Александра Маринина - Тот, кто знает. Книга вторая. Перекресток Страница 69

Стоящий в горле ком наконец сглотнулся, можно разговаривать.

— Почему вы сказали, что я буду спать в гостиной?

— Потому что уважающий себя человек не должен терпеть подобное обращение. Я не могу себе представить, как после такой отвратительной сцены ты ляжешь с моим сыном в одну постель.

— А я могу представить, — слабо улыбнулась Ира. — Ничего страшного, пойду и лягу. Не нужно беспокоиться. В гостиной надо будет диван раздвигать, постель искать. Нашумим, Елизавету Петровну разбудим. Виктор Федорович…

— Да, Ирочка? Что ты хотела спросить?

Она хотела спросить, через какое время после женитьбы Игорь начал изменять своей первой жене, но вовремя осеклась. Не нужно показывать, что она все поняла, иначе непременно придется объяснять, почему же она это терпит. А что она сможет объяснить? Что ей нравится жить в семье Мащенко в любом качестве, независимо от отношения к ней мужа? Никто этого не поймет, звучит глупо и противоестественно. Что она не может уйти от Игоря, потому что ей некуда возвращаться, потому что в ее комнате живут Наташкины родственники, и если Ира вернется в свою коммуналку, то вообще непонятно, как они там все разместятся? Звучит правдоподобно, но получается, что Ирка — корыстная щучка, кажется, именно так Лизавета называет тех, кто выходит замуж по меркантильным соображениям, из-за денег, из-за квартиры или из-за прописки.

Пауза затянулась, и свекор нетерпеливо повторил:

— Ирочка, ты хотела что-то сказать?

— Да… я… в общем, я хотела сказать, что не сержусь на Игоря. Я все понимаю, у него работа нервная и тяжелая, ему нужно хоть иногда расслабиться, чтобы все забыть, все из головы выкинуть. Честное слово, Виктор Федорович, я не сержусь и не обижаюсь. И я не буду ложиться спать в гостиной. Игорь должен знать, что я всегда его правильно пойму и не стану устраивать скандалы на пустом месте.

— Не обижаешься, а сама плачешь, — заметил Виктор Федорович, протягивая руку через стол и пальцами вытирая слезы с ее щеки. — Ты это всепрощение брось, женщина должна быть гордой и не мириться с оскорбительным поведением.

— Что вы имеете в виду? Что я должна собрать вещи и уйти от Игоря? Да в конце концов, что он такого особенного сделал? Ну пришел в два часа ночи, ну выпил. С кем не бывает? Не понимаю я вас, Виктор Федорович.

— Ну, во-первых, Ирочка, со мной такого ни разу в жизни не было. Я по отношению к Елизавете Петровне ничего подобного себе не позволял. А во-вторых, я совершенно не имею в виду, что ты должна уйти от моего сына немедленно. Я только хочу, чтобы ты знала: мы с Елизаветой Петровной осуждаем такое его поведение, и в этом смысле ты всегда можешь рассчитывать на нашу поддержку и защиту. И если в какой-то момент ты вдруг почувствуешь, что не можешь больше терпеть его выходки, и захочешь уйти, мы тебя поймем.

— Да что случилось-то, Виктор Федорович?! Не в первый же раз Игорь пьяным пришел. И нахамил мне тоже не в первый раз. Вы думаете, что сегодня все как-то по-другому? Да ничего подобного. Просто вы не слышали, как он со мной раньше разговаривал.

Ира казалась сама себе вполне убедительной, но взгляд свекра говорил об обратном. Он хорошо знает своего ненаглядного сыночка и наверняка понял, что тот пришел от бабы, хотя запах духов вряд ли учуял, просто по повадкам догадался. А ей что делать? Как себя вести? Строить влюбленную слепую дурочку, которая ничего плохого не видит, а всему хорошему безоглядно верит? Нет, пожалуй, такое блюдо не пройдет, несъедобно. Четыре года была умной и тонкой, а тут вдруг разом поглупела.

— Почему вы молчите, Виктор Федорович? Вы хотите сказать… — она запнулась, вернее, сделала вид, что запнулась, — вы хотите сказать, что Игорь был у… другой женщины? Этого не может быть… я не хочу в это верить…

