Дональд Уэстлейк - Восковое яблоко Страница 7

– Вы правы, – согласился Боб. Но конечно, выглядел он при этом, как и стоило ожидать, удрученным – подобное выражение лица тоже было совершенно не к месту. К счастью, на нас, похоже, никто не обращал внимания.

– Извините, – добавил он.

– И если уж я буду называть вас Бобом, – продолжал я, пытаясь его отвлечь, – то вам придется звать меня Митчем. Идет?

На его лице заиграла счастливая улыбка. Наконец-то выражение, не вызывающее подозрений!

– Конечно да. Митч. – И он настоял на том, чтобы мы пожали друг другу руки. С этим я нехотя согласился, протянув ему левую руку.

Минутой позже Стоддард принес нам меч-рыбу, которая тоже оказалась очень вкусной. Орудовать вилкой левой рукой было для меня так же непривычно, как и ложкой, но я справился.

Пока мы ели, я попросил Гейла просветить меня насчет того квартета за столом напротив: четырех женщин, которых я не знал. Мне пришлось напомнить ему, чтобы он не бросал украдкой взгляды в их сторону. Наконец он угомонился и назвал их имена. Выяснилось, что я вижу воочию двух жертв “несчастных случаев”. Лицом ко мне сидела Роуз Акерсон, а слева – Молли Швейцлер, те самые женщины, которые получили ушибы и обожглись, когда в этой комнате во время трапезы рухнул стол. Это был первый из подстроенных несчастных случаев.

Хотя я уже знал историю обеих женщин и их едва ли можно было подозревать, я позволил Бобу Гейлу рассказать мне то, что ему было известно – некую смесь из фактов и выдумки. Роуз Акерсон было около шестидесяти – она овдовела за три года до того, – когда она неожиданно похитила младенца из коляски, стоявшей у аптеки. Она хорошо о нем заботилась, не делала попыток получить выкуп и, когда ее поймали, пыталась объявить этого ребенка своим. Последние четыре года Роуз Акерсон провела в психиатрической клинике штата.

Молли Швейцлер, полная сорокатрехлетняя женщина, казавшаяся излишне внушительным олицетворением плодородия, никогда не была замужем. Сейчас она весила меньше, чем в свои четырнадцать лет. Когда ей исполнилось девятнадцать, семья обратилась к помощи психиатров, и к настоящему моменту Молли уже девять раз побывала в Психиатрических лечебницах, что составляло почти пятнадцать лет из последних двадцати трех лет ее жизни. Вес Молли временами превышал четыре сотни фунтов, порой она буквально доводила себя обжорством до могилы, а ее мать говорила врачам, что не раз видела, как Молли продолжала есть, когда ее уже рвало от пищи. Теперь, проведя шестнадцать месяцев в лечебнице, Молли весила около двухсот шестидесяти фунтов. Прогноз врачей был неутешительным.

Никто из них всерьез не надеялся, что тело Молли, измученное столь беспощадным обращением, протянет больше десяти лет – вероятно, первым не выдержит сердце. И еще более вероятным было то, что по крайней мере часть из этих десяти лет она проведет в лечебнице.

Двум другим сидящим за тем же столом женщинам пока не приходилось сталкиваться с преступником. Этель Холл, высокая и стройная тридцатисемилетняя женщина, тоже никогда не была замужем. После окончания колледжа она работала библиотекарем. Этель было тридцать пять лет, когда она подвергла сексуальным домогательствам одиннадцатилетнюю девочку, которая обо всем рассказала родителям. Оказалось, что и другие дети подвергались домогательствам со стороны мисс Холл, но родителям стало об этом известно впервые. Отец девочки, кипя от негодования, заявился к мисс Холл с угрозами, а после его ухода она вскрыла себе вены. Лишь потому, что возмущенный отец ребенка решил пойти в полицию, мисс Холл нашли раньше, чем она умерла.

И почему в трагических судьбах нам часто мерещатся проблески комедии и даже фарса? Не знаю... Знаю только, что лица, глаза, даже руки людей – это более чем достаточное противоядие от вспышек гомерического хохота. Наблюдая за осторожными, какими-то птичьими движениями Этель Холл, клюющей по крошкам свой обед, я не мог отыскать что-то смешное в мысли о библиотекаре-лесбиянке.

