Даниил Корецкий - Ведется розыск Страница 7

День пятый

Можно было считать, что убийство раскрыто. Хотя Веретенников категорически отрицал это, доказательства изобличали его. Действительно, ограбив вдвоем с Федоровым продовольственный магазин, они поделили похищенное и стали искать пути сбыта. Федоров вскоре попался при попытке продать коньяк, а Веретенников решил действовать хитрее и нашел посредника — Коровину, которая договорилась с буфетчицей ипподрома Валентиной Платоновой — массивной крашеной блондинкой с улыбчивым лицом и злыми глазами от реализации благородного напитка. При этом процесс ценообразования строился таким образом, что с каждой бутылки краденого коньяка десять рублей должен был получать Веретенников, четыре рубля Коровина, а сумма, остающаяся после реализации коньяка с буфетной наценкой, отходила Платоновой. Однако Коровина нарушила джентльменское соглашение, и Веретенников получил вдвое меньшую сумму, чем ему причиталось. Накануне убийства, в пивной. Веретено ссорился с Коровиной и угрожал ей расправой. Не было сомнений, что, убив ее, он залез в квартиру за деньгами. Веретенников признавал все, кроме убийства. По его словам, после ссоры в пивной он расстался с Коровиной, а утром пришел к ней в дом, чтобы «забрать свои деньги». Впрочем, этого и следовало ожидать. Обычно преступник, признаваясь в менее тяжких преступлениях, до последнего отрицает участие в убийстве. Арестованная к тому времени Платонова подтвердила, что Веретенников собирался расправиться с Коровиной, нашлись и очевидцы ссоры возле пивной. Иными словами, доказательства вины Веретенникова в убийстве казались незыблемыми. И уж, конечно, никто не мог предположить, что эта стройная система плотно подогнанных друг к другу улик рассыплется в прах… Есин собрал отделение, чтобы обсудить наши текущие дела. Настроение у него было хорошим. — С делом Веретенникова мы закончили, все переключаются на свои материалы. Крылов, если понадобится, будет выполнять поручения следователя, но такая необходимость вряд ли возникнет. Поэтому вплотную займитесь угонами. У нас в зоне уже четыре мотоцикла, а всего по району — семь. Пора с этим кончать. В это время зазвонил телефон. — Здравствуйте, Виталий Васильевич, — весело проговорил Есин, и мы поняли, что звонит Зайцев. — Что там у вас новенького? Но улыбка тут же сползла с его лица. — Как это так? Почему? Да такого не может быть! — Он надолго замолчал, сосредоточенно слушая собеседника. — Заключение уже получили? Вот так штука! Я подошлю Крылова, и вы с ним обговорите… Да… Конечно, будем работать… Ну хорошо, до связи. Есин положил трубку и забарабанил пальцами по столу. — М-да, ситуация! Крылов, давай быстро к Зайцеву. У него там появились новые материалы, и выходит, что Веретенников Коровину не убивал. Реакцию всех сидевших в кабинете можно сравнить только с заключительной сценкой гоголевского «Ревизора». Я первым вышел из оцепенения и отправился в прокуратуру. Зайцев держался, как всегда, невозмутимо, хотя, зная его достаточно хорошо, можно было заметить, что он тоже изрядно ошарашен. На столе лежали несколько листков бумаги, и следователь молча протянул их мне. Акт криминалистической экспертизы одежды Коровиной. Как мы и предполагали, она была убита ударами ног. Эксперты нашли на платье следы коричневой ваксы, а в одном месте удалось обнаружить отпечаток подошвы сорок первого размера. Здесь же имелась и фотография, на которой довольно ясно просматривался сложный узорчатый рельеф, по всей видимости — лыжные ботинки. Н-да… В день убийства Веретенников был обут в старые черные туфли на гладкой подошве. И вообще носил он сорок четвертый размер… Я дочитал документ. На платье оказалось несколько шерстяных волокон красного цвета, не принадлежащих одежде потерпевшей. — Вот это прокол! — Я бросил листки обратно на стол. — По крайней мере, теперь мы знаем кое-что об убийце. — Да, размер обуви и рельеф подошвы. А также то, что у него может быть красный шерстяной свитер, так что все в порядке, через пару дней мы его задержим. — Сарказма в голосе было даже больше, чем мне хотелось, но Зайцев на это никак не отреагировал. — Поедешь в ИВС и допросишь Веретенникова. Подробно: когда он расстался с Коровиной, где, при каких обстоятельствах, кто при этом присутствовал.

