Игорь Галеев - Калуга первая (Книга-спектр) Страница 9

Кузя собрался выйти в коридор, когда проскочили заветные слова: "агни йога", "веды" и ещё что-то до боли родное. Он закурил сигареты и впился в Свинич, которая светилась равно пропорционально зрительскому вниманию. У слушающих пересохло в горлах, когда Свинич поведала, что у этого "Нового человека" настолько мощное самовнушение, что он за каких-то несколько недель приобрел азиатские черты лица. У Кузьмы нервно задергалось веко, когда Свинич прошептала:

- Он знает, когда я приду, если я об этом не предупреждаю. И оставляет записку, если знает, что приду, а сам уходит.

Строев хрипло спросил:

- А где он живет?

Свинич словно проснулась:

- Кто?

- Ну этот, твой парень?

- Какой?

Строев обозлился. Она итак в последнее время пугала его своей психикой, а теперь вот дурака делает; он подумал, что все это из-за того раза, когда она готова была, а он...

- О ком ты говорила? Ты что это, Свинич?!

Кузьма поморщился, сейчас начнется грызня. Свою фамилию бедняжка ненавидела, и её можно было понять. Но сейчас она нисколько не обиделась, наоборот - расхохоталась.

- Да это же она, дурачки! Женщина!

И тут все рассмеялись. А вдобавок оттого, что "женщина" в её устах прозвучало очень уж двусмысленно и уверенно.

- Ну и где она работает? - вытирая ладонью потный лоб, спросил Ленька.

Свинич объяснила, где Татьяна проживает и работает. И не желая терять внимание, предложила:

- Хотите, я её могу сейчас сюда вызвать?

- Валяй, - разрешил Строев.

Свинич умчалась. Пока она звонила, каждый обдумывал, как предстать перед новым человеком.

- Чего доброго, она ещё и мысли читает, - пошутил Строев и зародился спор: действительно ли есть такие, что читают мысли или это все трюки. Но вернулась Свинич.

- Сейчас будет. Я ей про тебя ещё раньше рассказывала, - обрадовала она вмиг покрасневшего Строева, - и про тебя тоже.

- А че про меня, - смутился Кузя.

- Ты же тоже интересуешься Востоком, - пояснил за Свинич Ленька.

Разговор как-то не вязался. И когда пришла Татьяна, напряжение измучило всех до неприязни друг к другу. Она вошла, и сразу всем стало видно, что этот человек несет в себе нечто. У неё были и осанка, и достоинство. У неё умное выражение лица. И глаза, в которых тайна. Она была среднего роста, можно сказать, крупная девица с действительно темноватым, в чем-то раскосым лицом, огромными карими глазами, короткой прической и сдержанным молчаливым ртом. Фигура и движения у неё несколько угловаты, поступь твердая, а кисти рук и пальцы довольно изящные, как говорят, не лишены вкуса.

При Новом человеке Строев преобразился. Он всегда был не прочь произвести первое впечатление. Энергичен, словоохотлив и остер. Кузьма поначалу едва поспевал за ним. И ему было желанно привлечь внимание.

Татьяна, в основном, молчала. Она, по-видимому, была неразговорчива. Девушки боялись показаться глупыми, и только Свинич, на правах посвященной, безудержно хохотала и больно подшучивала над горячностью разошедшихся "мальчиков".

Ум Свинич всегда поражал Строева. Ее ум напоминал ему яркий нелепый цветок. Она могла порассуждать и вникнуть в любую тему, она употребляла различные по сложности термины и знала, казалось, все. Она с необычайной легкостью манипулировала сложными понятиями и входила в труднейшие жизненные явления, как в собственную ванную. Она знала многие детали и тонкости. Все, что Ленька и Кузьма постигали ценой крови, пота и трагизмом потрясений, ей доставалось запросто - ценой энергии, затрачиваемой на открывание рта и вибрацию языка. Ленька тогда только догадывался, что есть уйма людей, для кого знания, будто та или иная одежда, используются по погоде, моде и примитивнейшим замыслам. Можно было заговорить о сельском хозяйстве, и у Свинич имелись те или иные цифры, о коих никто не слыхал, о Римской Империи - вот вам и имена диктаторов, фараонов, мыслителей; о философии - тоже не дунька - теорию отражения изложит, что такое материя чуть глаза к потолку поднимет - и объяснит. Такая уж природа отличников.

Скакали от темы к теме. И удалось произвести впечатление обоим. Именно вот таких парней Татьяне встречать не приходилось. Глаза у всех поблескивали, когда Кузя, увлекшись и воспылав, унесся в бесконечности космогонии и космологии. Он так расширил стены дома, что все действительно увидели бескрайнюю вселенную, и вечный холод проник в тела слушающих. Ленька побаивался друга в такие вот гипнотические минуты. Ему казалось, что тело и сознание насильно оторваны от родной планеты и заброшены в снегопад звезд, в черное, одинокое безмолвие. И звезды, и свет, и ветер пространства были ему холодны, они страшили, и хотелось, чтобы стены сошлись, и вернулся посильный привычный земной объем. И они в конце концов сходились, но потом, порой, хотелось вновь испытать это странное состояние, увидеть себя где-то там, среди холодных звезд и мудрого хаоса.

