Взяточник - Григорий Васильевич Романов Страница 7

– А что там условия хуже, чем во взрослой тюрьме?

– Не, условия лучше. Там и прогулки дольше и телек показывают. И наставники суетятся, что б мы перевоспитывались, типа.

– А что тогда не так?

– Все так. Только там ты за свои вопросы закукарекал бы уже давно!

– В смысле?

– Под шконкой бы жил. Ну ты это, не парься. На взросляке такого нет, забей! На взросляке, чтобы залететь, надо, чтобы смотряга дал добро.

– Смотряга?

– Смотрящий за зоной. Авторитетный зек, типа. Да ты там никому не нужен будешь. Че с тебя взять-то? В косяки там по наводке вгоняют. Да не, Иваныч, не парься. Ниче тебе там не сделают. Ты так, веди себя по человечески, и все нормуль будет. В картишки не играешь?

– Нет.

– Вот и там не играй. Ни на че. А то, разведут, глазом моргнуть не успеешь, будешь должен кругом.

В дальнейшем, общение с Николаем перешло уже в сплошной монолог. Догадайтесь, чей? Не задавая никаких вопросов и вообще не имя возможности вставить слово, Евгений Иванович узнал: кто такие вохрушки и как завоевать их расположение, почему не имеет смысла передавать в тюрьму плетеные мочалки, как сварить суп на бульоне из копченой колбасы, что делать, если случайно получил чужую маляву, для чего во дворике для прогулок необходимо поливать водой углы, как общаться через гофру и отправлять посылки по канализационным трубам, зачем у входа в камеру приварена пустая труба с глухим дном, почему в локалке должно быть чисто, чем реснички хуже решеток на окнах, сколько раз нужно ударить по батарее, прежде чем прокатать дорогу, кто в автозаке ездит отдельно от остальных, как спать на двух матрасах, если положено иметь один, что такое клоп, трамвай, тормоза, пальма… и еще бесчисленное количество абсолютно посторонней для него информации.

На голубом глазу Коля сознался в нескольких нераскрытых преступления, среди которых грабежи, угоны, телесные повреждения разной степени тяжести…

Да уж, Коля, видишь ты стукача за версту! – усмехнулся Евгений Иванович. Наверное, половину своих судимостей получил благодаря языку без костей…

Глядя на Николая, слушая его колоритную ахинею, Евгений Иванович поражался той пропасти, которая разделяла их. Кроме морфологических признаков, у них не было ничего общего. Две параллельные реальности, не больше, не меньше. Закон же рассматривал их, как идентичный вид, именуя родовым понятием «преступник». Эта мрачная камера соединила несоединимое, ни для кого не сделав различий. Удивительно!

Наверное, еще немного, и голова Евгения Ивановича разорвалась бы, как снаряд. Но замок в двери в очередной раз скрипнул, и терзатель чужих ушей исчез в узких коридорах изолятора, оставив после себя полбутылки минералки. Фу-х-х, – выдохнул Евгений Иванович. Блаженная, как выяснилось, тишина воцарилась в камере, лаская слух, как компресс раздраженное горло: Неужели ушел? Слава тебе господи!

Пытаясь оценить услышанное, разложить его по полкам, он понял, что не справится с этой задачей. Такого количества тупой информации за единицу времени он в жизни своей не получал.

Часа два приходил он в себя, умоляя при этом высшие силы, чтобы Николай, не дай бог, не вернулся. Мольбы его дошли по назначению, больше Колю Евгений Иванович не увидел …и не услышал, что гораздо важнее.

Душа его потихоньку успокоилась, собственные мысли снова полезли в голову: Много ли будет в тюрьме таких, как я? Скорее всего, немного. В основной массе будут подобные николаи. Как жить среди них? Что, стать со временем таким же? Рассказывать о получении взятки, как об увлекательной погоне от ментов? Нет, я и через двадцать лет не приближусь к нему. Да и зачем? Таким надо если не родится, то уж точно стать гораздо раньше, еще в период прыщавого пубертата. Нет, мое время ушло. Вон, Галичкин Сергей Петрович, интеллигентный был человек. Подворовывал тихонько в филармонии, сел на пять лет, сейчас освободился. Недавно видел его, общался о том, о сем. Так он, каким был, таким и остался. На феню блатную не перешел.

К вечеру в камеру посадили очередного сидельца. – Игорь, представился новичок. На вид ему было лет двадцать восемь – тридцать. Высокий, сухопарый, с мощными жилистыми руками. Вся его наружность говорила, что в жизни он занят физическим трудом. Ну, и не сильно разговорчивый, что можно сразу записать ему в плюс.

– За что заехали, поинтересовался Евгений Иванович, начавший уже привыкать к тюремному лексикону.

– Людей на машине сбил.

– И что, за это закрыли?

– Да. С двумя трупами не отпустят.

– О господи! Как это вас угораздило?

– Да вот, угораздило. Можно на «ты».

– Что, пьяный был?

– Нет, с похмелья, немного. До сих пор сушняк мучит. Здесь водички нет?

– Есть немного минералки. На, попей. Н-да, едешь вот так, и на тебе: вся жизнь разделилась пополам.

– Это точно.

– А кто потерпевшие?

– Отец с дочерью, семь лет. Вроде и ехал не быстро, километров пятьдесят, не больше. Девчонка на дорогу выскочила, прямо перед машиной. Отец за ней бросился… Блин, два трупа. Как так?!

– Сочувствую. Как жить-то теперь с такой гирей на душе?

– Вот так и жить. Не в петлю же лезть.

– Даже не знаю. Если б я две души загубил, может и залез бы…

– Я не полезу. Греха на мне нет.

– О-как?!

Игорь посмотрел на Евгения Ивановича, как бы оценивая, можно ли с ним откровенничать.

– Ладно, что уж там! Теперь все равно… Не я их сбил.

– В смысле, не ты?

– В прямом. Не я. Девчонка за рулем была, соседка. Попросила дать порулить, я и дал.

Ленка, я ее с детства знаю, родителей ее знал… Они у нее погибли, когда ей шестнадцать было. Ну, ее и понесло по жизни. Проституткой была, на трассу ходила, дальнобойщиков обслуживать. Денег, понятно, не было, учиться некогда. У нее еще брат был младший… ну, в смысле, он и сейчас есть. Пришлось ей и его тянуть на себе. Зарабатывала, как могла. А тут, прикиньте, встретила парня, Алексей зовут. Хороший парень, не пьющий, работящий, всем бы таких. А Ленка, хоть и проститутка… душа у нее хорошая, добрая. В общем, влюбился он в нее по уши, а она в него. Весь квартал за них радовался. Если бы кто о занятии ее проболтался, убили бы, не пожалели. Да, все радовались… волновались только, что будет, если Лешка правду про нее узнает. Да он, наверное, сам догадывался, но виду не подавал. Любовь зла, сами знаете, наверное. И