с романом. Во мне проснулось любопытство. Мой собеседник процитировал мне первую и последнюю фразы романа. Когда он понял, что я готов его слушать, он заявил, что преступление, описанное в романе, только что совершено в действительности… Вы представляете себе, как я был поражен! Я не удержался и принялся его расспрашивать. Он отвечал мне без всякой заминки. По его словам, букинист, убитый в «Молчании Гарпократа», не вымышленный герой, а реально существующий… вернее — существовавший человек. Сообщение о его убийстве вот-вот появится в газетах. Оно напечатано в местной прессе.

Гастон Симони перевел дыхание и продолжал:

— Мне казалось, что я сплю и мне приснился кошмар. Ведь этот телефонный разговор как бы завершал весь сегодняшний день. Не знаю, понимаете ли вы до конца мое положение. Поставьте себя на мое место. Да, а потом он заговорил о вас…

— Обо мне?

— Да, о вас, о Жозэ Робене, репортере «Пари-Нувель». Он даже подчеркнул, что вам известны некоторые детали этого дела и вы собираетесь ими воспользоваться, чтобы…

Жозэ медленно встал. Его лицо становилось все серьезнее и внимательнее. Он бросил в пепельницу недокуренную сигарету и, опустив голову, принялся шагать вокруг стола.

— Он сказал мне, что вы специалист по уголовным делам… Должен заметить, что я знал и раньше ваше имя…

— Спасибо, — поблагодарил Жозэ. — Так вы говорите, что голос звучал странно? Что вы имеете в виду? Говорил мужчина или женщина?

— Не знаю, — неуверенно ответил Симони. — Фальцет. И очень неестественный. Это-то и показалось мне странным, я никак не мог понять, мужской он или женский.

Репортер вернулся к своему креслу, сел, но тут же снова вскочил и провел ладонью по своим взъерошенным светлым кудрям.

— Да… Дело чрезвычайно запутанное…

— Мой собеседник точно указал мне место убийства, — продолжал поэт. — Город Муассак в департаменте Тарн-и-Гаронна.

— Правильно. Вы знаете этот городок?

— Немножко.

Симони нервно пригладил свои усы.

— Это ужасно!

— Посмотрим, как все развернется. Твердо пока известно одно: некий Гюстав Мюэ, букинист, житель Муассака, был найден в своей лавке мертвым. Его убили тремя револьверными выстрелами. Мы уже связались с полицейским комиссаром городка. Все подтвердилось — убийство произошло вчера.

— Вчера?

— Да.

— Значит, он сперва написал свой роман, а потом убил?

— Да. Он сначала описал преступление, а потом убил!

— И мы ему присудили Гонкуровскую премию?!

— Вы не могли знать. Вы дали премию роману.

— Это ужасно!

Гастон Симони с трудом проглотил слюну.

— Мосье Робен, скажите, вы на самом деле собираетесь дать этой истории широкую огласку? Умоляю вас, не надо. Или хотя бы повремените. Ради этого я и пришел к вам. Вы представляете себе, какой поднимется шум! Скандал! Полиция будет нас допрашивать… Начнется следствие…

«Этот человек сошел с ума, они все спятили, — мелькнуло в голове Жозэ. — Или же я тронулся. Кажется, последнее уголовное дело вывихнуло мне мозги…»

Человек в зеленой накидке, размахивая своими тощими бледными руками, продолжал:

— Подумайте о последствиях… На карту поставлена честь нашей Академии. Вы представляете себе — убийца получает Гонкуровскую премию! Мы ведь думали, что поощряем молодой талант, неведомого гения, а выясняется, что он убийца… Преступник! Литература поощряет преступление!

Симони говорил медленно, делая паузы между словами. Репортер вежливо кивал головой.

— Мы живем в чудовищное время, — продолжал Симони. — Наш век — век грабежей и преступлений, век гангстеров…

Он потряс указательным пальцем, словно его внезапно охватил ужас.

— Наша роль плачевна… Я только сейчас это понял. Мы присудили премию преступнику! Это символично. Вы меня понимаете?

— Понимаю, — ответил Жозэ. — Но боюсь, что сейчас уже невозможно замять дело. Я журналист. Это мое ремесло. Я обязан информировать своих читателей. Кроме того, мы должны считаться с коммерческой стороной. Предположим, мы промолчим, но другие наверняка проявят меньше такта. Да и вообще, все равно уже поздно… Вы слышите шум?

Человек в зеленой накидке прислушался.

— Это машины печатают последний выпуск, — пояснил Жозэ. От глухого гула содрогалось все здание. Маленькая стеклянная пепельница на столе Жозэ дребезжала. Журналист переставил ее на другое место.

— А я-то надеялся, что еще не поздно, — упавшим голосом проговорил Симони.

— В котором часу вам позвонили? — спросил Жозэ.

— Точно не могу сказать, наверное, около двенадцати ночи… Это же чудовищно!

— Вы говорите о телефонном звонке?

— Нет, вообще обо всем… Ну и время!

Симони опустил голову и прошептал, словно обращаясь к себе самому:

— Но это шедевр… Настоящий шедевр…

— Простите? — переспросил репортер.

— Это я о рукописи… Настоящий шедевр.

В коридоре послышались торопливые шаги, и оттуда донесся голос д'Аржана:

— Робен, Робен, вы у себя? Вас ждет Бари.

Дверь открылась, в кабинет вошел литературный обозреватель. Он сразу же узнал Симони по его зеленой накидке.

— Прошу извинения…

— Наш друг Жак д'Аржан, литературный обозреватель «Пари-Нувель», — представил Жозэ. — Мосье Гастон Симони, член Гонкуровской академии.

Д'Аржан почтительно поклонился, Симони протянул ему руку.

— Мосье д'Аржан, я часто читаю ваши статьи. В них есть чувство меры и здравый смысл.

— Благодарю вас, мэтр, — сказал в ответ д'Аржан. — К сожалению, нам дают так мало места и литература настолько не в чести у широкой публики, что…

Жозэ скорчил гримасу.

Симони кивал головой.

— Боюсь, что завтра литература, как вы соизволили сказать, будет в большой чести у широкой публики, хотя мы охотно без этого обошлись бы.

— Все это очень прискорбно, — вежливо поддержал д'Аржан.

Симони запахнул накидку и спрятал в нее руки.

— Да, сейчас уже невозможно замолчать сегодняшние события. Однако, господа, я вас прошу об одном: все-таки подумайте о нас, вернее о престиже, который еще сохранила наша Академия и который кое-кто с удовольствием втоптал бы в грязь. Предполагаю, что наш президент соберет представителей прессы и обратится к ним с просьбой проявить в освещении дела сдержанность и такт. Кто-то решил сыграть с нами шутку, кровавую шутку…

— Сделаем все, чтобы разоблачить его, обещаем вам, — убежденно сказал Жозэ.

— О, если бы! — вздохнул поэт и встал. Он поднял руку, опустил ее и добавил:

— Самое ужасное, что, когда я познакомлюсь с этим омерзительным существом, я не в силах буду подавить в себе восхищение им.

И, понизив голос, он заключил: