Фредерик Тристан - Загадка Ватикана Страница 9

Сальва представлял себе его жизнь совершенно ясно. Если Петр действительно был рыбаком, он, вероятно, умел замечательно вести дела. В своем воображении профессор видел его, вместе с братом Андреем, владельцем около тридцати лодок, нескольких километров сетей, рыбной лавки, которая снабжала товаром Тивериаду, Магдалу, Капернаум и Вифсаиду. Очевидно, он имел монопольное право на рыбную ловлю в Генисаретском озере, а также на определенном участке реки Иордан. У него был финансовый советник — Матвей, откуда и прозвище последнего «мытарь из Капернаума». Что же касается Иакова и Иоанна, сынов Зеведеевых, прозванных «сынами грома», то они, как сообщает Лука, были компаньонами Петра, а значит, и работали на него, занимаясь, вне всякого сомнения, организацией рыбной ловли и продажей пойманной рыбы.

Одновременно Сальва склонялся к предположению, что все эти люди были евреями, в чьих душах вызревало чувство протеста против римского гнета. Они не были теми зилотами, которые устраивали засады на римских легионеров и заканчивали свою жизнь на виселице. Скорее, глубоко верующие люди, верные Моисееву Закону, но снедаемые мыслью, что необходимы радикальные перемены для того, чтобы преодолеть интеллектуальный и духовный кризис той эпохи.

Таким образом, когда Петр и его компаньоны услышали проповедь нового Мессии, они превратили свою региональную организацию в обширное предприятие по распространению Благой Вести на всем побережье Средиземного моря, используя для этого еврейские лавки и синагоги, разбросанные повсюду в этом районе. Словом, вместо Тивериады, Магдалы, Капернаума и Вифсаиды они теперь нацелились на Антиохию, Эдессу, Эфес, Александрию; вместо рыбы они вознамерились ловить в свои сети пораженных духовным кризисом современников во имя Ихтиса[23].

Так размышлял Адриан Сальва. В его представлении, Павел из Тарса был своеобразным соперником Петра. Слишком смелые идеи этого человека могли многих в то время напугать, хотя в действительности речь шла только о гениальных стратегических ходах: внушить всем учение, которое Петр думал нести только в среду обрезанных, завоевать Рим с помощью мессианских концепций, тот самый Рим, который стремился завоевать Иерусалим силой оружия. И вполне естественно, что Петру и его соратникам в конце концов пришлось поддержать намерения Павла, поскольку его идеи давали возможность нести Благую Весть не только евреям, но и язычникам, а следовательно, добиться настоящего процветания новой веры.

— А что вы думаете обо всем этом, дорогой профессор Сальва? — неожиданно спросил монсеньор Караколли.

Профессор очнулся от своей задумчивости и сделал глубокую затяжку, что сразу же упорядочило его мысли.

— Мне кажется, что автор «Жития» уже расставил всех действующих лиц по своим местам. Теперь можно переходить и к сути рассказа о событиях, послуживших сюжетом для этой легенды. Мы еще только съели закуску, не так ли? А соус, вне всякого сомнения, может испортиться только тогда, когда к столу подадут жаркое, не так ли? Кстати, уважаемые коллеги, а не пора ли нам отобедать?

— Конечно, конечно, — согласился нунций. — Однако же я позволю себе заметить, что мы уделили этим двум главам слишком мало внимания… Разве образование, которое предложили дать Сильвестру патриархи, — это не совершенно новая тема? Я не припомню, чтобы кто-то из других святых получал такое образование.

— Правильно, — поддержал его каноник, — и это только укрепляет меня во мнении, что в этом подозрительном тексте встречаются слишком сомнительные с точки зрения истинного христианина места. Timeo Danaos et dona ferentes[24]!

— И как это понимать? — спросил Адриан Сальва, просунув палец между целлулоидным воротничком и своей натертой шеей.

Тортелли напыжился. Он вовсе не прочь был утереть нос этим ученым иностранцам, которые имели дерзость выйти на прогулку в сады Его Святейшества, не испросив на то специального разрешения.

— Вергилий в «Энеиде» вложил эти слова в уста великого жреца Лаокоона, убеждавшего троянцев не тащить в свой город деревянного коня, которого греки коварно оставили на берегу моря. Другими словами: не следует доверять игрушкам, которые предлагают нам слишком любезно. Кто знает, какие злокозненные неожиданности спрятаны там внутри? Но, поскольку время обеденное, позвольте мне пойти и спрятать рукопись в надежное место.

— Нет, нет, оставьте! Я сам займусь «Житием».

— А почему вы, монсеньор? — резко спросил каноник.