День седьмой

Снова работу пришлось начинать с нуля: строить новые розыскные гипотезы, искать пути их проверки. После того как рухнула версия, казавшаяся железной, делать это трудно вдвойне, потому что приходится преодолевать уже сложившиеся психологические установки. И когда мы собрались на очередную оперативку, было видно, что каждый считает следствие зашедшим в тупик. Слава Виноградов, работавший по красному шерстяному свитеру, доложил, что среди завсегдатаев пивной, от которой начала свой последний путь Коровина, двое имеют такую одежду. Одного удалось установить, это слесарь-сантехник Злобин, который ни в чем предосудительном замешан не был, а в ночь убийства дежурил в домоуправлении. Вторым был неизвестный молодой парень по имени Леша, которого несколько раз видели вместе с Галкой Совой. В принципе, ничего обращающего на себя внимание в сообщении Виноградова не было, но чтото заставило меня насторожиться. А через секунду я понял, что это было. Совой приятели называли некую гражданку Ожогину, а в моей записной книжке уже фигурировала эта фамилия. Ожогина жила по ул. Окружной, 92, в одном из тех домов, в районе которых собака потеряла след. Образ жизни ее не был особо нравственным, и у меня против ее фамилиистояла пометка: «Постоянно водит к себе мужчин, некоторые длительное время живут без прописки». Когда я сказал об этом, Есин оживился: — Совпадение настораживающее. Надо вплотную заняться новыми фигурантами. Крылов, ты присмотрись к Ожогиной, а Виноградов займется установлением личности Леши. Остальные работают над своими версиями, но ориентируются и по линии Ожогина — Леша. Все ясно? Значит, вперед! Галина Ожогина, двадцать пять лет, подсобная рабочая швейной фабрики. Работает без особого старания, иногда прогуливает. С товарищами по работе отношений не поддерживает. Живет одна, часто выпивает, постоянно приводит к себе «гостей». Некоторые живут месяцами, и тогда пьянки следуют одна за другой. Соседи неоднократно жаловались, и мы беседовали с Ожогиной, предупреждали, она обещала изменить поведение, но все продолжалось по-старому. Вся эта информация нам, собственно, ничего не добавила к тому, что уже было известно о Сове. Нас больше интересовало ее знакомство с Лешей, но тут-то и начинались трудности: соседи и знакомые, запутавшись в многочисленных «друзьях» Ожогиной, естественно, не знали их по именам, а достаточными приметами Леши мы пока не располагали. Посоветовавшись с Зайцевым, решили избрать самый простой путь, и я вызвал Ожогину к себе. Расчет был на то, что если повестка из прокуратуры может насторожить ее, то вызов в милицию — учреждение, ставшее привычным, будет расценен как приглашение на обычную профилактическую беседу. Ожогина была коренастой ширококостной девицей с развитыми формами. Кличка у нее была не случайной: круглое лицо с круглыми же глазами, тонкими полукружьями бровей и крупным носом действительно напоминало совиное. Когда она переступила порог моего кабинета, я обратил внимание, что выглядит она несколько необычно, и тут же понял, в чем заключается эта необычность: всегда ярко, аляповато накрашенная, сегодня она была без грима, а пестрый крикливый наряд заменило серое неброское платье. Понятно. Люди такого рода в учреждения, подобные нашему, предпочитают приходить в скромном виде, чтобы произвести благоприятное впечатление. — Садись, Галя, — пригласил я. — Как живешь? — Живу понемногу, — ответила Ожогина низким прокуренным голосом и напряженно улыбнулась. — Как на работе, не прогуливаешь? — Нет, у меня все в порядке, можете мастера спросить. Уже почти целый месяц хорошо работаю. — Ну а как дома себя ведешь? Что-то соседи тобой недовольны. — Да вы их не слушайте, они всегда чем-нибудь недовольны. К тому же я одна живу, жизнь неустроенная, вот и мешаю им, как бельмо на глазу. К кому-то же надо придираться… — Как раз о том и речь, что не одна ты живешь, все время к тебе посторонние ходят, пьянствуют, живут без прописки. — Я протянул Ожогиной сигарету, и она обрадованно закурила, а когда глубоко вдохнула дым, то как бы расслабилась