Иван Сербин - Гилгул Страница 9

– Не-ат, не-ат…

– Тогда кто? Исаак знает, кто это сделал? Исаак видел? Сумасшедший затряс головой и указал за дома, в том направлении, откуда доносились удары мешков о землю.

– Хранители?

– Не-ат…

– Возницы?

– Тэ-а-а…

– Зачем бы им это делать? – озадачился Лот. Он не мог поверить в слова сумасшедшего. В счастливом мире давно забыли о преступлениях. Зачем бы хасидеям убивать Хранителя? Исаак с жаром замахал руками, пытаясь немо объяснить своему благодетелю, как все произошло. Лот мгновенно рванулся вперед и зажал ладонью сгнивший рот, но было поздно.

– Кто здесь? – донесся со стены раскатистый крик стража. Лот прижался к стене, увлекая за собой Исаака. Он почувствовал, как по пальцам его течет кровь. Видимо, лопнул один из струпьев, во множестве украшавших подбородок и щеки толстяка.

– Кто здесь? – повторил страж. «Сейчас он спустится со стены и застигнет нас на месте преступления, – подумал с отчаянием Лот. – Вот уж чему никто не удивится, так это тому, что убийство совершили сумасшедший и человек, добровольно покинувший счастливый город Содом. По сути, тот же сумасшедший. Он решит, что мы пытались сбежать, убив Хранителя ворот, но нам помешал караван с провизией».

– Ко мне! – крикнул стражник, и голос его звонко раскатился над крышами ночного города. Лот наклонился к самому уху сумасшедшего и зашептал, задыхаясь от источаемого Исааком зловония:

– Сейчас Лот и Исаак побегут. Исаак побежит так быстро, как только сможет. Исаак побежит домой и ляжет спать до утра. Исаак хорошо понял меня? – Толстяк тряхнул головой. Его громадное грузное тело колыхнулось в такт движению. – Исаак будет спать? – «Да». – Исаак не станет выходить из дома до утра? – «Нет». – Исаак бежит! Лот разжал хватку, и толстяк с необычайным проворством рванулся вперед. Он бежал настолько быстро, насколько позволяли короткие толстые ноги. Лот же мчался следом, слыша за спиной крики стражей. Милоть его развевалась и хлопала на ветру. Они мгновенно преодолели открытое пространство и нырнули в спасительную темноту узких улочек Адмы. Голоса стражей сперва переместились ближе, но довольно быстро рассеялись – копьеносцы терялись в незнакомой, бестолковой паутине проулков и темных тупичков города. Исаак дышал с влажным бульканьем – в тронутых гниением легких скапливалась мокрота. Впереди, совсем рядом, послышались крики и топот сандалий. От глинобитных стен отразился свет факелов. Лот нырнул в щель между домами и втащил за собой Исаака. Тот тяжело дышал, черный, покрытый коростой язык вывалился изо рта. Глаза толстяка лезли из орбит.

– Исаак молчит, – прошептал Лот. Они услышали звук быстрых шагов. Через несколько секунд мимо их убежища пробежали двое стражников. Каждый держал в одной руке факел, в другой – копье. Шаги быстро удалялись, пока не стихли совсем.

– Нас видели, – пробормотал Лот. – Нас видели у тела. Это очень плохо. Исаак должен молчать о том, что ходил по городу ночью. Если Исаак скажет, будет плохо. И Лоту будет плохо тоже. Исаак понял меня? – Толстяк судорожно кивнул. – Хорошо. Теперь Исаак пойдет домой. Они выбрались из щели. Через пару минут Лот неслышно проскользнул в дверь собственного дома и… сразу же увидел жену. Она сидела у стены и испуганными глазами смотрела то на покачивающийся полог, то на мужа.

– Ты меня напугал, – прошептала она.

– Спи, – коротко и резко приказал Лот.

– Что это за крики?

– Не знаю, – ответил он, ложась и накрываясь накидкой. – Тебя это не должно беспокоить. Спи. Он откинулся на спину, забросил руки за голову и вздохнул. В эту самую секунду откинулся полог и в низкий проем протиснулся мускулистый мужчина, облаченный в голубую милоть. Лот лежал, не открывая глаз. Ему нужно было успокоиться, обуздать бешено бьющееся сердце.

– Женщина, – низким приятным голосом произнес вошедший, – мы ищем двоих мужчин. Преступников. Твой муж выходил этой ночью на улицу? Лот быстро раскрыл глаза. Стражник даже бровью не повел. Он смотрел на все еще сидящую у стены женщину. Та медленно покачала головой.

– Нет, – ответила она ровно. – Мой муж всю ночь спал. Страж кивнул удовлетворенно и уже собрался выйти, когда женщина спросила:

– Что совершили эти злодеи? Мужчина остановился, посмотрел на Лота, затем на женщину, потом снова на Лота и ответил:

– Убили хасидея. Хранителя ворот. Будьте осторожны, убийцы до сих пор прячутся где-то в городе. Лучше погасите огонь, иначе они могут зайти. Лот кивнул, сказал жене:

– Погаси огонь и ложись спать. Стражник откинул полог и вышел на улицу.

