Во сне и наяву - Татьяна Александровна Бочарова Страница 7

Затем грузовик уедет, а на смену ему во дворе появится красивая блестящая иномарка главврача.

После восьми к воротам начинала тянуться длинная вереница людей. Это были врачи, медсестры и санитары, спешащие на работу в отделение. Иногда я пыталась подсчитать, сколько среди них женщин, а сколько мужчин, но всякий раз сбивалась.

Около одиннадцати двор наполнялся ходячими больными и пустел только к обеду. После тихого часа начиналась выписка, шел народ с сумками, приносили охапки цветов, стояли в ожидании автомобили.

Вечером персонал покидал больницу, а на следующий день все повторялось заново.

Бывали в этой периодичности и незапланированные, спонтанные эпизоды. Однажды во дворике яростно и свирепо подрались два санитара. Я знала, из-за кого – красавицы медсестры, той самой, что делала мне уколы.

Сама виновница поединка прошла мимо соперников с гордо поднятой головой и равнодушным видом, не удостоив взглядом ни того ни другого. Я несколько раз видела, как она целовалась в ординаторской с заведующим отделением, поэтому понимала ее пренебрежение к двум сгорающим от страсти дурачкам.

Санитаров разняли, но один из них успел расквасить противнику нос и держался победителем. Старшая медсестра потом долго отчитывала обоих – слов из-за стекла я разобрать не могла, но выражение лица у нее было очень суровым.

Наблюдать за дракой мне понравилось, однако, к великому разочарованию, больше никаких ЧП не происходило. Я продолжала часами просиживать у окошка в надежде увидеть еще что-нибудь интересное, и как-то заметила бредущую по двору усатую инспекторшу.

Я сразу узнала ее по кудлатой темной голове – она была без шапки, в коротком голубом пуховике и высоких белых сапожках. Усатая остановилась возле больничного крыльца, кинула беглый и рассеянный взгляд на окна и решительно шагнула на ступеньки.

Вскоре в палату заглянула нянечка.

– Демина, к тебе пришли.

Я кивнула. Нянечка посторонилась, пропуская в дверь усатую. Та уже успела снять пуховик, на ее узких плечах болтался белый халат.

– Здравствуй, Василиса. – Голос у нее был такой же резкий и неприятный, вдобавок ко всему еще и простуженный. Видно, ее мучил насморк, потому что она уселась в дальнем углу палаты, комкая в руке платочек.

– Здравствуйте, – равнодушно проговорила я.

– Как дела? – поинтересовалась инпекторша. – Лучше тебе?

– Лучше.

– Что-нибудь болит?

– Почти нет.

– Ну вот и хорошо. – Она прижала платок к носу и звучно чихнула. – Тебя на следующей неделе выписывают, знаешь об этом?

Я качнула головой.

– Да, выписывают, – повторила усатая, краешком платка вытирая слезящиеся глаза. – Я вот тут думаю, как с тобой быть. Домой возвращаться нельзя, твоих родителей лишают родительских прав. В больнице тоже не могут держать вечно. Стало быть, остается детский дом. Ты не против?

Я неопределенно пожала плечами, не собираясь выкладывать усатой свои планы о побеге на вокзал. Пусть себе думает, что я сплю и вижу попасть в приют.

– Значит, не против, – обрадовалась инспекторша и снова чихнула. – Ну вот и отлично. Я сегодня же начну оформлять твои документы. Ты пока набирайся сил, отдыхай. Нянечка жаловалась, что тебя кушать не заставишь. – Она подняла некрасивое усталое лицо и первый раз за все время разговора посмотрела мне в глаза. – Это ты зря. Нужно есть, если хочешь вырасти. Поняла?

– Да.

– Ладно, я пойду. До понедельника. – Усатая встала со стула и не спеша пошла к двери. У порога она обернулась и проговорила, почему-то понизив голос: – Не думай, детдом хороший. Один из лучших по району. – Она назвала номер того самого, про который мне рассказывала Нинка, и вышла из палаты.

Оставшись одна, я первым делом прикинула, сколько времени осталось до понедельника. Сегодня была пятница, значит, в запасе у меня два дня.

Убежать я решила в ночь с воскресенья на понедельник – в это время больница пустовала перед новой рабочей неделей.

Улизнуть из отделения казалось делом нехитрым, проблема состояла лишь в том, что мои куртка и ботинки, как и рваная водолазка, были заперты в кладовке для одежды на первом этаже. Ключ от кладовой находился у завхоза, суровой, рябой и жилистой старухи, к которой и подойти-то было страшно, не то что просить выдать вещи.

Я голову сломала, придумывая, как добраться до своей одежки, но так и не нашла мало-мальски путного выхода.

Вечером меня позвали в процедурную на очередной укол. Понурая и убитая, я брела по коридору, точно сонная муха, и едва не ударилась лбом о приоткрытую дверь сестринской. Вовремя остановившись, я машинально заглянула вовнутрь и остолбенела.

В углу на вешалке висела поношенная черная куртка, а внизу, на полу стояли войлочные ботинки, именуемые в народе «прощай молодость». Память моментально и услужливо воскресила тот факт, что куртка и ботинки находятся здесь, в сестринской, давным-давно, с незапамятных времен, не исчезая ни поздним вечером, ни ранним утром. Иными словами, они были ничьи, скорее всего, достались отделению в наследство от какой-нибудь пожилой санитарки.

Что, если я воспользуюсь ими? Куртка ничуть не хуже моей, а может, и лучше, а ботинки… ботинки, конечно, будут велики размера на два, если не больше, ну да ничего не поделаешь.

В глубине души шевельнулась неприятная мысль, что это напоминает воровство, но я быстренько отогнала ее прочь. В самом деле, что еще делать – не оставаться же в палате, покорно дожидаясь, когда усатая отвезет меня в детдом в компанию к Нинке.

На сердце сразу стало легко и спокойно, я дошла до процедурной, героически вытерпела укол, выслушала похвалу медсестры за стойкость и вернулась в палату.

Все выходные я думала о предстоящей свободе. Мной владело искушение тайком забежать домой, навестить Макаровну, но я понимала, что делать этого ни в коем случае нельзя: меня, конечно, будут искать, и в первую очередь именно там.

Я решила, что повидаюсь со старухой позже, когда хоть немного обживусь на новом месте и обо мне забудут правоохранительные органы.

В воскресенье утром пришел Валера, он уже был в курсе, что с понедельника я покидаю больницу. Парень изо всех сил старался ободрить меня, шутил, смеялся, рассказывал забавные случаи из своей службы и ушел лишь после обеда, как всегда, оставив на тумбочке целую кучу фруктов и сладостей, а также баночки со стряпней своей матери. После его ухода я наконец впервые нормально поела, силой впихивая в себя пищу, – готовилась к тому, что с завтрашнего дня придется голодать.

С непривычки после еды меня разморило и потянуло в сон. Я решила, что это к лучшему – выспавшись днем, я не захочу спать ночью, когда надо будет действовать. Уютно