и, оставив тон светской дамы, вернулась к привычному лексикону. — Брешут все. Бывает и зайдут гости, ну и бухнем, выпьем то есть, не без этого. Так это законом разрешается. Можно по нашим законам в гости ходить? — Конечно, можно, — весело ответил я. — Я и сам люблю в гости сходить или у себя гостей принять. — Вот-вот, — ободрилась Ожогина. — И пить по закону можно, так ведь? Если бы нельзя было, то вино и водку в магазинах бы не продавали. Вы небось тоже в гостях употребляете? — Бывает, — не стал запираться я, подивившись своеобразию взгляда собеседницы на проблему потребления спиртного. — Ну вот, — еще больше воодушевилась она. — А раз все пьют, почему мне нельзя? Разве я не человек, по-вашему? — Человек, конечно, человек, — успокоил ее я и перебил дальнейшие излияния вопросом: — А где сейчас Леша? — Какой Леша? — Ожогина заметно вздрогнула. — Да этот, в красном свитере, который к тебе приходит. — Никакого Леши я не знаю. — Сова вновь сидела в напряженной, выжидающей позе, и на лице ее отчетливо проявилась отчаянная решимость отрицать даже предположительный факт знакомства с каким-нибудь Лешей. Это уже становилось интересным, но нажимать я не стал. — А как зовут парня, который к тебе в последнее время ходит? Разве не Леша? — простецки спросил я. — Колька ко мне ходит, это да. Мы с ним пожениться хотим. А никакого Лешу я знать не знаю. — Да Бог с ним, это небось соседи перепутали, — сбавил напряжение я. — А как фамилия этого Кольки? — Берберов, он на Дачном поселке живет. Его еще Длинным зовут. — Так он у тебя что, без прописки жил? — Да не жил он у меня совсем. — Разговор вошел в привычное для Совы русло, и она снова успокоилась. — Придет да уйдет. Ну, иногда ночевать останется — жених все-таки… — Ну тогда ладно. А то паспортный режим нарушать нельзя, — назидательно проговорил я, дописывая протокол. — Ты это имей в виду. И вообще, веди себя правильно, порядок во дворе не нарушай. — Да я знаю, я нарушать законы не хочу, никогда себе лишнего не позволю. Мне ведь неприятности ни к чему. — Вот это ты правильно рассуждаешь, — «погладил» я Сову. — Молодец. Берись за ум, чтобы жалоб на тебя больше не было. Просияв, Ожогина собралась уходить. — Вы уже документы подали? — остановил я ее у самой двери. — Какие документы? — искренне удивилась она. — Ну с женихом твоим, Колей Берберовым, в загс ходили? — Да нет еще, — Сова изобразила легкую сконфуженность, — собираемся только… — Смотри, не забудь на свадьбу пригласить. — Конечно, приглашу, — широко улыбаясь, пообещала Ожогина и, манерно попрощавшись, вышла. Я записал кое-что в свой блокнот, потом набрал два номера и получил нужные справки. Зазуммерил внутренний телефон. — Ну что она рассказала? — поинтересовался Есин. — Я вам через час доложу, надо в одно место съездить. Наша машина где? — На трамвае съездишь. Ее Виноградов забрал. Он тоже грозился сногсшибательные новости привезти. Так что через час я тебя жду. — Если на трамвае, то через два. Но и за два часа я не управился. Берберов жил на другом конце города, к тому же дома его не оказалось. Я уже знал, что он не судим и на учете у нас не состоит, но решил навести о нем справки по месту жительства. Характеризовался он в общем неплохо: хотя и был любителем выпить, но меру знал, вел себя тихо, с соседями жил мирно, в обиходе вежлив. Единственным недостатком его был повышенный интерес к противоположному полу. Впрочем, на мой взгляд, это не самый большой недостаток. На всякий случай я выяснил и то, что красного свитера у него нет. Работал Берберов грузчиком в продовольственном магазине неподалеку от дома, и я сразу вычислил его по высокому росту и прибауткам, которыми он перебрасывался с продавщицами. Подождав, пока его назвали по имени, и убедившись, что не ошибся, я отозвал его в сторону и поговорил минут пятнадцать. Николай рассказал, что поссорился с Ожогиной больше месяца назад и с тех пор ее не видел, жизнью ее не интересовался и с кем встречается она в последнее время, он не знает. Когда я спросил, кто может об этом знать, Берберов, мучительно поморщив лоб