Александр Хабаров - Русский бунт-2000 (фрагмент) Страница 8

Шахов проснулся.

Первые мгновения его больше всего волновала судьба товарища, оставшегося на скале в безвременном ожидании, но тут же Шахов успокоился: он бы и сам сидел бы на такой скале вечно, наблюдая волны, брызги, бескрайнее море и размышляя о жизни, не имеющей ни конца, ни начала. Только вот хорошо было бы взять с собой и всех остальных: Марину, Сережу, Аню и Лялю с куклами.

Открыв глаза, Шахов обнаружил себя в лагерном бараке, на нижней шконке с приваренными под матрасом стальными полосами. От полос этих исходил непобедимый холод, бороться с ним было невозможно, ибо, если одеяло большей частью подворрачивалось вниз, то сверху спящего продувал вечный барачный сквозняк; накрывшись же сверху, Шахов физически чувствовал железо внизу стужа, как нож, входила в тело, замораживая организм целиком и по отдельности - почки, легкие, ребра и все остальное.

Виктор Шахов в другое время не очень и огорчился бы перипетиям собственной судьбы: он, как пионер, всегда был готов пострадать за убеждения. Однако, возраст уже не тот, да и обыкновенная каторжная работа в обыкновенной зоне строгого режима разительно отличалась от чуть завышенной паечки и относительного комфорта брежневских политлагерей, в которых Шахову пришлось "отмотать" один небольшой срок. В те времена можно было встретить "лже-политических" - уголовников, севших за "политику" прямо с лесоповала, специально раскрутившихся за "анекдот" или матершину в адрес власти, чтобы избежать тяжкого общего труда. Они и в политзонах были как бы на особом счету - перековывались и резво занимали самые выгодные "должностя".

А вот бывшему политическому в уголовной зоне устроиться было сложно, приходилось напрягать все оставшиеся силы - как душевные, так и физические, не говоря уже об умственных. Виктор "пахал" в деревообработке, сколачивал ящики под яблоки, вино и прочие продукты. Норму выполнял, но все же чувствовал: если бы не близкий конец срока - плюнул бы на все, побежал бы или.... Что - "или", Шахов и сам не знал, хотя и думал об этом (о чем?) все время перед отбоем.

- Шах! - крикнули ему из противоположного конца барака. - Великий русский, блин... этот, физиолог! Шесть букв по вертикали!

"Великий русский блин по вертикали" - мысленно и машинально повторил Шахов, а вслух произнес:

- Павлов.

- Да ну? - сказали из угла. - Подходит! И рыба сошлась!

- Какая еще рыба? - спросил Шахов.

- Да баклан, по горизонтали, тоже шесть букв.

- Баклан - птица... чайка, одним словом... - начал Шахов.

- Птица? - перебили его.

Послышались гулкие шаги, и к шаховской шконке приблизился "мужик" Фонтан, ч-ский убивец "по пьянке", очень шебутной и хваткий на любые знания. Черпал он их в основном из ежевечернего коллективного решения кроссвордов, к которому привлекался и Шахов - как "начитанный".

- Ты, Шах, не трекаешь? Правда?

- Что - трекаешь?

- За баклана.

- Зуб даю, - по-блатному сказал Шахов, поднес к губам ладонь с отставленным большим пальцем и сделал резкое движение - будто и вправду выдергивал этим пальцем зуб.

- Да верю... - пробормотал Фонтан. - Только вот зачем я тогда на вятской пересылке одному ботанику в нюх дал... за птицу. Рыба, говорю ему, и - все!

- И пингвин, - сказали из угла. - Тоже рыба.

- Ты заглохни там, дурак! - возмутился Фонтан. - А то и тебе в нюх!

По зоновским понятиям это был уже "косяк", оскорбление без правил, поэтому зек Затырин (не фамилия, а кличка), шутивший из угла, решил пресечь Фонтана.

- Дурак у меня между ног. А насчет нюха - давай, пробуй...

Фонтан решительно пошел в угол. Через мгновение там послышалась глухая возня, и в проход между шконками выкатился клубок двух тел, извивающихся и бьющих друг друга руками и ногами.

- Ты не борись, понял! Вставай, баклан, махайся! - кричал Фонтан, пытаясь вырваться из цепких объятий соперника. - Чего ты борешься, а?!

Но Затырин, занимавшийся в юности классической борьбой, не выпускал Фонтана, ломал его. Остальные молча наблюдали, не вмешиваясь, ибо таков был закон, порядок.

Шахов все же решил пресечь кровопролитие - пока еще слабое: у Фонтана текла кровь из носа, пару раз сильно прижатого к полу, а у Затырина были разбиты губы с первого удара.

- Хватит, мужики! - сказал он, подойдя к дерущимся. - На вас же люди смотрят. Земляки, называется...

Затырин и Фонтан действительно были "полными земляками" по вольной жизни: родились в одном городе Ч. и даже работали в одном цеху на тракторном заводе: правда, тогда не знали друг друга. Но на слова Шахова они не обратили никакого внимания, продолжали месить друг друга на дощатом полу барака.

