Леонид Словин - Победителям не светит ничего (Не оставь меня, надежда) Страница 7

— А я успею? — ошалело спросил Алекс.

— Успеешь, как миленький, — вот билет на самолет! Рейс «Эль-Аль». Сейчас топай в бухгалтерию, получай деньги. Ключ от сейфа оставь у секретаря. Пистолет…

— Понятно.

Алекс встал. «Туз» подошел к нему, обнял за плечи:

— Крончер, мы возлагаем на тебя большие надежды. Смотри не подкачай… Дополнительные инструкции получишь в Москве. У нашего представителя…

Виктор Чернышев начал традиционно.

С места происшествия.

Китаец снимал квартиру в многоподъездной «восьмиэтажке» — лежачем небоскребе, протянувшемся внутри квартала. Со всех сторон вокруг его закрывали другие дома. Разнокалиберные, разноэтажные. Свободная застройка семидесятых.

В стороне виднелась аптека, несколько магазинов. Окна домов смотрели друг на друга. В часы «пик» нескончаемая череда людей тянулась отсюда к автобусам, к метро.

Чернышев приехал к дому поздно вечером.

Сейчас здесь было пусто и тихо. Виктор постоял у подъезда.

Короткоостриженный, не очень высокий, сухощавый крепыш лет 35, даже по виду, малоразговорчивый, жесткий, уверенный в себе, каких много в Москве.

Теперь на таких все больше обращали внимание, скорее всего, из-за скрытой угрозы, исходившей от них, хотя они и старались не выделяться, раствориться в безликой толпе.

Поднявшись на восьмой этаж, Виктор подошел к окну. Пейзаж был знакомый: «Ночь, улица, фонарь, аптека…»

Окна квартиры, в которой был убит Ли, тоже выходили на эту сторону. По меньшей мере, из десятка окон в доме напротив могли заглянуть в тот вечер к нему в комнату, не задерни он предусмтрительно шторы.

Кто-то мог, случайно глянув вниз, увидеть и киллеров, входивших в подъезд. Или выходивших из него…

Во многих окнах в доме напротив и сейчас еще горел свет.

Чернышев принялся внимательно просматривать их одно за другим, пока не нашел то, о котором писал в своем рапортие участковый…

На звонок в дверь долго никто не отвечал, потом раздался глухой мужской голос:

— Кто?

Виктор назвался.

Непродолжительное молчание: там, по — видимому, переварили внезапное вторжение.

— Подождите… Сейчас…

Дверь открылась, и перед Виктором предстал человек его возраста в инвалидной коляске. «Телеглаз», как назвал его участковый.

Лицо инвалида, как у всегда у тех, кто мало бывает на воздухе, светилось желтовато — серым налетом, но глаза под бритым черепом смотрели настойчиво и яростно…

Виктор непроизвольно отвел взгляд.

В прошлой своей жизни, ничего кроме брезгливости, не мог он испытывать к человеку, подглядывавшему в оптический прибор за соседями.

Но в той его, Чернышева, жизни «хорошее» было четко и бескомпромиссно отделено от «плохого».

На этот счет существовали категорические высказывания любимых авторов. В доме родителей продолжался бесконечный интеллигентский треп о совести, которая либо есть, либо отсутствует.

«Это как же! Читать чужие письма! Позор!..»

Но теперь Чернышев признавал интерес к чужой жизни. Правда, только при наличии профессиональной сверхзадачи. Если речь идет о борьбе с уголовной преступностью, в разведывательных и контрразведывательных целях…

Многое он отдал бы сейчас за то, чтобы нашелся человек, подсматривавший за квартирой китайца в момент, когда там орудовали киллеры…

— Это вы по поводу китайца? — спросил человек в инвали дной коляске.

Виктор кивнул. Инвалид развел руками:

— Да что еще я могу сказать? Ведь говорил уже, что не видел ничего особенного…

— Ничего?

— Абсолютно.

В принципе на этом можно было ставить точку.

Человек в инвалидной коляске ждал.

Виктор подумал немного, потом спросил, стараяь не показа ться полностью бестактным:

— А вы бы не могли дать мне взглянуть в вашу подзорную трубу?

Инвалид на мгновение дрогнул. Его словно застали за чем-то постыдным. Но все же, вздернув брови, решился:

— Коли надо — так надо!..

Он отъехал в угол, открыл дверцу шифоньера и достал оттуда подзорную трубу. Потом, пошарив за шкафом, — штатив.

Установив штатив и приспособив к нему трубу, Виктор вни мательно вгляделся в открывшуюся перед ним перспективу. Потом сменил угол зрения в поисках оптимального варианта.