Кузьма до того отрешился от комнаты и слушателей, что не заметил, как в его страстные образы гармонично и мелодично вплелись точные дополнения и фантазии новоявленной Татьяны. Возникало впечатление, что речь ведет один человек на два голоса. Замолкал на секунду-другую он, и, именно когда нужно, подхватывала она, продолжал он, и всепонимающе ждала она. Словно спасающий мир уютный Ноев ковчег плавно покачивался среди великих вод, грезя о своем легендарном пристанище. Поистине, то была необыкновенная поэзия!

Слушающих сковал столбняк, когда мелодия их голосов ровно и безмятежно утихла в объятиях торжествующей мысли. Говорить было не о чем. Любая бы земная тема прозвучала бы теперь ничтожно. Строев поежился, ему почему-то вспомнилась рукопись "Прыжка", и почему-то вспомнилась она с неприязнью. Тем не менее, он был рад за друга. Хорошо идти вот так, рука об руку, имея высокие идеалы, свободные мысли, будучи чуткими, бесстрашными перед неведомыми мирами. Конечно, Кузя максималист, но ведь и жизнь, выходя на свет, отважно и беспощадно разрушает родную скорлупу. Ленька уже тогда оценивал многое трезво и со стороны.

И всем бы было после этого вечера вполне хорошо, если бы со Свинич не случилась истерика. Ее ум, не привыкший к подобным перемещениям, отказал ей, а затем взбунтовал против опасного напряжения. Она не желала так далеко отрываться от земли. Но так как являлась натурой чувственной и любвеобильной, даже поэтической, тоне могла не ценить возвышенного, и вообще считала любые проявления чувств естественными и давала им волю и масштаб. У двух её подруг нервные системы были более устойчивы, они хоть и слушали с благоговейным почтением, но зато успешно давили и давили в себе излишние эмоции, ибо считали себя неудачно рожденными и слишком мелкими для привлечения к себе интереса.

А у Свинич - артистизм, перевоплощение и слабые тормоза. Сначала все подумали, что она увидела что-то смешное в лице Строева и поддержали её смех, но посмеялись - и хватит, а она - бедняжка, продолжала сотрясаться своим тоненьким тельцем, и скоро лицо её неузнаваемо исказилось, губы побелели, и когда ей дали воды, она разрыдалась.

- Ну вот, - сокрушался Строев, - дофилософствовались.

Прямо-таки бедствие с этой Лидой! Никто тогда не подозревал, что истерика имеет ещё и тайную причину. Натура пылкая, влюбчивая и злопамятная, Лида активно ищет идеалы, и, находя, желает владеть ими безраздельно. Обитая между небом и землей (самое неудобное положение), она вся состоит из банально возвышенного, и все её достоинства в любой момент могут превратиться в навязчивый и самолюбивый сор. Умна и глупа одновременно. Она опасна, эта Свинич, когда теряет высоту в глазах подруг и знакомых, она сделает все, чтобы попытаться вернуть к себе внимание. И ныне она почувствовала, что теряет его. Она хотела единолично обладать Татьяной, её внутренним миром, она желала, чтобы Татьяна впускала в этот мир только её, Свинич, со всеми бесконечными историями о любви, о том, что она ответила этому и чем её поразил тот, она надеялась, что будет безраздельно вливать в это восточное спокойствие свои беды и радости, точно так же, как если бы Татьяна была бессловесной коммунальной кухней, где вокруг общей плиты идут постоянные смертельные сражения. Сегодня её чуткое женское ухо уловило в прозвучавшем не только вечность, но и потерю, и, как всякий ребенок, Свинич не желала отдавать свою любимую игрушку без слез и ненависти, к которой, к тому же, примешивалась вполне понятная женская зависть. Все-таки Кузьма был совсем не безобразен. А бедной Свинич так не везло на порядочных парней.

Понятно, что незачем было бы так скрупулезно углубляться в чудесную Лиду, если бы через месяц она не стала сообщать всем о желании уйти из жизни. Часами она могла просиживать под дверью татьяниной квартиры, делалась то несчастной, то гордой, подбивала знакомых рыцарей на "бой быков" с Кузей, инсценировала собственные похороны, короче, всячески отравляла сладость уединения двух возвышенных людей, увидевших один в другом лучшие образы своих воззрений и мечтаний. И можно по-человечески понять бешенство Свинич (о, кровавые ноги эмансипэ!), так как кому теперь не интересно заглянуть в двухкомнатную квартирку, где Кузя и Таня днями и ночами сидят то на балконе, то в комнате, пьют чай, курят, смотрят в друг друга и говорят о главном.