Камилла Лэкберг - Ледяная принцесса Страница 71

Гостиная, где они сидели, была самой большой комнатой в доме, но, на его вкус, переполненной мебелью и потому тесной. Биргит безумно нравились роскошные блестящие вещи, все вокруг сверкало новизной. Примерно каждые три года Биргит начинала жаловаться на то, что все выглядит очень старым и она устала от всего, что видит в доме. Она донимала его по нескольку недель, смотрела на Карла-Эрика умоляющим взглядом, и ему приходилось наступать себе на горло и в очередной раз раскрывать кошелек. Иногда он думал, что, стремясь обновить все вокруг, она каждый раз вновь пытается найти саму себя и свою жизнь. Сейчас Биргит переживала период увлечения «Лаурой Эшли»,[27] и комната, заполненная воланчиками и узорами с розочками, выглядела абсолютно женственной и женской. Но Карл-Эрик знал, что терпеть ему остается недолго: если повезет, в следующий заход, года через два, Биргит передекорирует комнату честерфилдовской мебелью и английскими охотничьими мотивами. Хотя может и не повезти — и все вокруг будет в каких-нибудь зебрах и тиграх.

Патрик кашлянул:

— У меня есть несколько вопросов и мне нужна ваша помощь, чтобы разобраться.

Все молчали, и он продолжил:

— Вы не знаете, как Александра познакомилась с Андерсом Нильссоном?

Хенрик выглядел удивленным, и Карл-Эрик понял, что он ничего не знал. Это принесет ему боль, но тут ничего не поделаешь.

— В школе они учились в одном классе, но это было много лет назад.

Биргит нервно заерзала на диване, сидя рядом с зятем. В разговор вступил Хенрик:

— Кажется, я слышал это имя. По-моему, Александра несколько раз выставляла его картины на продажу в своей галерее.

Патрик кивнул, и Хенрик продолжил:

— Я не понимаю — что, между ними существует какая-то другая связь, помимо этого? И что за причина, кому понадобилось убивать их обоих: мою жену и одного из ее экспонентов?

— Как раз это мы и пытаемся разузнать. — Патрик помедлил и сказал: — К сожалению, мы должны констатировать, что у них была связь.

В наступившей тишине Карл-Эрик увидел на лицах сидящих перед ним Биргит и Хенрика калейдоскоп быстро сменяющихся чувств. Сам он не очень удивился и быстро пришел к заключению, что раз об этом говорит полицейский, то это, скорее всего, правда. Принимая во внимание обстоятельства, это вполне естественно. Биргит в страхе прижала руку ко рту, а лицо Хенрика медленно белело на глазах. Карл-Эрик посмотрел на Патрика Хедстрёма и подумал, что, судя по его лицу, ему вовсе не по душе роль горевестника.

— Этого не может быть, — растерянно сказала Биргит, нерешительно оглядевшись вокруг. — Зачем понадобилось Александре сходиться с таким, как он?

Она беспомощно посмотрела на Карла-Эрика, ожидая его поддержки, но он избегал ее взгляда и упорно рассматривал свои руки. Хенрик не произнес ни слова, но весь как-то съежился.

— Вы не знаете, они продолжали поддерживать контакт после того, как вы переехали?

— Нет, я так не думаю. После того как мы уехали из Фьельбаки, Алекс оборвала все свои связи, — сказала Биргит.

Хенрик и Карл-Эрик сидели молча.

— Я хочу спросить еще кое о чем. Вы уехали в середине семестра, когда Алекс училась в шестом классе. Что за причина? Почему вы уехали в такой спешке?

— В этом нет ничего странного. Карл-Эрик получил просто фантастическое предложение, от которого, разумеется, не мог отказаться, и ему пришлось принимать решение буквально в один день, вдобавок требовалось его присутствие, поэтому мы уехали так быстро, почти никого не предупредив.

Она не знала, куда деть руки, когда говорила.

— Но вы не стали оформлять Алекс в какую-нибудь школу в Гётеборге, а вместо этого отправили ее в интернат в Швейцарии. Почему, по какой причине?

— У нас появились совершенно другие денежные возможности, когда Карл-Эрик начал работать на новом месте, и мы просто хотели дать Алекс все самое лучшее, — сказала Биргит.

— А разве в Гётеборге нет хороших школ? Почему Швейцария?

Патрик неумолимо задавал свои вопросы, и Карл-Эрик не мог не восхищаться его профессионализмом и настойчивостью. Когда-то он сам был таким же молодым и горел энтузиазмом, но сейчас Карл-Эрик чувствовал только усталость.

Биргит продолжила:

— Ну конечно же есть. Но мы в первую очередь подумали о том, какие знакомства и связи у нее могут появиться в такой школе: там даже учились два принца. Такие контакты значат в жизни очень много.

