Пьер Синьяк - Жемчуг перед свиньями Страница 8

– Стать сеньором этих владений? Это ты здорово продумал. Сеньор, их господин – да они об этом только и мечтают. Мазохисты. Их идеал – когда их пинают под зад ногой. При условми, что на этой нога жикарная туфля. Без лишних слов, они взывают к господину, который будет заставлять их реботеть. Рабские душонки. Но пока что замок пустует. И они пляшут жигу, мнят себя хозяевами… Мой бедный Ромуальд, ты никогда не сможешь вернуться сюда.

– А ты, если честно, на что ты живешь? Раз твои исследования еще не завершились, то представляю…

– Мастерю то да се…

– Черт тебя подери, Тибо, ты совсем не переменился! Помнишь, как в детстве ты чинил плуги, копался в молотилках? Руки у тебя чешутся, что ли…

– Я ж не только своим изобретением занимаюсь, я разные там штуковины, безделушки придумываю, потом их патентую. Представь себе, я получил шесть золотых медалей на конкурсе Лепина. Перед тобой создатель сверхскоростной кофемолки, утюге со звуковым сигналом и миниатюрного громоотвода. От этого мне кое-какой доход идет. Промышленники интересуются моими поделками. Но все это игрушки, просто так, чтобы на жизнь хватало. Мое главное творение это… Когда-нибудь ты непременно услышишь о нем. По телевидению покажут интервью со мной. Интервью будет брать, видимо, Зитрон… иди Дюмайе. Во всяком случае, кто-нибудь из этих парней. Послушайся моего совете, Ромуальд, не возвращайся в эту дыру. Ну, разве что, когда разбогатеешь. Но если честно, то я в такое на верю. А главное – не суйся к Ирен! Обожжешься! Еше чуток сливовой? Черт, уже четыре часа! Я тебя не гоню, но мне пора в лабораторию. Я и так сделал исключение только ради тебя.

– А я потихоньку пойду в гоотиницу. Знаешь, я пройду через лес, хочу взглянуть на те дома, что стоят не моей земле.

– Только ты, сынок, там долго не разгуливай, а то как бы чего не вышло… И один тебе совет – уезжай поскорее из этой деревни живых мертвецов.

Опорожнив последний стаканчик сливовой, Тибо направился к себе в лабораторию, а Ромуальд спустился по склону холма Лерб-о-Мит и пошел в сторону леса Грет. Но сдалав всего несколько шагов, он с озабоченным видом повернул назад к домику и таинственному заводу, трубы которого выплевывали теперь густой филетовый дым. Тайком подобравшись к зданию под железной крышей, он осторожно проскользнул за живую изгородь из бересклета и приник к одному из высоких, узких окон заводе. Как и все остальные, оно было наглухо задраено толстыми железными ставнями. Он прислушался. Ничего не слышно. Он обогнул здание и вошел во двор. Там он услышал приглушенные зьуки, доносившиеся из-зс стельных дьерей. Сначала – странное позвякивание, следом рездались тяжелые удары по металлу, словно кузнечным молотом. Потом – мощное булькание, словно разом слили воду из нескольких десятков ванн, потом что-то заскрежетало и внезепно вое стихло; следом – долгое шипение, новые удеры молота и опять шипение, словно выпустили мощную струю пара и сразу же вслед за этим – дикий пронзительный свист, от которого у него заложило уши. Весьма озадаченный, Ромуальд отошел от двери и вышел со двора, немного стыдясь, что он шпионит за другом, тайну которого он должен был бы как раз оберегать. Он шел по дороге к болоту и лесу Грет и чувствовал, что мозги у него уже совершенно набекрень – не прошло и суток, как он приехал в Кьефран, а он уже узнал столько всего странного. Над макушками ясеней, окаймлявших водную гладь, перед ним опять возникли бажни замка. Размахивая руками, он бодрым шагом углубился в лес по извилистой дорожке, вдоль которой стояло четыре дома, построенные на его земле. Над зеленоватой поверхностью болота желтели ирисы и торчали стебли хвоща. Вскоре он земетил за купой белых ольшин первый из домиков – старую маленькую ферму, где жили Машюртены, дурные как чесотка. Цыплята, куры, утки и индюки резвились на внушительного вида куче навоза. Адьбертина Машюртен, одноглазая толстуха с раздутыми, бесформенными ногами, которые отказалась бы рисовать даже кисть Босха, вышла во двор, неся эерно в подоле передника. Она скорчила ужасную гримасу, делая вид, что приветливо ему улыбается. Ее муж, Эмиль, щуплый мужичонка в блузе и при фуражке блином, бывший железнодорожник, бездельник, который и вил-то от роду в руках не держал, появился следом за женой и, лицемерно стянув свой картуз, приветствовал Ромуальда, обнажив свой лысый желтоватый череп. Гнусная пара долго молча провожала его взглядом, но когда Ромуальд отошел не довольно почтительное ресстояние, ему послышалось несколько ругательств, сопровождаемых несмешливыми возгласами. Пятьюдесятью метрами дальше, также у самой дороги, окнами на болото и на фоне засохших деревьев, стоял дом Смирговских – крытая соломой хибара, в которой теснилась семья поляков, обосновавшаяся в Кьефране полвека тому назад. Отец был сельскохозяйственным рабочим, а дочери работали на фабрике домашней обуви в Шабозоне, соседней деревне. Ромуальд узнал Ладислава, главу семьи, который был его ровесником и в детстве чуть невыбил ему глаз, запустив в него камнем. Ладислав превратился в белокурого мускулистого крепыша. Он пилил дрова перед домом в окружении пяти младших дочерей – полуголых девчонок с уже порочным взглядом, выбежавших из дома при появлении Ромуальда, держа в руках куски хлеба, намазанные вареньем. Ладислав Смирговски бросил пилить дерево – краденое из леса Грет – и коротко приветствовал Ромуальда, устремив на него строгий взгляд своих голубых глаз. Фотограф почувствовал нечто вроде стыда: его появление явно рассматривалось здесь как незаконное вторжение. Поляк нанес серьезный урон его лесу: обширная вырубка образовалась возле дома – результат безмерного вандализма этого сельскохозяйственного рабочего.

