Юлиан Семенов - Петровка, 38. Огарева, 6. Противостояние (сборник) Страница 85

10

В коридоре угрозыска Костенко ждала молоденькая, большеглазая, с пепельными волосами девушка. «Чудо что за девушка, – подумал он. – Если б я был несчастным человеком в браке и если бы Маня хоть в малости меня чем-нибудь ущемила, сразу бы на такой Гретхен женился, ей-богу, прелестная Дюймовочка, просто сил нет…»

– Что у вас? – спросил Костенко. – Коньки похитили? Соперники под вашим окном сломали тополь?

– Я из газеты, – ответила девушка; голос у нее был хрипловатый, низкий, что делало ее еще более нежной какой-то.

– Ах, вы из газеты?! Ну тогда на ходу неловко разговаривать, зайдем в буфет.

– Я у вас много времени не отниму…

– Жаль. Как всякий лентяй, я обожаю, когда мне мешают работать и отнимают много времени. Особенно такая прекрасная Дюймовочка, как вы.

– Дюймовочками бывают до шести лет, – ответила девушка, – а мне двадцать четыре, и зовут меня Кира Королева.

– Красивое созвучие. Костенко. Владислав… Увы, вынужден добавить – Николаевич. Седина обязывает.

– Седина – лучшее украшение мужчины. Мы тоже стали торопиться с сединой. Видите? – Она склонила голову, и тяжелая грива волос шипуче обвалилась на ее маленькое плечо. – Как будто от страданий, – засмеялась девушка. – Ранняя седина – это очень достойно.

– Ну-ну, – согласился Костенко, пропуская Киру в буфет.

Заметив его, офицеры поднялись; Костенко несколько растерялся от эдакого флотского фасона, пожал плечами, не решился сказать «садитесь, пожалуйста», сделал руками какой-то странный жест – так на улицах драчунов разводят, – его, однако, поняли, сели.

– Ох, какой вы большой начальник, – сказала Кира, – а я и не знала.

– Да уж такой начальник, что дальше некуда, вот-вот голову свернут…

– Зато всласть пожили, разве нет? – усмехнулась Кира Королева.

Костенко согласно кивнул, подвел ее к буфету:

– Выбирайте.

– Было б что. Сыр и кофе.

– Тут пирожные очень вкусны. Хотите?

– А фигура?

– Завтра попьете чай без сахара.

– Ладно, уговорили, долго ли нас уговорить? – И снова засмеялась низким смехом, который так понравился Костенко, и она, конечно же, заметила, что ему это понравилось.

Они сели к окну, Костенко быстро выпил кофе, сжевал бутерброд и сказал:

– Не из кокетства – мужики, между прочим, кокетки, имейте это в виду, – времени у меня действительно мало, минут пятнадцать, не более того, так что, Кира, давайте нашу беседу уложим именно в этот термин, идет?

– А что это такое – «термин»?

– «Термин» – немцы так определяют точное время встречи, – лениво ответил Костенко, отчетливо вспомнив лицо Крабовского.

– Владислав Николаевич, в городе пошли слухи о каком-то кошмарном преступлении, народ боится на улицы выходить, говорят, похищают людей и режут на куски. Говорят еще, что этим делом занимаются таксисты, я сейчас была в парке – вам-то они ничего не передают, а мне шоферы признались – план не выполняют, а их за это премии лишают, детишки клювики разевают, пищи просят, жены готовят кастрюльный бунт.

– Значица, так, – подражая Василию Романову из УБХСС, чуть что не запел Костенко, – коли в городе циркулируют слухи – это очень хорошо, ибо это лишний раз свидетельствует о демократичности и открытости нашего общества. Однако когда слухи наносят ущерб плану – сие сугубо плохо, и поэтому пресса должна дать разъяснение трудящимся. Разъяснение может звучать следующим образом… «Банда грабителей совершила злодейское нападение и убила гражданина В. в начале весны этого года. Органы милиции и прокуратура ведут расследование обстоятельств преступления. В ближайшее время обвинение будет предъявлено рецидивистам, подозреваемым в организации разбойного нападения».

– Но это не очень интересно, Владислав Николаевич! Просто даже совсем неинтересно… Я ведь из молодежной газеты, хочется так рассказать, чтоб твой материал читали…

– А знаете, как надо сделать материал?

– Как?

– Поговорите с экспертами, съездите с оперативной группой на происшествие, то есть соберите побольше фактов, а потом включите туда и этот мой комментарий.

– Комментарий очень уж обтекаем. В городе, куда ни зайдешь, все говорят: «Разрезают на куски, женщин заманивают в такси, стреляют в спину из багажника». Тогда уж лучше не подписывать три строчки, дать как официальную справку.

