Андрей Константинов - Полукровка. Крест обретенный Страница 7

Водитель обернулся, жестом подозвал туриста к себе.

— Кирьос Пападакис, хозяин, — показал он на человека в черном и тот церемонно протянул Габузову узкую ладонь, холодную и вялую. — Я обо всем договорился. Дайте ему ваш паспорт.

Получив паспорт, Пападакис удалился за стойку и принялся что-то писать в большой конторской книге.

— Присядьте пока, — сказал водитель, показывая на диванчик в углу.

Габузов устроился на диванчике, осмотрелся.

Холл был небольшой, но чистенький. Ковры, растения в кадках, лубочные картинки с черноокими пышнотелыми красавицами, над стойкой — клетка с крупным зеленым попугаем. Мягко жужжал кондиционер, навевая приятную прохладу. За низким столиком у самого входа двое мускулистых молодых людей сосредоточенно разыгрывали шахматную партию.

— Эй, эй, кирьос Габус, — позвал из-за стойки Пападакис. В руке он держал какую-то бумажку.

Габузов подошел к стойке и хозяин пансиона показал ему, где следует поставить подпись. Сергей посмотрел в протянутый листочек, испещренный греческими буквами и поинтересовался: нет ли бланка на английском?

Пападакис с сожалением пожал плечами.

— Охи инглиш, охи…

Габузов вгляделся в бумажку, узнал свои паспортные данные, вписанные от руки, сегодняшнюю дату и цифру — «2.000».

«Даже меньше десяти баксов выходит, — с удовольствием подумал он. — Не обманул водила. Кстати, надо бы расплатиться…»

— Пардон, айн момент, — по-международному сказал он Пападакису, устремился к выходу, распахнул дверь и огляделся: узкая, извилистая улочка, если не считать ковылявшей куда-то старухи в черном, оказалась пуста в обоих направлениях. Зеленого с фиолетовым такси — и след простыл.

— Чудеса да и только… — пробормотал Сергей Эдуардович и инстинктивно нащупал бумажник во внутреннем кармане. Тот был на месте, пухлый по-прежнему. «Почему же тогда таксист укатил, не рассчитавшись? Может, просто рассеянный?… Э-эх, жаль номера не запомнил. Ну да ничего, он же знает, куда меня привез. Вспомнит — заедет за денежкой…»

Успокоенный, он возвратился в холл, оставил свой автограф на гостиничной карточке и двадцать долларов задатка. Пападакис с улыбкой принял деньги, выписал чек, вручил Габузову вместе с пластиковой карточкой под цифрой «7», и перевел взгляд на парней, сидящих у входа.

— Костас!

Один из атлетов неспешно поднялся, подхватил сумку Габузова и двинулся к витой лестнице, расположенной слева от стойки. Сергей Эдуардович последовал за ним.

На лестнице он замешкался, пропуская спускавшуюся даму неопределенного возраста в легкомысленном розовом платьице-мини, открывавшем тощие, узловатые ноги. Дама подмигнула ему и призывно улыбнулась, отчего обильно нарумяненные щеки тут же пошли трещинами. Габузов вспыхнул — не столько от смущения, сколько от отвращения, и отвел взгляд. Дама хмыкнула и с нейлоновым похрустыванием пошла дальше, обдав его волной приторного парфюма.

Костас открыл дверь с номером «7», поставил сумку возле кровати, и повернулся к вошедшему следом Габузову. Тот не сразу, но сообразил, чего от него ждут, достал бумажник и вынул две долларовые бумажки.

— Эфхаристо… — Костас снисходительно улыбнулся и с намеком на поклон удалился.

Сергей Эдуардович осмотрел номер. Нет, на какой-нибудь портовый клоповник обстановка ничуть не походила: чисто, нарядно, относительно просторно, светлая, почти новая мебель, окна в сад, в углу — большой телевизор. Разве что несколько смущала будуарная, кремовая с розовым, цветовая гамма, вкупе с пухлыми амурчиками со стрелами на развешанных по стенам акварельках… «Не Амуры, а Эроты, — поправил он сам себя, — это же Греция. Должно быть, они меня поселили в номер для новобрачных. Видать, сейчас не сезон, страна патриархальная, свадьбы играют по осени, когда собран урожай…»

Габузов снял ботинки и джинсовую курточку индийского производства, и с блаженным стоном плюхнулся на кровать. Мягчайшая перина приняла его в свои объятия, и Сергей мгновенно заснул…

Проснулся он, когда за окном стояла непроглядная темень, нарушаемая лишь светом созвездий — крупных, как виноградные гроздья, да редких желтых фонариков. Габузов встал, почти наощупь добрался до выключателя И во вспыхнувшем свете торшеров полюбовался на себя в зеркало. «Надо бы привести себя в порядок», — решил он и направился в ванную.

