Леонид Словин - Хозяин берега Страница 7

Пенсионного вида старослужащий в форменных милицейских брюках, промасленной телогрейке и шапке-ушанке сбросил швартовы, начальник рыбинспекции ловко втянул их, закрепил на носу и корме. Цаххан Алиев был, в сущности, еще молодой крепкий мужик, которому не всегда удавалось сдержать свои первые и наиболее сильные эмоции.

Я поднялся на мостик к Русакову.

- Товарищ капитан дальнего плавания... Он не дал мне договорить, поправил смешные, как у моржа, совершенно белые усы.

- Я не дальнего плавания, я малого плавания капитан. Но любой подтвердит - кто на Хазарском море не плавал, тот не моряк. У нас четыре сопли на погон зазря не получишь. - Он показал на свои узкие погончики, пересеченные сломанными золотыми полосками нашивок.

- Просто для меня всякое плавание дальнее, если выходим из порта, Миша, - сказал я.

Мы двинулись по изумрудно-зеленой воде. Ветер стих. Повсюду виднелись колонии водорослей, вырванных ночным штормом. Донная трава - любимый корм глупой здешней птицы качкалдак - была разбросана по всему заливу.

С мостика мне были хорошо видны вытащенные на причал плавсредства рыбнадзора. С того времени, когда я с Леной и ее сокурсниками собирал материал о поведении браконьера и инспектора в конфликтной ситуаций, обеспеченность его, в сущности, не изменилась. Та же "ракетка" на подводных крыльях - "Волна", быстрая, однако маломаневренная, с относительно небольшим углом атаки. Преследовать браконьеров на ней можно было только по прямой - на малой воде "ракетка" была и вовсе бесполезной. Водометный катер "Тритон"... Наконец, основное плавсредство рыбинспектора - не очень надежная мотолодка "Крым" с подвесным мотором "Вихрь-30".

Покойный Пухов, должно быть, чаще всего выходил на дежурство именно на ней - в одиночку или с другим рыбинспектором. Может, с покойным Саттаром Аббасовым, подумал я. Теперь оба покоятся на одном кладбище...

Далеко в море показался белоснежный паром, шедший в Красноводск. Мы быстро сближались. Высокий, с обрезанной напрочь кормой, с круглыми дырочками иллюминаторов по бокам, паром был похож на старый гигантский утюг, заправленный древесным углем.

- "Советская Нахичевань", - объявил Миша Русаков. Знал ли он об этом раньше или разглядел в бинокль, который время от времени подносил к глазам? - Югославской постройки...

Он мог и не объяснять. Я приехал этим паромом и все утро просидел со старшим помощником капитана, слушая историю судна.

Старпом говорил о тоннах топлива, которые сжирает "Нахичевань" за один рейс, о ее убыточности, я слушал вполуха, думая о том, что оставляю на том и что ждет меня на этом берегу.

Служебные дела и отношения с начальством напрягли и без того непрочную ткань моей семейной жизни, а ставшее привычным "качание прав" и выяснение отношений с женой после полуночи и до утра взвинтили мою нервную систему и посеяли во мне ложную идею, будто все беды происходят только от лжи, и людям необходимо говорить всю правду, какой бы она ни была горькой. И вовсе не от пришедшей ко мне мудрой смелости, а только от плохих нервов - я сказал начальству в глаза, что о нем думаю. Это была совсем маленькая правда. Горькая, как порошок хины.

Начальство искренне тяжело переживало изреченную мною печальную правду. Осознавало в многомудрой голове, раскаивалось в ранимой легко душе и перестроилось в служебном приказе. В приказе о выдаче мне синекуры - на противоположном берегу Хазарского моря.

Все сразу стало на свой места. Страсти улеглись. Отношения с начальством тут же улучшились, потому что я со своей крошечной злопыхательской правдой сразу уматывал за триста верст, с глаз долой - на зеленый морской горизонт, да и вообще выходил из подчинения - водная прокуратура не подведомственна территориальной.

И жена облегченно-горестно вздохнула - будем теперь женаты, как шахматисты, - по переписке.

Мы всегда говорили как бы шутя. Пока не выработалось у меня четкое ощущение, что шутка - это только необходимая прелюдия к ссоре, эмоциональный фон приближающегося скандала. В такие минуты нам иногда удавалось достичь высокой ступени иронии и сарказма...

Я не стал отшучиваться: пускай, мол, лучше как шахматисты, чем как боксеры... А лишь высказал неопределенную надежду: наверное, меня с жильем там как-нибудь устроят?

А она переплавила вязкую надежду в твердокаменную уверенность:

- А как же может быть иначе! Но ты бери только служебную жилплощадь! Не бросать же нашу квартиру здесь...

Мы столько ждали нашу квартиру! В центре! В доме с улучшенной планировкой, встроенными шкафами и приличной прихожей! На всем восточном побережье нет такого дома!

И потом... "Прокурором ведь не назначают на всю жизнь, весь конституционный срок - пять лет. Подумаешь, пять лет! Тьфу!.." Мы оба охотно делали вид, что ничего не произошло в нашей семейной жизни...