Еще полсотни метров ходьбы вдоль болота, и за поворотом Ромуальд увидел притаившуюся в лесу, похожую на шалаш хибарку Марселя Равале, бродячего энахаря, с которым лучше всего было не заговаривать, поскольку этот немного тронутый считался колдуном. Домик был наглухо заперт. Марсель, должно быть, отправился по деревням вправлять вывихнутые суставы, лечить воспалившиеся ранки мазями или умело действовать вязальной спицей, поскольку о пилюлях здесь мало кто имел представление. Еще пятьдесят метров – и вот бывшая скотобойня, низкое, почерневшее, мрачное строение, в котором жили Дантелье, удалившиеся от дел мясники. Сидя на складных стульях у порога своего дома, они дышалм свежим воздухом, выставив толстые животы и широко раскрыв рты – туда роями влетали и вылетали обратно мухи. И в этих людях повление Ромуальда не вызвало ни малейший искры симпатии, какого-бы то ни ыло человеческого тепла в поведении или во взгляде: потухшие мертвые гдаза ожили на несколько секунд, загорелись огнем вражды и зависти к тому, кто шел мимо, легко ступая и беспечно размахивая руками. Преисполненный отвращения к этой галерее монстров, которые заглатьвали кислород под кронами деревьев его леса, Ромуальд вышел к мосту через замковый ров и остановился в нерешительности. Овцы и козы паслись на том же месте. Сидевшая в густой траве Ирен помахала ему рукой и радостно вскрикнула. Высоко подняв голову, с торжественным и высокомерным видом он вступил на бывший парадный двор Фальгонкуля, ныне превратившийся в пастбище.

Ромуальд совершил новую вылазку в замок. На этот раз без Ирен. Заблудившись в гигантском подземелье и старинных оружейных залах, на треснувших стенех которых все еще висели почти напрочь заржавевшие доспехи, кинжалы, секиры и рапиры, по длинной винтовой лестнице он поднялся в угловую башню. Стоя у бойницы, он созерцал окрестности до самого горизонте. Вдалеке, окутанная дымкой все еще теплой осени, виднелась колокольня церкви в Грей. У подножия стен замка жалесь деревня – сверу такая крошечнея, такая ничтожная. По шедшей вдоль замковой стены дороге двигалось несколько крестьян: один толкал перед собой тачку с навозом, другой погонял палкой коров. Они напомнили Ромуальду ползущих по земле слизняков, пауков, резбегающихся в разные стороны. Эти люди вызывали у него желание направить на них струю кипящего масла или расплавленного свинца. Время от времени из трещины в стене выпадал камень и полго катился в сторону петлявшей внизу дороги, и вороны, глухо хлопая крыльями, то и дело перелетали с башни на башню.

Ромуальд спустился не «передный двор» – луг для овец и коз – и поискал глазами часовню. Хоть и с трудом, он вспомнил, где она стояла и разглядел ее провалившуюся крышу под купой разросшихся ясеней. Поискав на земле палку, он проложил себе дорогу сквозь заросли колючек. В тени деревьев ему открылась зияющая давным-давно отодранной дверью часовня. Когда-то ее украшали витражи. Спустившись на несколько ступенек, Ромуальд остановился на кеменной, поросшей мхом лестнице. Склеп был вскрыт. Вандалы унесли остатки деревянных гробов, позарившись не золоченые ручки, сняли украшения и реликвии с покойников, но суеверно боясь Божьей кары, оставили хотя бы кости. Десять или двенадцать поколений Мюзарденов покоились здесь вперемежку друг с другом – целая груда костей лежала на полу разоренного склепа. Ромуальд различил несколько черепов – наконец хоть кто-то улыбнулся ему в Кьефране! Он попытался сосчитать их. Их было явно меньше, чем нужно, поскольку приходилось выискивать их глазами. Он вздрогнул, услышав легкий шум. Коза проскользнула мимо его ног. Появилась Ирен. Дрожащей рукой она коснулась его плеча, хрупкие пальцы – он не мог не почувствовать – слегка щекотали ему шею.