Викас Сваруп - Шесть подозреваемых Страница 81

Уже через несколько часов она была дома. Когда бабу-джи обо всем услышал, у него начался сердечный приступ. Теперь он лежит в больнице, а бедная девушка прячется в доме, с ужасом ожидая ареста за убийство. В последней степени отчаяния мама бросилась искать утешения у меня.

Во время этого сбивчивого рассказа я крепко сжимала ее ладонь.

— Сапна дрожала как лист, — продолжала она. — В ее глаза невозможно смотреть, столько там боли. Вот какой меры достигло в нашем городе беззаконие — девушки уже не могут спокойно ходить по улицам. Чего и ждать, когда министр внутренних дел штата — и тот знаменитый преступник. Знаешь, бети, бабу-джи ни за какие блага этого не скажет, но ты поступила правильно, что уехала отсюда в Бомбей. Жаль только, не взяла с собой младшую сестру. Тогда бы нам не довелось дожить до этого дня.

— Кроме верного и неверного, мама, в жизни еще существует случай — он ни плох, ни хорош, и люди над ним не властны.

— Верно, бети. Чему быть, того не миновать.

— А где Сапна? — спросила я.

— Спряталась в темной кладовке, боится выходить. Бедняжка вот уже двое суток не ела. Поговоришь с ней?

Я вспомнила эту кладовку — самое мрачное место в доме, без окон и свежего воздуха, жуткое и безжизненное, пропахшее пылью и плесневелым деревом. Лучшее место для игры в прятки; правда, ни одна из нас не могла продержаться там и десяти минут. Чтобы моя сестра по собственной воле провела в этой страшной комнате сорок восемь часов?..

Я взбежала по лестнице и постучала в дощатую дверь, с которой тонкими лентами облезала старая краска.

— Это я, Сапна. Открой.

Последовало короткое молчание. Потом сестра появилась на пороге и рухнула в мои объятия. Вид у нее был болезненный, изможденный, под глазами темнели круги. Крепко обвив меня руками, Сапна стала ощупывать цепкими пальцами выступающие позвонки, знакомые с детских лет углубления на моей спине, но вдруг упала и разразилась рыданиями, от которых сотрясалось все тело. Слезы текли и текли ручьями, пока не иссякли. Я долго гладила милую голову, безмолвно сочувствуя горю сестры.

Наконец по моему настоянию бедняжка согласилась поесть. Немного погодя мы отправились навестить бабу-джи, причем Сапна, как и я, прикрылась от посторонних глаз черной паранджой.

В палате интенсивной терапии было тихо и сумрачно. На стуле у койки сидела наша старшая сестра Сарита. Ее лицо сохранило знакомое затравленное выражение женщины, несчастливой в замужестве и родившей троих норовистых детей. Не ожидала, что сегодня мы так тепло обнимемся. Никогда раньше между нами не было близости; может, моя слава перекинула мостик над пропастью.

Бабу-джи лежал на железной кровати под зеленой простыней и дышал через трубочку. С тех пор как я его видела, он заметно осунулся. Старость лишь провела на лице морщины и линии вен на руках; болезнь их по-настоящему подчеркнула. Волосы поредели, на голове появились проплешины. Время от времени бабу-джи громко стонал во сне.

В кино я нередко играла подобные сцены — примерная дочь у смертного одра любимого папы, — но тут была реальная больница, с полузабытым едким запахом антисептика. Кардиомонитор издавал размеренный тонкий писк, звучавший в тишине палаты подобно космическому радиосигналу. Потом я расслышала пневматическое жужжание вентилятора, пригляделась к зеленой кривой ЭКГ — и на душе полегчало.

В палату вошел мужчина в очках и белом халате и принялся изучать какой-то график у постели.

— Доктор, ему уже лучше? — спросила я.

Тот явно не был готов услышать английскую речь из-под черной паранджи.

— Да. Пациент идет на поправку. Но пусть полежит еще три дня, нужно за ним понаблюдать.

— Обеспечьте ему, пожалуйста, самый лучший уход. Деньги для нас не вопрос.

Странно, что я это вдруг сказала. Вопрос, и еще какой. Я по уши в крупных долгах, а на кредитке — ни пенни. Просто когда родной человек оказывается замешан в убийстве, денежные вопросы отходят куда-то на задний план.

Как только доктор ушел, я взяла Сапну за локоть.

— Бабу-джи скоро поправится. А теперь отведи меня туда, где это случилось.

Сестричка отдернула руку, словно ужаленная.

— Ни за что, диди. Я не хочу возвращаться.

— Но это необходимо, — взмолилась я. — Надо уничтожить улики.

— Как же я на него посмотрю, тем более на мертвого?

— Обещаю: мы управимся за десять минут.