Дом напротив был виден ясно и четко: скорей всего, увеличительная способность трубы была наредкость высокой. Но вширь поле зрения ограничивал размер оконного проема.

Виктор представил себя инвалидом, заглядывающим в чужую жизнь. Вот мелькнула вышедшая из ванной женская фигура. Торопливо кинулась друг другу в объятья истосковавшаяся парочка…

Но одно дело — истекающий слюной импотент перед замочной скважиной или перед глазком «пип — шоу», когда где — то на сцене уже просто автоматически трахаются за деньги партнеры.

Другое — этот наблюдательный пост у окна…

Что чувствовал в такие минуты, человек в инвалидной коляске.

Тут была не только своя логика, но и своя правда.

Потому что у того, у кого есть все, правда, она, совсем не та, чем у того, кто лишен всего.

Благоприобретенная внешняя шероховатость так и не удалила до конца его внутренней деликатности, поэтому Чернышев даже не поинтересовался, живет ли хозяин квартиры один или с кем- нибудь из родственников, есть ли у него семья.

— Так вы говорите, — никто не выходил и не заходил? — спросил Виктор задумчиво.

— Да поздновато уже было. И холодно…

Виктор нацелил трубу на квартиру Ли. Шторы на окнах были задернуты. «Милиция постаралась…»

— А сутенер, который привел к китайцу девку, был один?

— Двое… — удивленно откликнулся инвалид. — Они всегда вдвоем ходят…

— Они ведь не в первый раз с ней приезжали?.

Инвалид кивнул:

— Я его тут уже видел и раньше.

Виктор вздохнул:

— Может хоть какая еще мельчайшая деталишка…

Он всегда испытывал неловкость перед инвалидами.

Мужчина в коляске задумался.

— Тетка еще одна выходила. С собакой…

Но тетки Виктора не интересовали.

— Хотите чай? — спросил вдруг хозяин квартиры. Чем-то ему нравился этот приехавший на ночь мент, а чем — он объяснить бы не смог.

— Да нет, спасибо!

— Пива? — поинтересовался тот снова.

Отказываться было неловко и Виктор кивнул.

Инвалид подъехал к холодильнику, достал две бутылки, открыл и пододвинул к Виктору стакан, а свой взял в руки.

— Вот так и живем, — вдруг ни с того, ни с сего сказал он. — Хреново, а что поделаешь? Кому — то надо было это делать…

И так как Виктор уставился на него непонимающе, жестко и нервно бросил:

— Это Афганистан…

Виктор сморщился, с силой сжал губы. Представил себя на его месте. Вот здесь, в этой квартире, в инвалидной коляске. С длинной подзорной трубой в руках, разглядывющим чужие окна…

— Сороковая армия?

— Кандагар.

— А меня в Кабуле ранило…

Теперь Виктор не мог вот так просто встать и уйти.

Во рту ощущалась хинная горечь, глаза резало. Он чувствовал, как снова переполняет его волна даже не столько сочувствия, сколько поднимающейся из самой глубины сознания ненависти… К тем, кто это все тогда начал. Закрутил. Всех подставил. Искалечил. Для чего это было все надо? Кому?!

Пейджер Чернышева внезапно включился.

Его просили позвонить в РУОП дежурному.

— Чернышев. Слушаю…

— Завтра в девять быть у заместителя начальника Управле ния…

— В курсе, что там?

— Летит израильский хирург со своим импрессарио. Генерал вызывает тебя вместе с «сестрой»…

Надо было идти.

— Ладно, кореш, — выдавил он из себя. — Если я хоть чем-то могу тебе помочь, быть полезным, — вот тебе мои теле фоны. Этот домашний. А вот в конторе…

День был тяжелый — операционный, который отбирает обычно много нервов и сил.

Перед тем, как уехать домой, профессор Бреннер все равно провел введенный им же обязательный вечерний обход.

Ни с временем, ни с усталостью он никогда не считался, и в свои шестьдесят работал, фактически, на износ.

Он вышел улицу.

Зима в Тель-Авиве стояла мягкая. Это не Иерусалим, снега здесь и раз в пять лет не увидишь. Еще за несколько минут до ливня могут, как ни в чем не бывало, ярко светить звезды.

Бреннер сел в машину, подвел к контролеру автостоянки, шутливо откозырял…

У него были ловкие руки и цепкий взгляд. И тот особый инстинкт, который превращает врача в целителя.

Его побаивались и не только больные, но свои же коллеги тоже. Одни приписывали ему талант, другие гипнотическую силу. Но все это была мистика. На самом деле все решали упорство и тяжкий труд.

Бреннер одним из первых в Израиле перешел на метод перекрестного взаимообмена органами для трансплантации. Зачинателем был еще покойный Дан Шмуэли — блестящий хирург и философ.