— Потому что я за нее отвечаю. Представьте себе, что она потерялась…

Тортелли кусал себе губы. Его лицо побледнело от трудно сдерживаемого гнева. Получается, что его подозревают в намерении похитить рукопись!

— Благодарю за доверие! — пролаял он, перед тем как широкими шагами удалиться в направлении главной конторы Святой Конгрегации.

Монсеньор Караколли, Сальва и Стэндап вернулись в зал святого Пия V через застекленную дверь, взяли рукопись, которая оставалась лежать на столе и с некоторой торжественностью отнесли ее главному библиотекарю Ватикана, отцу Грюненвальду, который у них на глазах положил ее в сейф, где хранились затребованные сочинения. После чего все врозь отправились обедать.

Сальва смотрел на Рим глазами вечно влюбленного. В той же степени, в какой он ненавидел историю древних римлян, с их крестьянской, законопослушной и военной психологией, он всегда поддавался очарованию их города. Он любил посидеть на террасе Трех Ступенек, на Пьяцца-Навона, с удовольствием любовался голубями, стаи которых кружились над фонтанами Нептун и Моро. Он заказал мозговую кость, запил ее орвието, потом, насытившись, продолжил свою медленную прогулку в направлении Пантеона. Чтобы выйти на Корсо, он шел попеременно то по Виа-Пастини, то по Виа-дель-Семинарио.

В тот вечер ноги привели его на Пьяцца-ди-Пьетра и он задержался возле колонны храма Адриана, на месте которого теперь высится другой храм — храм Биржи. Но когда он уже собирался войти в небольшую albergo Cesari[25], где Ватикан предоставил ему скромный приют, к нему скользнула легкая тень: молодая, довольно красивая женщина, одетая в джинсы и голубую рубашку, на певучем французском языке представилась журналисткой «Стампы». Ей, мол, уже известно, что найдена рукопись «Жития святого Сильвестра».

— Новости распространяются быстро, — заметил Сальва. — Но каким образом эта старая тарабарщина может интересовать такую современную особу, как вы?

— Ходят слухи, что эта рукопись может взорвать Ватикан, — ответила она с невозмутимой серьезностью.

— Поверьте, мадемуазель, все это вранье высшей пробы.

Она казалась разочарованной и, сделав ему скромный реверанс, словно маленькая девочка из хорошей семьи, попросила извинения и удалилась вприпрыжку.

«Ох, уж эти мне итальянцы!» — подумал Сальва.

Однако этот маленький инцидент не мог его не встревожить. Кто сообщил «Стампе», что обнаружена рукопись и что документ весьма вероятно может оказаться опасным?

На следующий день, когда он вошел в зал святого Пия V, он понял, что история раздулась, как лягушка из известной басни. Там восседал кардинал Бонино собственной персоной. Его сутана алым пятном выделялась на декоративном убранстве библиотеки. Каноник Тортелли сидел по правую его руку и не скрывал своей гордости.

Как только Сальва расположился в кресле, Стэндап начал переводить дальше:

Свое небесное образование Базофон должен был получить в течение первых шести месяцев пребывания в Раю, причем эти шесть ангельских месяцев соответствовали шестнадцати земным годам.

Однако выдающиеся профессора не были полностью удовлетворены своим учеником. Вне всякого сомнения, заучивал он все легко — память у него была превосходная. Но его воображение работало еще лучше. Он беспрерывно шутил и дурачился там, где правила хорошего тона требовали быть спокойным или, по меньшей мере, внимательным. Ведь все это происходило на Небе!

Но в разговорах между собой святые воспитатели не отваживались обсуждать эту тему. Разве мог Ной признаться, что Базофон насмехался над его подвигом, спрашивая, сколько сотен отпрысков произвели на свет парь зверей, взятые на борт, во время плавания, и выражал удивление по поводу того, как вся эта разнообразная живность могла разместиться на сравнительно небольшой судне. А разве захотел бы Авраам, чтобы другие узнали с том, что Базофон ставил ему пальцами рога, намекая на близкие отношения между его супругой Сарой и царем Авимелехом? А мог ли Иосиф поведать другим о том, что его ученик, изучающий искусство управления государством, заявил, что, по его мнению, учителю лучше было бы стать любовником супруги Потифара, нежели навлекать на себя клевету прекрасной египтянки? Что же касается Иакова, то, конечно же, он не стал бы рассказывать своим собратьям, как Базофон предположил, что, поднявшись по своей знаменитой лестнице, будущий Израиль увидел не ангелов, как ему привиделось, а обыкновенных обезьян-бабуинов.