Костенко возразил:

– А вот этого делать нельзя, Кира. Был такой журналист в тридцатых годах, он вместе с Гайдаром погиб, Михаил Розенфельд, тоже, кстати, работал в комсомольской прессе. Так вот он, перед тем как лететь на Северный полюс, оставил заповедь: «Первое – журналист должен подписывать даже однострочную корреспонденцию полным именем и фамилией; второе – журналист обязан избегать присоединения к каким бы то ни было внутриредакционным группировкам; третье – журналист, если он думает о своей профессии серьезно, обязан отказаться ото всех административных постов в газете, как бы почетны они ни были».

– Грандиозно, – сказала Кира. – Даже записывать не надо. Есть какие-то вещи, которые запоминаются на всю жизнь.

– Очень любите газету?

– Без нее нет жизни, честное слово…

– Очень не люблю выражение «честное слово».

– Почему? – поразилась девушка.

– Все слова должны быть честными, – ответил Костенко. – Иначе к каждой фразе надо прибавлять «честное слово». Другие слова, получается, у вас были нечестными, а только те, где вы поклялись, – правдивы? Ну, пошли… Спасибо за компанию…

– А у вас для меня еще время найдется, Владислав Николаевич?

– Трудно.

– А вечером?

– Вечером самая работа, вся информация стекается, ее надо проанализировать, наметить шаги на завтра, просоветовать с товарищами планы мероприятий…

– Можете хоть в двенадцать приехать, я поздно спать ложусь.

– Спасибо.

– Спасибо, нет или спасибо, да?

– Спасибо, нет.

– Жаль. Ну, до свидания.

– Пропуск подписать?

– Зачем? Вы ж посоветовали мне пойти к экспертам и выехать на очередной случай разрезания трупа в такси. Пойду бродить по коридорам, как истинный репортер полицейской хроники…

– Где учились?

– В Москве. У Ясеня.

– Какого еще Ясеня? – насторожился Костенко, вспомнив слова песни, которые продекламировала свидетельница Щукина: «Я спросил у ясеня…»

– У Засурского. Нашего декана зовут Ясен. И мы его очень любили. Идите, уже семнадцать минут прошло, а вам еще план мероприятий надо составлять.

Костенко подумал, что девушке здесь одиноко; наверное, приехала по распределению, романтика понятия «журнализм» сменилась правдой буден, а к ней, к правде, надо уметь приспособиться, лишь в этом случае можно вернуться к поэтике первого представления, иначе – могила, потерянный человек. Костенко был убежден, что одержимость в профессии, или, точнее, одержимость профессией, дает людям счастье, лишь это, да еще дети. Ну и конечно, любовь, если она смогла стать «затянувшимся диалогом», то есть перейти в дружество. В любовь до гробовой доски Костенко не верил, считал это сказочкой, сочиненной автором с дурным вкусом. Одержимость заставляет смотреть, как писал Маяковский, «через головы народов и правительств», вырабатывает в человеке уверенность в своей нужности делу, проводит его мимо тех мелочей, которые, конечно же, досадны, доводят порою до бешенства; те, которые не одержимы, отдают всего себя именно этим мелочам, и жизнь – огромная, сложная, трудная – проходит мимо них; воистину, взгляд снизу даже трехэтажный дом делает небоскребом, нельзя смотреть снизу, надо на век смотреть как на равного, глаз в глаз, тогда только толк получится…

«А если я к ней приеду, будет плохо, – думал Костенко, шагая с девушкой по темному коридору. – Мужики моего возраста нравятся, сейчас на нас мода, а я завтра улечу, зачем же все? Хотя, может, я проецирую себя на нее? Они рациональнее нас, лишены того сентиментального истеризма, которым отмечены некоторые особи женского пола в нашем поколении. Больше всего боялись “разрушить семью”; “поцеловал – женись”. Жили тяжко, все хотели гарантий, особенно женщины, это к ним от матерей пришло, от матерей, которые знали, что такое голод и безотцовщина, не по книгам наших литературных плакальщиков, они это на своих плечах вынесли, поэтому в дочек их впиталось с молоком: “Держи, не пускай, терпи что угодно, только б рядом был мужик – какой-никакой, он и есть мужик”. Нынешнее поколение стало умнее, сытые они, обутые и одетые, ищут душу, а не плечи, на которые наброшены поводы».

И – неожиданно для себя – Костенко предложил:

– Кира, вы позвоните мне сюда завтра, ладно? Или в отель. Если освободится часик – попьем кофе.

– Конечно, позвоню, – обрадовалась девушка, – спасибо вам!

Жукову, который ждал его в кабинете дежурного по управлению, Костенко сказал:

– Я, знаете ли, прессу задействовал…

– Это как?

– Это называется дезинформация. Писать им все равно надо, в городе о деле говорят, так пусть напишут в наших интересах: «вскорости будет предъявлено обвинение рецидивистам» – это первая пуля, которую я отлил, а вторая – дата преступления: я назвал весну. Если Милинко посещает центральные библиотеки страны и следит за новостями в городе, он обрадуется этой информации, поверьте мне. Кстати, хорошо бы проверить, кто выписывает здешние газеты на Большую землю?