- Вы ж русские люди! - заорал Шахов. И добавил: - Век свободы не видать! - хотя и не был склонен употреблять жаргонные выражения, обходился нормальным языком.

У Фонтана взыграла совесть, хотя и отвечал он всегда насчет нее, совести, по-зековски: мол, там, где совесть была, нынче ... вырос. Было в этой поговорке нечто фрейдистское.

- Да отпусти, отпусти! - заорал Фонтан на Затырина.

- А биться будешь?

- Мы ж русские люди, а туда же, колотим друг друга. Слышал, что Шах сказал?

- А что Шах, авторитет, что ли? - заворчал Затырин, все же отпуская Фонтана.

- Кто вам воще авторитет, рожи вы беспредельные? - послышался голос вошедшего в барак Рыжика. - Устроили бойню, балбесы, шоркаетесь по полу как тряпье, весь бутор на себя собрали, шныря без работы оставили!

Рыжик легонько пнул Затырина носком утянутого и начищенного до блеска "блатного" ботинка.

- Рыжик, зачем ногой? По масти не положено, по понятиям нельзя, что я, этот, как его?... - загундосил оскорбившийся Затырин.

По лагерным законам ногами полагалось бить только сук, козлов и петухов, а "мужику" можно было заехать по роже кулаком.

- Да я что, бью тебя? - засмеялся Рыжик. - Если я тебя буду бить, дядя с мельницы... А потом, ты ж валяешься, как гнида, на полу. Вставай скорым ходом, борзота.

Затырин встал и, быстро развернувшись, чтобы ненароком не получить от Рыжика достойную мужика оплеуху, отправился в угол к своей шконке. Неожиданно заорал репродуктор; замкнулись от сотрясений драки какие-то неведомые контакты, и из динамика полилась песня - из модных, когда ударные выстукивают в темпе четырехтактного двигателя внутреннего сгорания. Не дойдя до шконки Затырин пустился в пляс. Каблуки его рабочих ботинок выделывали гораздо более сложные узоры, нежели те, что неслись из репродуктора, промежутки разделялись витиеватой дробью, похожей скорее на пение

- Ну че, посредник, рамсы разводишь? - хлопнул Рыжик по плечу Шахова. Пойдем, "купца" замутим с грохотульками.

Грохотульками назывались твердокаменные конфеты типа драже, посыпанные то ли толченым кофе, то ли какао. Это был продукт, всегда имевшийся в наличии в зоновском магазине. В брежневские времена килограмм стоил ровно 1 рубль. Грызть их было невозможно, и рассасывались они не менее получаса: именно поэтому все зеки брали грохотульки к вечернему, средней крепости, чаю, именуемому "купцом", "купеческим"; этих конфет хватало надолго, было чем подсластить горькую жизнь.

У Рыжика не было "шестерки", как у Монгола, и чай он заваривал сам, из некоего недоверчивого принципа.

Через полчаса Шахов, прихлебывая "купца" и перекатывая во рту грохотульку, слушал Рыжика.

Рыжик, молодой, но уже закаленный зоной блатарь, умело начал беседу издалека. Он и сам не знал этого, но действовал едва ли не по учебникам для политических деятелей или военачальников типа "Как управлять массами", "Искусство диалога" и так далее. Умение это выработалось в штрафных изоляторах и БУРах, на пересылках и в "столыпинских" вагонах всевозможных "пятьсот веселых" поездов. Он в совершенстве владел методом, который сами зеки часто называют "гнилым заходом" - не всегда, кстати, осуждающе... Как-то в "столыпинском" вагоне, на этапе между Выборгом и Кировом, Рыжик умело "развел" на разговор таджика-конвоира, несшего службу в проходе вдоль зарешеченных "купе". Он долго распрашивал его о жизни, уболтал на пачку чая и буханку хлеба. Солдатик улыбался, радовался: зеки подыгрывали общим одобрением. Когда с конвоира уже нечего стало получать, Рыжик оборвал общение. "Что, земеля, скоро домой?" - сказал Рыжик. "Ага, брат! В Андижан поеду, там брат Мухтар, мать Фатима, отец Агабек, дядя Хурчум..." - стал перечислять боец. "А девушка, девушка есть?" - поинтересовался Рыжик. "Канэшно! Фотка есть, вот, смотри, моя Фазу, красавица на весь Андижан!" "Ждет тебя?" "Канэшно! Жэныться надо!" "Хорошее дело! ..ться хочется, наверно?" "Ох, брат... - засмущался боец. - Очэн хочу!" "Так хули ж ты стоишь, молчишь! - вдруг заорал Рыжик не своим голосом. - Сымай галифе, подходи к решке - сделаем!" - и, всунув в открытую "кормушку" руку, звучно шлепнул таджика по заду в галифе. Солдат переваривал сказанное минут десять, а потом стал расстегивать кобуру с "ТТ", что-то злобно пришептывая по-таджикски. Вагон дружно заорал: "Командир! Помогите! Убивают!" - и прибежавший прапорщик отнял у бойца пистолет, пообещав Рыжику хороших звездюлей при выходе на оправку.