В конце концов Сапна поддалась на уговоры и согласилась показать дорогу. Мы взяли авторикшу. Провожая взглядом знакомые с детских и юных лет места, я ощутила наплыв ярчайших воспоминаний о прошлой жизни. Почувствовала во рту запретный привкус подслащенного дробленого льда с лотка разъездного торговца, останавливавшегося в послеобеденное время перед нашей школой, и аппетитных самос[208] из магазина бенгальских сладостей «Натху» на Эм-Джи-роуд. Снова увидела яркие огни «Дилайт синема», куда охотно сбегала с уроков ради нового фильма, и заманчивый блеск витрин, которые обожала поедать глазами.

За главным рынком Сапна велела водителю остановиться. Последнюю часть пути мы решили проделать пешком.

Район этот по преимуществу мусульманский, однако на улицах нам встретилось не так много женщин в паранджах. Окрестные дома в основном представляли собой полуразрушенные постройки. Над покосившимися балконами то и дело шумно взлетали голуби. На каждой крыше топорщились проволочные антенны. Я всматривалась в зияющие гроты продуктовых магазинов и ярко раскрашенные аптеки, крохотные здания видеопроката и переговорных пунктов, растущие в этой местности, словно грибы после дождя. Из продуктовых палаток тянуло ароматом свежеприготовленного мяса.

Сестра вцепилась в мою руку, как утопающий хватается за подплывшую к нему доску. Ее ногти впивались мне в кожу, оставляя царапины, и я понимала: Сапна в полном отчаянии. Никогда больше ей не стать прежней беззаботной девчонкой. Знакомый с детства мир Азамгарха в одночасье сделался злобным, чужим, и только во мне она видела последнюю надежду.

Поступок Бхолы — ничто по сравнению с бедой, постигшей сестричку. Я-то хотя бы платила за свою славу, а она провинилась лишь тем, что созрела для брака; тем, что ей выпала доля родиться женщиной в городе, полном развратных мужчин.

Мама права, девушкам здесь невозможно жить в безопасности. Извращенцы, которых полным-полно на улицах Азамгарха, насилуют и калечат даже трехлетних малышек. Как же взбесили меня эти подонки, отнявшие у моей сестры бесхитростное женское счастье — спокойно гулять по рынку.

У начала длинного узкого переулка, в дальнем конце которого виднелся зеленый купол мечети с одним минаретом, Сапна остановилась и украдкой посмотрела по сторонам. Внезапно раздался пронзительный крик азан, призывающий правоверных к молитве, и в серое небо взмыла целая стая голубей. Бородатые мусульмане вереницей потянулись к мечети.

Дождавшись, пока толпа рассеется, Сапна проводила меня по мощенной булыжником дороге к двухэтажному дому с ничем не примечательным фасадом. Калитка оказалась не заперта; мы прошли через двор с увядающей гуавой[209] посередине и увидели дверь с железной задвижкой. Я осторожно толкнула ее вперед. Сапна закрыла лицо руками. Навстречу нам вырвался рой жужжащих мух и запах гнилого мяса.

Внутри была тесная комната, всю обстановку которой составляли: вентилятор на потолке, накрытая зеленой тканью деревянная кровать с пологом на четырех столбиках, стол, на котором стояли глиняный сосуд для воды и непочатая бутылка рома «Три Икса», и деревянный шкаф. Ни календарей, ни картинок, ни фотографий на голых стенах. Ни одной личной вещи. Дом без воспоминаний, без души. Притон, да и только.

На каменном полу вниз лицом лежал мужчина в белой курте-пиджаме. Высокий, солидного телосложения — и совершенно мертвый. Рядом тускло поблескивал черный пистолет.

Видеть бездыханное тело всегда неприятно, тем более когда оно уже начало разлагаться. Откинув с лица чадру, я зажала нос и подняла оружие с пола. Знакомая модель — «беретта 3032», компактная, облегченного типа.

— Вот из этого ты его застрелила?

Сапна кивнула и передернулась.

— Он знал, что я твоя родственница. Говорил: «Шабнам никому не достать, так я хотя бы отыграюсь на ее сестре, будет чем хвастаться…»

Тут она громко всхлипнула, и мне пришлось взять ее за руку. Значит, в том, что случилось, в этом злодействе косвенно есть и моя вина.

— Я должна увидеть его лицо.

— А я нет! — вскрикнула Сапна.

— Давай, помоги мне.

Мы взяли мужчину за талию и попытались перевернуть. Он походил на огромный неподъемный валун. Но я уперлась ногой ему в бедро, поднажала изо всех сил и наконец опрокинула на спину.

При виде распухшего трупа мой рот захлестнула горькая желчь. Живот у покойника раздулся наподобие воздушного шара; конечности затвердели, словно бетон. Из ноздрей, изо рта, из глаз и ушей протекла какая-то жидкость, сгустившаяся до слизи. Кожа напоминала топленый воск зеленовато-голубой окраски. Глаза провалились в глубь черепа, и без того крупное лицо карикатурно раздулось. Я различила только чисто выбритый подбородок, а еще — множество уродливых оспин, видимо, от перенесенной в детстве болезни. Левое ухо рассекал рубец, как от удара клинком. А посередине лба темнела маленькая круглая дырка, куда вошла пуля. Крови было на удивление мало.