несколько минут, посоветовал поговорить с некой Надей Дыминой, которая, по его словам, была до недавнего времени ближайшей подругой Совы, но буквально на днях насмерть с ней разругалась. Любезность Берберова на этом не закончилась, и он, отпросившись с работы, показал мне, где живет Дымина. На стук вышла высокая худощавая девица лет двадцати двух, довольно симпатичная и без того налета вульгарности, которого можно было ожидать от закадычной подруги Совы. Стиль одежды ее тоже был совершенно иным: облегающие джинсы, туфли из джинсовой ткани и батник с запонками. Если бы она была из компании Машки Вершиковой, в просторечии Хипповой Мэри, я бы не удивился: обычно подруги, как говорится, «одного поля ягоды» и, кроме одинаковых взглядов на жизнь, у них стандартны и косметика, и одежда, и манеры. А стоявшая передо мной девушка явно дисгармонировала с тем миром, в котором обитала Ожогина. — Вы Надя? — Я, а вы кто? — настороженно спросила она, но, увидав удостоверение, засуетилась и, перейдя на шепот, умоляюще зачастила: — Только тихо, пожалуйста, давайте зайдем в дом, а то тут соседи… Такая реакция меня удивила, но вида я не подал и зашел в комнату. Здесь было чисто и довольно уютно, имелось три полки с книгами, на столе лежала стопка польских журналов «Кино» и блок сигарет «Ядран». Рядом с журналами — учебники для десятого класса «История», «Литература». Все это удивило меня еще больше: и обстановка не соответствовала той, какую я ожидал увидеть. — Надя, кто там пришел? — послышался женский голос из соседней комнаты. — Это ко мне знакомый. — Дымина закрыла дверь и включила магнитофон. «Чтоб не было следов, дорогу подмели, ругайте же меня, позорьте и трезвоньте, мой финиш — горизонт, а лента — край земли, я должен первым быть на горизонте…» — со зловещей интонацией запел хриплый баритон. «Ну и ну», — подумал я, а вслух спросил: — Разве мы с вами знакомы? — Извините, это я для мамы. — Дымина нервно распечатала пачку сигарет и щелкнула зажигалкой. — Она старенькая, у нее сердце… И если она узнает, что ко мне милиция… Все беспутные дети одинаковы. Они жалеют престарелых родителей и вспоминают про их изношенные сердца уже тогда, когда на пороге появляется работник милиции. Судя по поведению Дыминой, она знала, какие претензии ей могут предъявить правоохранительные органы. — Вы знаете, зачем я к вам пришел? — Знаю, конечно, знаю. Я мучилась все дни, уже жалела, что пошла на это… — Чтобы не жалеть потом, надо обдумывать свои поступки до того, как их совершаешь, — произнеся эту фразу, я сам почувствовал, насколько она фальшива и назидательна, но делать было нечего. — Рассказывайте все с самого начала, подробно и по порядку. Нервно затягиваясь и отчаянно жестикулируя, Дымина поведала мне, как неделю назад купила за 45 рублей туфли (прекрасные, итальянские, с двумя перепонками), а они оказались велики (размер подходящий, но полнота, вы понимаете, носить можно, но совершенно не смотрится!), а тут подружка предложила продать «с выгодой», чтобы подзаработать (она говорит, мол, все так делают, без переплаты хорошую вещь не достанешь, ну я и согласилась). «Заработок» Дыминой составил 15 рублей, сколько получила подружка, она не знала. — И только потом я поняла, что это спекуляция, — трагически заломив руки, каялась она. — Но я ведь не спекулянтка, это так, случайность. Что мне теперь будет? «А меня — в товарный и на восток, и на прииски, в Бодайбо», — надрывался магнитофон, и Дымина, поморщившись, приглушила звук. — А подружка — это Галя Ожогина? — Да нет, с Галкой я поссорилась. — И давно? — С неделю назад. — Дымина говорила машинально, с тревогой ожидая ответа на главный для нее сейчас вопрос. — Чего же вы поссорились? — Сама понять не могу. Видно, ей вожжа под хвост попала. Пришла как-то к ней, она что-то жжет в печке. Увидела меня и ни с того ни с сего — в крик. Выставила меня из дома и дверь на крючок, больше не приходи, кричит. А то сама от меня не вылезала, журналы смотрела да про кино расспрашивала. — Когда все это было? — Точно не помню, где-то неделю назад. — Что же она