Утро началось с гвалта. По улочкам Адмы, поднимая пыль, сновали люди. Серое марево висело над низкими крышами лачуг. И только у храма пыли не было. Как не было и людей. Все спешили к городским воротам – расспросить других и обменяться суждениями. У ворот же толпа останавливалась, наткнувшись на цепь хасидейской стражи. Все как один в голубых милотях, с копьями в руках и с длинными ножами в поясных ножнах. Это было тем более необычно, что никто не мог вспомнить ничего подобного. Слышались возбужденные голоса – весть об убийстве Хранителя быстро облетела город. Дети гомонили, смеялись и под строгие окрики матерей бегали по площади. Слабоумные радовались, решив, что наступил праздник. Сохранившие же остатки разума спорили: кто мог совершить столь тяжкий грех? Указать на адмийца ни у кого не поднималась рука, но содомляне, гоморрийляне и севаимляне – хасидеи, а значит – безгрешны. Люди терялись в догадках».

15 часов 37 минут

– Вы знаете, что чувствует мать, когда видит тело своего умершего ребенка? – Казалось, голос убийцы прозвучал в Сашиной голове.

– Нет, – ответил тот, с трудом разлепляя пересохшие губы.

– Поверьте мне, человек еще не придумал слов, способных передать глубину переживаемой ею скорби. Никто в мире не сможет понять ужаса этого чувства, пока не испытает его сам. Если бы посторонний человек был способен принять хотя бы сотую часть материнского горя, он сошел бы с ума…

«Повозка медленно катилась вдоль улицы, от базарной площади к храму. Накрытое окровавленной голубой милотью тело подрагивало в такт шагам волов. Тонкая, белая, как мрамор, рука мертвого свесилась с повозки и теперь касалась пальцами земли, оставляя в бархатистой пыли тонкую полосу. Женщина – низенькая, седоголовая, с отрешенным лицом – шла следом. Она не плакала. Взгляд ее был устремлен на стены храма, возвышающиеся над крышами домов. Позади женщины шагала толпа. Люди выглядывали из окон и торопливо выходили на улицу. Они не знали, что такое убийство, но знали, что такое смерть. Молчание, нарушаемое лишь тяжкой поступью волов да скрипом телеги, было страшным. Словно те, кто присоединялся к толпе, скорбели вместе с несчастной старухой, растворяясь в ее безмолвном горе. С каждой минутой процессия становилась все многолюднее и страшнее. Никто не решался приблизиться к матери убитого юноши ближе, чем на три шага, словно боясь сгореть в чужой тоске. Поэтому казалось, что между горожанами и старухой протянулась невидимая стена. Прохожие, попадавшиеся навстречу, отступали в переулки, пропуская толпу, а потом и сами присоединялись, шепотом выспрашивая соседей, что же случилось. Молчаливый гнев, смешанный со злостью и праведным негодованием, вызревал в самом сердце толпы, давая благодатные всходы. Повозка вкатилась на площадь и остановилась против южной стены, сквозь служительские ворота которой виднелся Храм. Возница торопливо отошел назад и смешался с горожанами, опустив взгляд. Толпа застыла в ожидании. Задние не могли разглядеть, что происходит впереди, но понимали: несчастная мать пришла просить Господа о справедливости. Жаркий шепот покатился над головами. «Кто это сделал?» – «Кто осмелился?» – «Кто не испугался кары Божьей?» – понизив голос, спрашивали одни. «А вы не знаете? – мрачно отвечали другие. – Адмийцы! Кто же еще способен на такое?» – «Племя, проклятое Га-Шемом!»‹Га-Шем (иврит) – Это Имя. Аналог слову «Бог». В Торе Имя Бога пишется полностью и состоит из четырех букв: «йод», «гей», «вав», «гей». Оно носит название «тетраграмматон». В молитвенниках оно заменяется двумя буквами «йод».›. – «Не зря же Господь лишил их рассудка!» Внезапно в толпе возник ропот. Он зародился у храма и волной поплыл по заполненным людьми улицам.

– Что? Что там? Что? Женщина, до сих пор стоявшая молча, вдруг шагнула вперед и сдернула окровавленную милоть с мертвого тела. Не сводя подслеповатого взгляда со священных стен, она тихо, дрожащим голосом произнесла:

– Это был мой сын… Толпа застыла. Несколько секунд над площадью висела абсолютная, непроницаемая тишина. Настолько плотная, что от нее начинало звенеть в ушах. Гнев толпы, все еще не нашедший выхода, моментально разросся до неимоверных размеров и вырвался на свободу чьим-то хриплым отчаянным выкриком: