Леонид Словин - Жалость унижает ментов и бандитов Страница 76

— Где она?

— В Онкологическом центре, — дежурный объяснил. — На Каширке. Там же рядом Седьмая больница. Где Никола…

— Жена сама звонила?

— Профессор. У меня записано. Там есть проблемы…

Дежурный знал больше, чем говорил.

«Господи! Только не это…Что за стремный день!»

Время неожиданно остановилось. Дела, которыми он был занят все эти сутки вдруг отдалились, существовали сами по себе.

Завод кончился.

Игумнов взглянул на часы:

— Слушай! Дай патрульную машину! Я быстро. Он меня добросит только в один конец! В Онкоцентр. Сам понимаешь…

Дежурный помотал головой, развел руки.

— Не могу! Ничего нет! Одна пошла к Качану, другая у морга с матерью Кузанковой. Еще в вытрезвителе…

— А патрульная?!

— Взял Авгуров. Начальник ему разрешил.

— Епонский бог!.. — Он выругался. — Что у них — своих машин нет в Управлении? Взял там, где она нужнее — на земле?!

— Это ты у меня спрашиваешь?!

Снова начались звонки.

— Слушаю… — Дежурный вернулся в образ.

Игумнов на секунду отвлек его:

— И далеко он?

— Авгуров? В Шереметьево… — Дежурный закрыл трубку ладонью, поднял глаза на стенные часы. — Смотри. Сейчас как раз электричка… Потом долго не будет. Советую. До Коломенского, а там — через жилой массив и на Старо-Каширское… Там и Седьмая, и Онкоцентр. Рукой подать… Быстрее всего!

Об Авгуровой в Аэропорту явно забыли.

Комната, в которой она находилась, была небольшим учебным классом милиционеры проводили в нем свои собрания, вывешивали стенгазеты.

Где-то за стеной работал телевизор, передавали «Дневник Съезда», передачу вслед уже закрывшемуся собранию. Ораторов то и дела прерывали аплодисментами.

«Заключительное слово…»

Домой позвонить не удалось — телефон в помещении отсутствовал.

Авгурова смотрела на взлетное поле за окном — мерзлое, пустое, как весь этот день. Даже через стекло чувствовался знобкий безотвязный ветер.

Попрежнему было темно.

В голову лезли никчемные в ее положении мысли.

В прошлом она не раз жалела, что не оставила себе фамилию первого своего мужа. А точнее его отца. Свекра.

«Тогда все было бы проще!»

Однако бывший супруг при разводе неожиданно проявил несвойственную ему настойчивость.

Говорили, что состоялось соответствующее решение Секретариата ЦК известная всему миру фамилия не должна фигурировать в бракоразводном деле.

«Впрочем, кто знает…»

Одиозная тень покойного свекра и сегодня ходила бы за ней по пятам.

«Тем более, что наверху все равно всем хорошо извеестно, кто есть кто. „Свердловы“, „Микояны“, „Берии“… Меняй фамилию — не меняй!..»

Нынешниие — вновь поднявшиеся наверх — тоже пришли не из тайги, не со стороны! Тут же и росли рядом. В «Лесных далях», в Жуковке, в Барвихе… Почти все — либо знакомые, либо друзья общих знакомых…

Авгурова ненадолго забылась сладким коротким сном тяжело больных и задержанных.

Ей привиделось ее недавнее путешествие по Святой земле, дома и стены из благородного иерусалимского камня и золотой купол мечети Омара в Старом городе.

Авгурову разбудил щелчок выключателя — в милицейском учебном классе вспыхнул свет. В помещение уже входили.

— Бедняжка! Совсем заждалась…

Она увидела своего мужа и мужа сестры — Ильина, пышущего здоровьем, обманчиво строгого, с озороватым взглядом. Третий был незнакомый моложавый — в синей незнакомой форме с петлицами. Он нес в руке ее сумку, отобранную таможней…

— Это Юрий Иванович, транспортный прокурор…

— Простите великодушно за то, что так получилось, — с лица прокурора не сходила смущенная улыбка. Он чувствовал себя явно не в своей тарелке. От своего имени и от имени своих подчиненных приношу вам искренние извинения…

С ними был и четвертый — повидимому, из здешнего руководства или старший смены, подло ее подставившей, но тот не вошел, только передал из-за двери несколько алых гвоздик, которые прокурор тут же ей протянул.