- Скоро появится и Осушной... - Хаджинур вернул меня к действительности. - А вон и браконьер! Видите? - Он показал на черную точку впереди. За ней распадалась надвое волна. - Ходил калады проверять... Но нам подходить к нему бесполезно...

- Потому что водоохранное судно?

- Если и лодка пойдет - все равно... - Начальник рыбин-слекции тоже поднялся на мостик. - Сразу весь улов полетит за борт... Браконьер к браконьеру никогда не плывет. Если приближается - значит, рыбнадзор! .

- Шустро идет. - Хаджинур взял у Русакова бинокль. - И грузоподъемность приличная - восемьсот кэгэ...

- А тысячу не хочешь? - возразил Цаххан.

Вокруг до самого горизонта морское поле было сплошь изрыто бороздами. "Вечная пахота моря..." Слышал ли я эти слова или придумал сам? Тысячи оттенков зеленого и синего переливались, переходили один в другой. Мы шли по гребням волн. Еще больше появилось водорослей, но они были чуть-чуть другого цвета, чем у побережья.

- Керим встречает нас... - сказал Хаджинур. Он передал мне бинокль. Я не сразу разглядел песчаную косу и деревянный домик.

- Он действительно прокаженный? - спросил я, возвращая бинокль. - И действительно никогда не выезжает с острова?

- Сейчас ему восемьдесят четыре года, последний раз приезжал на берег лет сорок назад...

- А к врачам?

- Болезнь эта не лечится. И никому уже не опасна, кроме него самого.

- Так и живет один?

- Насколько я помню. Ни жены, никого. Из Кызылсу раз в неделю придет лодка - привезут ему воду, хлеба, иногда овощей. Крупу или консервы. А он им - рыбы, раков. А то браконьеры пожалуют. Он им наживку - кильки, сети чинит. Молчаливый старик, обходительный. Сейчас сами увидите! Стоп! А это кто? - Хаджинур повел биноклем. - Мазут собственной рожей! Клянусь! В лодке...

- Что за лодка? - вскинулся Цаххан.

- Летняя. С двумя моторами.

- Миша! - Цаххан сорвал с себя куртку, бросил на палубу. - Я размажу его по стене за Сережу! Только не упусти!

- Касумов? - удостоверился я.

- Касумов, - ответил он бодро, даже чуть весело. Браконьер был длиннорук, ловок, с копной жестких черных волос. На нем был изрядно потрепанный армейский бушлат, старую шапку-ушанку он держал в руке.

На вид Мазуту было лет тридцать пять. Он стоял у деревянного помещения с надписью: "Госзаповедник. Застава "Осушной"".

Вчетвером - Мазут, я, Хаджинур и Цаххан - мы вошли в помещение, являвшееся офисом заповедника на этом острове. Внутри было холодно и сыро. В углу топилась плавником печка, от нее наносило сырым дымом, но тепла она давала мало. Его, наверное, все без остатка забирал пузатый закопченный чайник, зло дребезжащий жестяной крышкой. Половину помещения занимал грубо сколоченный стол с двумя длинными лавками.

- Посидите. - Я вышел. Миша Русаков должен был вынести мою папку с протоколами, оставшуюся на мостике.

- Там чай. Я заварил... - Старик прокаженный стоял у трапа небольшого роста, с тяжелой крупной головой и старческой безысходностью в глазах. Он был похож на Маленького Мука. Рыбацкие сапоги доходили ему едва ли не до груди.

- Спасибо. Попьем вместе.

Он кивнул, но с места не сдвинулся.

- Пожалуйста, Игорь Николаевич. - Капитан Миша Русаков протянул мне папку. Нам было приятно общаться друг с другом, я это быстро установил. Мы еще не уйдем? Хотел угостить старичка пресной водой. В Баку заправился...

- Пожалуйста. Время есть...

Я проверил содержимое папки, вернулся в помещение. В общей сложности я отсутствовал не более трех минут.

Лицо браконьера заплывало пока еще только розоватым сплошным пятном, верхняя губа была разбита. Цаххан и Хаджинур смотрели куда-то по сторонам, мимо меня. Мазут достал сигарету, он единственный делал вид, что ничего не случилось.

- Что с вами? - задал я бесполезный вопрос. Браконьер не ответил.

- Вот бумага, напишите, что произошло. - Я положил перед Касумовым чистый лист. - Я обещаю дать этому ход...

- Все нормально, гражданин прокурор, - сказал Мазут. - У нас свои дела.

- Это безобразие!

- А стрелять в рыбинспектора - не безобразие? Убить человека! Оставить сирот!.. - жутко закричал вдруг начальник рыбинспекции. - Мы ведь с ними как? "Обнаружив факт нарушения правил... - он кого-то копировал, - я, такой-то..." Будто они стоят - руки по швам! А они ведь стреляют! И не думают нам "представляться"! У-у, гад! На Осушной приплыл! Думал, не найдут!