Четвертой из женщин, сидящих за столом, была Мэрилин Назарро двадцати семи лет. Она вышла замуж, еще не закончив школу, и сделала это не по традиционной необходимости: прежде, чем родился ее первый ребенок, прошло почти два года. Еще через год у нее появились близнецы, и вскоре после их рождения на Мэрилин начала накатывать легкая депрессия, которая вскоре усугубилась, и трое ее детей оказались под присмотром бабушек и дедушек, так как она больше не могла ухаживать за ними. Мэрилин плохо спала, плохо ела, редко вставала с постели и никогда не одевалась. Она часто плакала и в конце концов отказалась подниматься даже в туалет и стала ходить под себя. Тогда семейный врач решил, что пора вызывать психиатра, и две недели спустя Мэрилин поместили в клинику, где она оставалась два года. Потом год свободы, потом еще три года в больнице. Они истекли два месяца назад. Врачи не верили, что им удалось найти и устранить причину депрессии и полагали, что скоро снова увидят Мэрилин Назарро у себя.

Глядя на эту веселую, оживленную брюнетку, с ярким макияжем, выглядевшую моложе своих двадцати семи лет, блестящую рассказчицу, которая была душой общества, собравшегося за тем столом, было трудно поверить, что ее не вылечили окончательно. Однако я знал, что большинство пациентов психиатрических клиник нередко попадают туда снова и снова и в конце концов остаются там навсегда. Мэрилин Назарро с ее периодическими депрессиями и Молли Швейцлер с возобновляющимися приступами обжорства были типичными пациентами психиатрических заведений: таких душевнобольных можно сравнить с заводной куклой. В клинике их заводили, а затем выпускали в общество, где завод постепенно кончался, и их приходилось возвращать назад для нового завода – и так снова и снова, пока пружина не ослабеет настолько, что ее нельзя будет больше завести и они уже никогда не смогут выйти за стены лечебницы.

Эта мысль заставила меня вспомнить о стене и о том, что я не смогу приняться за строительство, пока не заживет рука. И неожиданно у меня возникло тошнотворное ощущение – словно я находился на корабле, на море штормило, а корабль только что потерял свой якорь.

Глава 5

Доктор Камерон прочел записку вслух: “Сожалею, что это были вы”. Перевернув листок и взглянув на оборотную сторону, на которой ничего не было, он вопросительно посмотрел на меня:

– С бутылкой виски?

– Да, с маленькой бутылочкой. – Пломба не тронута. Мы с Бобом Гейлом, только что закончив обедать, сидели напротив письменного стола в кабинете доктора Камерона. Мне хотелось подольше побыть в столовой, чтобы увидеть всех постояльцев “Мидуэя”, но нужно было еще многое сделать, в том числе сообщить об этой записке. Я передал ее доктору, как только зашел в кабинет, так как считал это самым важным делом.

– Очень странно, – задумчиво протянул он, потом положил записку на стол, поднял глаза и нахмурился. – Очень, очень странно.

– Как я понимаю, никто из пострадавших не получал таких записок.

– Абсолютно никто, это в первый раз. – Он посмотрел на меня:

– Вы полагаете, она от того, кто все это устраивает?

– Думаю, это вполне вероятно. Не обязательно, но вероятно. В записке не сказано, что она от того, кто подстроил мое падение с лестницы. Вообще-то в ней даже не говорится, что несчастный случай был подстроен. Ее можно понять просто как выражение сочувствия от кого-то, кто сожалеет о том, что со мной случилось, о том, что кто-то пострадал.

Доктор Камерон покачал головой:

– Анонимное выражение соболезнования? Нет, не похоже.

– Записка наверняка от того, кто это сделал, – сказал Боб Гейл. Он сидел на диване, который стоял справа у стены. – Ни от кого другого она быть не может.

Я обернулся и посмотрел на него:

– Ну, не на все сто процентов. Процентов девяносто, но этого достаточно, чтобы строить предположения. Особенно если после других несчастных случаев не было таких выражений соболезнования.

– Не было, – заверил меня доктор Камерон.

– Я имею в виду не обязательно записку, – уточнил я. – Может быть, подарок, оставленный в комнате жертвы, как эта бутылка виски.

– Об этом стало бы известно, – ответил доктор. – Нет, ничего подобного до сих пор не было.

– Хорошо. Тогда возникает вопрос: почему на этот раз? Если записка от злоумышленника, то почему он не хотел, чтобы в его ловушку попал я?

– Потому, что вы только что приехали, – предположил Боб Гейл. – Вы пока еще не один из нас – ну, что-нибудь в этом роде.

– Полагаю, такое возможно. Но вероятнее всего, он или она знает, кто я такой и почему я здесь.

– Не понимаю, каким образом, – сказал доктор Камерон.

– Должно быть, либо вы, либо Боб могли упомянуть об этом в разговоре с кем-то, кому вы доверяете, не обязательно с преступником, в разговоре с каким-то третьим лицом, вполне безобидным на вид, которое потом поделилось этой информацией с кем-нибудь еще, а тот рассказал другому, и сейчас, возможно, половина постояльцев “Мидуэя” уже знает об этом.