жгла? — Да тряпку какую-то красную. — Только сейчас до Дыминой дошло, что интересует меня совсем не то, что, на ее взгляд, должно интересовать. — Да Ожогина тут ни при чем. У нее и знакомых таких нет, кому можно с переплатой хорошую вещь продать. Так что мне теперь будет? — Давайте закончим про Ожогину. Что вообще между вами общего? — Ей у меня нравилось: можно музыку послушать, покурить, кофе выпить. Журналы она смотреть любила, ну, там, где актрисы, актеры… Делилась со мной, говорила, что больше ей пооткровенничать не с кем. Теперь мне стала понятной эта странная дружба. Действительно, после неприбранной, запущенной квартиры, бесконечной кутерьмы пьянок и неразберихи в знакомствах комната Дыминой представлялась Сове тихой, спокойной гаванью, где можно отдохнуть душой, провести время «по культурному» — с магнитофоном, кофе, иностранными журналами и познавательной беседой, где можно высказать все, что тебя волнует, и рассчитывать на сочувствие и добрый совет. В сущности, те, с кем постоянно общалась Ожогина, вряд ли были способны на нормальный откровенный человеческий разговор. Их интересы замыкались на бутылке, пьяном суррогате любви, особенности общения определялись спецификой алкогольного интеллекта, когда от дружеских лобызаний до мордобития расстояние короче ширины обеденного стола. Какое уж тут душевное участие, заинтересованность в чужой судьбе и сопереживание! А Ожогина, оказывается, нуждалась в таких эмоционально-нравственных категориях. Кто бы мог подумать… Ведь и поведение, и образ жизни никак не обнаруживали в ней такую потребность. Казалось, что она полностью довольна своей жизнью, и на работе оставили не слишком настойчивые попытки найти с ней общий язык… А она нашла подругу случайно, далеко за пределами круга своих знакомств, поэтому Дымина и не попадала в поле нашего зрения… — О чем же она вам рассказывала? — Да о чем, о жизни своей. Замуж хотела выйти, все у нее женихи: тот — жених, этот — жених. А жених через неделю-другую ручкой сделает «до свидания» — и вся свадьба. Говорила, что Лешка точно женится, а он тоже куда-то исчез. — Подождите, это какой Лешка? — перебил я ее. — Лешка, и все. Сама я его не знаю, один раз видела издалека. Все с Галкиных слов… — Как же он выглядит? — Невысокий, плечистый такой, с бакенбардами. На вид молодой, лет двадцати — двадцати трех. Да они-то здесь при чем? — Узнаете в свое время. — Я достал из папки бланк протокола допроса. — А сейчас выключите магнитофон и посидите полчаса молча. Можете? Подписав протокол, Дымина спросила: — Здесь же только про Ожогину да про Лешу… Значит, не из-за туфель? А я, дура, разболталась… Но я правда не спекулянтка… — С туфлями пока ничего. Единичный случай без предварительного умысла наживы. Аморальный проступок, лежащий вне правовой сферы. Иными словами — некрасиво, но пока ненаказуемо. Если, конечно, вы на этом остановитесь. — Я представил эту сцену со стороны и с трудом сдержал улыбку: доблестный оперуполномоченный предостерегает легкомысленную девушку от неосмотрительных поступков. Хоть фотографируй — и на обложку журнала «Человек и закон». Дымина облегченно улыбнулась в ответ и предложила: — Может быть, выпьем кофе? — Послушаем музыку и покурим? Спасибо, в другой раз. — А сам подумал, что мой отказ — это уже против устоявшихся для детективных повествований шаблонов. В подобных ситуациях сыщики всегда пьют кофе с симпатичными девушками, наставляют их на путь истинный, а иногда, чего доброго, и влюбляются в них… Есин встретил меня недружелюбно: — Наконец-то. Ты что, на волах ездил? Докладывай результаты! Я коротко доложил и положил перед ним протоколы допросов Ожогиной, Берберова и Дыминой. По мере того, как Есин читал, его первоначально хмурое лицо прояснялось. — Вот так так, — удовлетворенно проговорил он, дочитав последний лист. Это уже интересно. Очень интересно. Есин нажал клавишу селектора: «Собери всех ко мне». — А что у Виноградова? — поинтересовался я. Есин раздраженно махнул рукой. — Притащил он какого-то парня. Лешей его зовут, и свитер красный имеется. Да только он ни к