Ну вот, теперь можно дать волю слезам. Не искусственно вызванным, а самым натуральным. Рыдания рвались из ее горла, стискивали грудь и выплескивались наружу обильными горькими слезами. Ира не понимала, что с ней происходит, почему она так плачет, ведь ей совершенно все равно, есть у Игоря любовница или нет, если есть — даже и лучше, меньше приставать в постели будет. И ей абсолютно безразлично, пьяным он приходит домой или трезвым. И наплевать ей, в котором часу он возвращается, в восемь или за полночь. Она вошла в эту семью, чтобы защитить Наташку. Влезла змеей, прокралась по-воровски, лгала, притворялась, чтобы втереться в доверие. И неожиданно обрела здесь свой дом, семью, в которой были отец и мать и которая ничего не потеряла бы в глазах Иры, если бы избавилась от одного своего члена — от Игоря. Господи, как хорошо было бы, если бы родители его выгнали к чертовой матери! Конечно, Лизавета — зануда редкостная, порой от ее наставлений и поучений визжать хочется, но ведь она от доброго сердца это делает, она любит Иру и хочет, чтобы у нее все было хорошо. А Виктор Федорович — тот вообще как отец себя ведет, балует невестку, заботится о ней, разговаривает ласково. Никогда у Иры не было настоящего отца. Мать — да, настоящая, конечно, не в счет, она больше пила и по мужикам таскалась, а вот Наташка ей мать в полной мере заменила, только Ира все равно относилась к соседке как к старшей сестре, уж очень молодой она была, всего на пятнадцать лет старше. И бабушка у нее была, не Полина, а Бэлла Львовна. А Ире так хотелось иметь родителей, взрослых, значительно старше себя, мудрых и понимающих, за которых можно спрятаться, как за надежную крепкую стенку. За Наташку теперь не спрячешься, у нее столько проблем, что соседка стала хрупкой, как фарфор, еще одна неприятность — и может с сухим треском рассыпаться на части. Наташка сейчас сама нуждается в помощи и поддержке, и Ира не имеет права на нее рассчитывать. Но если не на нее, тогда на кого же? Лизавета и Виктор Федорович — такие надежные, такие добрые. Нет, ни за что на свете Ира не хотела бы уйти из их семьи. Да и насчет Наташки надо проследить, как бы чего не всплыло. А если Игорь начнет выкаблучиваться, ежедневно напиваться, изменять ей направо и налево, то уходить придется. Или все-таки она сможет смириться и терпеть, не потеряв лица и не растоптав окончательно собственное достоинство? Боже мой, сколько же унижений ей предстоит еще вынести!

Она плакала все сильнее и горше. Виктор Федорович стоял рядом, ласково гладил ее по плечам и спине, прижимал к себе ее голову и что-то тихонько говорил, но слов Ира разобрать не могла. Ей было горько, страшно и одновременно сладко до головокружения. Она не понимала, что с ней происходит, то твердо знала: ни за что она не уйдет. Все стерпит, все вынесет, но не уйдет.

Наталья

Валька Южаков смотрел на нее, хитро прищурившись. За последние годы он заметно располнел и сменил несколько кабинетов, кресло, правда, оставалось все тем же, то есть должность он не менял, однако по мере роста своего авторитета переезжал во все более комфортабельные помещения. Теперь его служебную обитель украшала стильная офисная мебель, а рядом находилась специальная комната для переговоров с длинным овальным столом и мощными кондиционерами.

— Натаха, мы тут посовещались и решили, что ты занимаешься не своим делом.

Вот оно, началось! Сердце Наташи болезненно дернулось и замерло. Вот и случилось то, чего она так боялась все эти годы. Телекомпания «Голос» встала кому-то поперек горла, и ее хотят уничтожить, воспользовавшись для этих целей Валентином Южаковым, который не моргнув глазом расправится с Вороновой, благодаря которой его когда-то отчислили из института, не дав закончить образование и получить диплом. Все происходит так, как она и предполагала. Но почему Ирка не предупредила? Неужели Виктор Федорович Мащенко так хитер и осторожен, что ни разу не произнес в кругу домашних Наташино имя?

— Ты предлагаешь мне уйти? Освободить место для кого-то другого? Или ты хочешь избавиться от всей телекомпании целиком?

— Вот именно, Натаха, вот именно! В корень зришь.

— Почему?

— Из-за рейтинга. И по стратегическим соображениям. НТВ здорово опережает нас по рейтингу публицистики, это естественно, ведь они — независимое телевидение, а мы — государственный канал, им в любом случае доверия больше. Народ привык, что от государственных СМИ исходит сплошное вранье, а правду говорят только независимые журналисты. Что поделать, Натаха, это печальное наследие времен застоя. Программы у тебя отличные, вот только смотрят их все меньше и меньше. Поэтому в верхах посовещались и решили сделать ход конем. Догадываешься, какой?

— Пока нет, — осторожно ответила она, каждую минуту ожидая от Южакова сокрушительного удара.

— Мы не будем конкурировать с НТВ в области публицистических передач. Мы начнем бороться за зрителя другим способом. Нам нужны качественные сериалы, не латиноамериканское «мыло», которое смотрят в дневное время домохозяйки, а длинное и увлекательное многосерийное кино про нашу жизнь. Такое, какое можно ставить в сетку в прайм-тайм. И тут я вспомнил, что ты еще в институте славилась своей склонностью к мелодрамам. Педагоги все время говорили, что у тебя не очень интересная фабула, но зато сцены, где герои выясняют отношения, ссорятся или мирятся и все такое, просто слезу вышибают. Мы создадим телекомпанию «Сериал». Ты напишешь сценарий. Если захочешь, будешь сама снимать. Как тебе идейка?