— Вы были в Швейцарии вместе с ней?

— Да, конечно, с ней, записали ее в школу, если ты это имеешь в виду. Конечно.

— Да нет, это не совсем то, о чем я хотел спросить. — Патрик на всякий случай посмотрел на свои записи в блокноте. — Александра закончила учебу в весеннем семестре семьдесят седьмого года. А зачислена в школу-интернат весной семьдесят восьмого, и в то же самое время Карл-Эрик начал работать здесь, в Гётеборге. Мой вопрос заключается в следующем: где вы были целый год между этими датами?

На лбу Хенрика появилась морщинка, и он переводил взгляд с Биргит на Карла-Эрика. Оба избегали его взгляда, а Карл-Эрик чувствовал режущую боль в сердце, которая медленно набирала силу.

— Я не понимаю, чего ты добиваешься этими вопросами? Какое отношение к расследованию имеет, в каком году мы уехали — в семьдесят седьмом или семьдесят восьмом? Наша дочь мертва, а ты приходишь сюда и допрашиваешь нас, будто мы преступники. Должно быть, тут просто какая-нибудь ошибка, кто-нибудь неправильно написал. Наверное, так. Мы приехали сюда осенью семьдесят седьмого, и тогда же Александра начала учиться в школе в Швейцарии.

Патрик с сожалением посмотрел на Биргит, которая нервничала все больше.

— Мне очень жаль, госпожа Карлгрен, что я доставляю вам неприятности. Я знаю, что вам сейчас очень трудно, но я должен задавать эти вопросы — такая у меня работа. Согласно моим данным, вы приехали сюда не раньше весны семьдесят восьмого, и в течение всего предшествовавшего года ничто не указывает на то, что вы находились в Швеции. Итак, я обязан спросить снова: где вы были между весной тысяча девятьсот семьдесят седьмого и весной тысяча девятьсот семьдесят восьмого года?

Отчаяние во взгляде Биргит молило о помощи, но Карл-Эрик знал, что больше она от него этой помощи не получит. Он знал также и то, что она быстро сломается, — и выбора у него не оставалось. Он горестно посмотрел на свою жену и кашлянул.

— Мы были в Швейцарии: я, моя жена и Александра.

— Молчи, Карл-Эрик, больше ничего не говори.

— Мы уехали в Швейцарию, потому что наша двенадцатилетняя дочь была беременна.

Его не удивило, что Патрик Хедстрём в замешательстве уронил ручку, пораженный ответом. Одно дело, что полицейский вычислил или подозревал, и совсем другое — услышать это, произнесенное вслух. Как иначе можно еще реагировать, услышав такую ужасную вещь.

— Мою дочь изнасиловали, воспользовались ее доверчивостью. Она была всего лишь ребенком.

Его голос сорвался, он крепко сжал руки и впился ногтями в ладони, чтобы лучше контролировать себя. Чуть погодя Карл-Эрик почувствовал, что в состоянии продолжать. Биргит больше ни разу не посмотрела на него: сейчас уже ничего нельзя вернуть и нет пути назад.

— Мы замечали, что что-то стало не так, но не знали, в чем дело. Раньше она всегда была веселая, жизнерадостная, но в начале шестого класса все изменилось — Александра стала тихой и замкнутой. К нам домой перестали приходить ее друзья, она пропадала часами, и мы не знали где. Нас это не очень сильно обеспокоило: мы думали, что она переживает какой-то возрастной кризис, может, переходный период от ребенка к подростку — я не знаю. — Карл-Эрик вынужден был опять остановиться и откашляться. Боль в груди становилась все более тянущей. — О том, что Александра беременна, мы узнали, когда она была на четвертом месяце. Конечно, мы должны были заметить признаки раньше, но кто бы мог подумать. Мы себе даже представить не могли…

— Карл-Эрик, пожалуйста.

Лицо Биргит было похоже на серую маску. Хенрик сидел совершенно оглушенный, не в силах поверить в то, что услышал. Да и как в это можно поверить? Карл-Эрик и сам понимал, каким невероятным все это кажется, когда слышал свои произнесенные вслух слова со стороны. Почти двадцать три года он не давал им вырваться наружу, и они грызли его изнутри. Ради Биргит он возложил на себя это бремя, но теперь слова высвободились и лились безостановочно.

— Мысль об аборте не приходила нам в голову. Ни разу. Учитывая обстоятельства. Мы не дали Александре никакого выбора, хотя, возможно, сегодня бы он у нее был. Мы никогда не спрашивали ее, что она чувствует или чего она хочет. Мы все сделали сами: забрали ее из школы, уехали за границу и оставались там до тех пор, пока она не родила ребенка. Никто ничего не узнал, а иначе «что же люди скажут».