— Прощаешь его? — озорно спросил Ильин.

— Конечно, — она приняла цветы, состроила милую гримаску. — Спасибо.

— Тогда подайте друг другу ручки. Скажите: «Мирись-мирись, никогда не дерись…»

Мужчины были оживлены, все трое, по-видимому, только что выпили.

— Пойдемте отсюда… — Ей было не до дурачеств в этом негостеприимном казенном доме.

— Конечно, конечно.

Все четверо двинулись в коридор.

Почти бегом выбрались наружу.

Против служебного входа ждали машины.

Увидев пассажиров, водители включили тревожную круговерть огня над кабинами.

Пока Авгурова находилась в помещении, снаружи, не прекращаясь, шел снег. Было по-новогоднему бело.

Вдоль взлетного поля вовсю гулял прогонистый колкий ветер.

Игумнов выскочил на перрон.

Место одной решенной проблемы тут же занимали сразу несколько новых…

«Следовательша непременно отпустит серийного убийцу, если не привезти в тюрьму сверхсрочника, мужа убитой…» «Материал об убийстве Джабарова…» «Еще Бакланов, Никола…» «Надо задержать охранника „Аленького цветочка“ Туймасхана, „метр с кепкой“… Это когда вернусь…»

К отходившему электропоеду со всех сторон бежали люди.

Стучали компрессоры.

Машинист дал сигнал. Сжатый воздух с шипеньем обнаружил себя в автоматических дверях. Они вроде закрывались, но электричка стояла на месте.

Народ бросился к дверям.

«Любимое развлечение поездных бригад…»

Игумнова буквально внесло в тамбур, а затем дальше, в салон. Там уже все кипело. Игумнов увидел незнакомого милиционера — старослужащего, того швырнуло в проход, к окну…

Состав наконец двинулся, на ходу закрывая двери.

Электричка была из дальних, что редко ходят. Набитая любителями зимнего лова — в ватных брюках, брезенте поверх полушубков. Дребезжащая. Темная.

«Сволочи! У них там не то, что начальник отдела — президент государства звонит семье полицейского, чтобы выразить соболезнование…»

Впереди Игумнов снова увидел милиционера-старослужащего. Напротив него оказалось свободное место.

Милиционер уже садился, когда сразу с двух сторон закричали:

— Куда, твою мать?!

— Привыкли — на машинах! Да пьяных обирать…

Злобный старичок, без ватника, со значком Участника войны заорал страшным голосом:

— Гад! — Он готов был сожрать милиционера вместе с потрохами. Лицо его перекосило. — Не видишь, пачка сигарет лежит! Занято!

По другую сторону прохода тоже вскочили.

— Я-те счас!..

Игумнов шагнул, стараясь удержать бешенное дерганье ноги. В глазу появилась ставшее уже привычным в минуту волнения серое небольшое облачко.

Он сгреб Участника за китель. Притянул.

Вагонные звуки внезапно исчезли, электричка катила совершенно бесшумно в ватном неслышном пространстве.

Время остановилось.

Крепкий когда-то армейский габардин старика пополз под пальцами.

Пелена в глазу поднялась выше, теперь она закрывала скамьи и сидящих; рука, прихватившая ветерана, налилась свинцовой тяжестью. Казалось, никакой силе ее уже не разжать.

Освобождение наступило неожиданно.

Сначала вновь появился стук колес, затем и общий звуковой фон. Разговоры, голоса…

Каким-то чудом Игумнову удалось разжать руки. Серое пятно в глазу замерло. Постепенно начало рассеиваться.

Он отпустил старика. Повернулся. Стараясь никого не задеть, вышел в тамбур.

Впереди в дверном стекле показался Онкологический Центр — поднявшаяся на полнеба огромная литровая банка, расцвеченная огнями.

После Афгана никогда не было еще так плохо.

«Бакланов, Никола… Теперь это!»

Все шло своим чередом.

Начальство устраивало свои дела. Жулики воровали. Менты ловили воров.

Электричка, жестко набитая до предела, подрагивала на стыках. Пассажиры за стеклянными дверями доставали бутылки, закусь…

«Сволочи! Вы нам верите, когда в нас стреляют…»

Автор предоставляет читателям судить самим о степени достоверности описанных событий.