Ожогиной, ни ко всей этой истории ничем не привязывается. А наш герой его уже допросил в качестве подозреваемого и собирался в ИВС определить… Теперь я понял причину плохого настроения Есина и мысленно посочувствовал Виноградову: зная шефа, можно было не сомневаться, что он всыпал ему по первое число. В кабинете собрались наши, и, посмотрев на выражение лица Виноградова, я понял, что не ошибся. — Докладывай, Крылов, — приказал Есин, и я еще раз рассказал то, что удалось установить. — Ясно? — задал вопрос Есин и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Все переключаются на версию «Ожогина — Леша». Подготовьте свои соображения, через два часа соберемся опять и обсудим задачу каждого. А сейчас все, кроме Крылова, свободны. Когда мы остались вдвоем, Есин собрал все материалы и пошел доложиться руководству, а вернувшись, позвонил Зайцеву и сказал, что мы сейчас подъедем. — Зачем? — спросил я. — Сейчас надо устанавливать Лешу, работа чисто розыскная. Но Есин покровительственно похлопал меня по плечу. — У нас свои возможности, а у прокуратуры — свои. К тому же обговорить направления работы никогда не мешает. Зайцев сразу провел нас к прокурору, и я в очередной раз пересказал свою историю. Петровский выслушал, не перебивая и не проявляя каких-либо эмоций. — Картинка получается занятная, — решил прокомментировать мое выступление Есин. — Ожогина упорно отрицает знакомство с Лешей, даже выставляет вместо него Берберова, который уже месяц не поддерживает с ней знакомства. Ссорится с подругой, когда та застает ее за странным занятием — сжиганием какой-то красной вещи. Это наверняка его свитер, видно, на него кровь попала, вот и решили избавиться от улики. — Картинка занятная, — согласился Петровский. — Только это все предположения, догадки, умозаключения. Может, так, а может, и не так. А нам нужны факты, доказательства, улики. Надо думать, как их добыть. С обыском к Ожогиной идти рано, а вот посмотреть за ней стоит. Очень хорошо посмотреть. Проверить связи, знакомства… — Владимир Степанович, — вступил в разговор Зайцев, — я думаю, стоит наложить арест на почтово-телеграфную корреспонденцию Ожогиной. Если этот ее Леша подался в бега, он может подать о себе весть. Петровский несколько мгновений поразмышлял. — Хорошая мысль. Готовьте постановление, я санкционирую. Я думал, что на этом наша беседа закончится, но прокурор вновь обратился к Есину: — Как идет работа по установлению личности Леши? — Пока результатов нет. — У меня на приеме был сегодня гражданин Алексей Воронин. Жаловался, что его без всяких оснований инспектор Виноградов задержал возле работы, привез в райотдел и два часа допрашивал, заявив, что он подозревается в убийстве. Как прикажете это понимать? Есин немного помолчал, и я представил, что он в этот момент думает о Виноградове. — Ошибка произошла. Виноградов работник молодой, старательный… Данных о преступнике почти никаких нет, работаем вслепую… Все приметы — имя и красный свитер… Вот он и вышел на этого Воронина… — Так вы собираетесь всех, кто красный свитер носит, через ИВС пропустить? — Ну зачем же так, Владимир Степанович? — Есин попытался перейти в контратаку. — Надо же и нас понимать. Люди стараются, ночей не спят, ищут на ощупь… Ошибки тут вполне возможны. Тем более Виноградов — работник неопытный… — Вы это бросьте, — жестко сказал Петровский. — Виноградов неопытный, пусть так, а вы для чего? Вы-то, я надеюсь, себя новичком не считаете? Так извольте контролировать работу подчиненных! Есин хотел что-то сказать, но вовремя передумал. Петровский был прав. — Если нечто подобное повторится, дело кончится дисциплинарным преследованием. — Посмотрев на красное лицо Есина, Петровский, очевидно, решил, что с него хватит, и обычным тоном закончил: — Можете быть свободны. Если появится чтонибудь интересное, докладывайте в любое время. — Ну, досталось на орехи? — весело спросил Зайцев, когда мы вышли из кабинета прокурора. — Шеф сегодня не в духе. Нам он с утра тоже разнос устроил. Обговорив со следователем некоторые детали, мы с Есиным вернулись в отдел.