Четверть часа спустя, намытый, гладко выбритый, благоухающий кедровым шампунем, облаченный в белейший гостиничный халат, он вновь лежал на кровати и щелкал кнопками телевизионного пульта. Впрочем, на всех каналах показывали одно и то же — желтые буквы на синем фоне. Сергей Эдуардович догадался, что это, скорее всего, информация о том, что услуга платная. «Да и черт с ним! Не телевизор же я сюда приехал смотреть. А вот перекусить не мешало бы. Интересно, чем у них тут кормят?»

Он переоделся и спустился в холл. Здесь никого не было, но откуда-то снизу лилась негромкая музыка, и розовый свет освещал ступеньки вниз, в подвальное помещение. Габузов решил заглянуть туда: если окажется, что это какой-нибудь навороченный стрип-бар или что-то в подобном роде, он просто узнает, где можно покушать без затей — и уйдет. Ну, может быть, для приличия возьмет самый дешевый, желательно безалкогольный, напиток.

Когда он приоткрыл дверь и заглянул внутрь, опасения его несколько развеялись. Никаких стробоскопов, никаких шестов с извивающимися стриптизершами — просто тихий, уютный барчик с приятным приглушенным светом, темной деревянной мебелью и плавно журчащим блюзом Каунта Бейси. И вокруг практически ни души, только за стойкой — благообразный седобородый господин в смокинге, да у дверей все те же два атлета за шахматами. Один из них, уже знакомый Габузову Костас, поднял голову, широко улыбнулся и изобразил плавный, приглашающий жест. Седобородый господин вышел из-за стойки, щеголяя военной выправкой, пересек зал и с поклоном застыл перед заезжим туристом.

— Съесть бы что-нибудь… — начал Габузов по-английски, не будучи уверенным, что его поймут, но твердо зная, что по-гречески он сам не поймет ни слова.

Его поняли.

— Следуйте за мной, сэр, — сказал седобородый. — Для вас — лучший столик.

Он щелкнул пальцами — и тут же, как черт из табакерки, выскочил вертлявый молодой человек с обликом типичного «полового» из фильмов про дореволюционную жизнь — жилетка, прямой пробор, угодливая улыбка, перекинутая через руку салфетка, карандашик за ухом. Картинными движениями смахнув несуществующую пыль с углового, и впрямь лучшего, с диванчиком, стола, «половой» развернул перед Габузовым меню в массивном кожаном переплете с золотым тиснением. Перечень предлагаемых блюд, впрочем, уместился на одном развороте.

Сергей с важным видом погрузился в изучение меню, больше внимания уделяя правой колонке, мысленно переводя драхмы в доллары, доллары в рубли. Получалось не сказать чтобы дешево, но в целом терпимо. Конечно, каждый раз так не пожируешь, но в день приезда все-таки можно себе позволить…

Официант между тем поставил на столик перед Габузовым бутылку с яркой этикеткой и, прежде чем клиент успел что-то сказать, ловко выкрутил пробку и наклонил бутылку над бокалом.

— Стойте! — испуганно вскрикнул Сергей Эдуардович чуть громче, чем собирался.

— Мастика, мастика, — с поклоном проговорил официант, не убирая бутылку.

— Но я не заказывал…

— Включено в обслуживание, сэр, — пророкотал из-за стойки седобородый. — Не беспокойтесь.

Габузов пожал плечами и дал наполнить бокал, после чего заказал салат с понравившимся ему названием «Критика», а также сравнительно недорогой «Эскалоп Хофманн» и самый дешевый из всех имевшихся в наличии напитков — некое загадочное «физико-металлико непо».

Вино было густым, пряным и сладким, «физико-металлико» оказалась обыкновенной минеральной водой, а «Критика» — стандартным по составу, но необыкновенно вкусным «греческим салатом»: помидоры, оливки, брынза, зелень. Еще подали теплую пышную лепешку и Габузов предался блаженному чревоугодию. Воздав должное салату, он сыто вздохнул и с наслаждением закурил в ожидании эскалопа…

— Сигареткой не угостите?

— Пожалуйста… — Сергей машинально протянул пачку и лишь потом вздрогнул от неожиданности — просьба прозвучала на чистом русском языке без малейшего намека на акцент.

Он поднес девушке зажигалку и, пока та прикуривала, внимательно всмотрелся. Внешность была явно не русская — скорее нечто неопределенно-южное, что лишь подчеркивалось явно крашеными огненно-рыжими волосами. Грузинка, турчанка, возможно, даже армянка? Молода и была бы вполне себе хороша собой, если бы не бледная одутловатость лица и общая болезненно-водянистая полнота.