Мария Спасская - Безумный поклонник Бодлера Страница 9

– Признаю, я был не очень прилежен, но это легко исправить. Достаточно нанять молодого человека, сведущего в религии, эстетике и философии искусств, и я мигом наверстаю упущенное. Я знаю такого юношу. Я говорю о господине Лазеге.

– Думаю, Шарль, ты усугубляешь ситуацию, – недовольно поморщился Опик. – Мне кажется, что в этом нет необходимости.

– Это не просто каприз, папа, а насущная необходимость, – горячо возразил Шарль, которого не отпускал страх перед будущим. – Мне скоро предстоит вступать в жизнь, а для этого понадобится определенный багаж знаний.

– И какой же?

– Ну, например, мне не помешало бы овладеть древнегреческим языком. Он поможет изучить немецкий, чтобы прочитать в оригинале многие нужные книги.

– Не стану скрывать, – голос отчима зазвенел сталью, – что считаю твое требование всего лишь возможностью развлечься, болтая за деньги с образованным молодым человеком о таких несущественных вещах, как искусство, наука о душе и тонкости мертвого языка. Со своей стороны я могу организовать для тебя занятия по фехтованию и верховой езде. Вот то, что действительно пригодится тебе в жизни.

Шарль поднялся с кресла и, ни слова не говоря, покинул кабинет. От обиды он не мог проронить ни слова. На следующий день юный Бодлер вернулся в «философский» класс, чтобы продолжить тянуть унылую лямку. А вскоре грянул гром. Подумать только! Его, как паршивую овцу, выгнали из коллежа. Выгнали, на взгляд Шарля, совершенно необоснованно. На уроке приятель передал Бодлеру записку, преподаватель это заметил и потребовал отдать записку ему. И юноше ничего не оставалось, как сунуть послание в рот, разжевать и торопливо проглотить. Он не мог поступить иначе, ибо считал себя обязанным сохранить доверенный ему секрет. А вечером Шарль стоял перед родителями, пристыженный и возмущенный, и стойко сносил гнев полковника и слезы матери.

– Но, Шарль, как ты мог? – в который раз взывала к нему Каролина, расхаживая по просторной гостиной и нервно хрустя пальцами. Жак Опик предоставил жене самой разбираться с сыном, в позе осуждения застыв у камина. – Ты не имеешь права поступить так со всеми нами! – повысила голос мать. – Ради чести нашей семьи, умоляю тебя, вернись обратно в коллеж!

Вняв увещеваниям родных, Шарль, в конце концов, взялся за перо и написал директору покаянное письмо, в котором признавал, что сожалеет о своем поступке и просит принять его обратно. Через пару дней Каролина сообщила ему радостные вести.

– Шарль, милый, папа любезно отнес твое письмо в коллеж и переговорил с директором.

– И что же? – с любопытством осведомился юноша.

– Посовещавшись, они приняли решение перевести тебя из пансионеров в приходящие ученики. Также ты сможешь брать частные уроки у Лазега.

– Ушам своим не верю! – воскликнул потрясенный Шарль, рассчитывая наконец-то оказаться под одной крышей с родителями. – Как великодушно со стороны папы!

– Кроме того, родители Лазега согласились сдать тебе комнату в своем доме по улице Вье-Коломбье. А питаться ты будешь в соседнем пансионе, который содержит мадемуазель Селеста Тео.

Радости Шарля не было предела. Все складывалось как нельзя лучше. Правда, мама снова ускользала от него, перепоручая Шарля заботам Лазегов. Но это ничего, он сможет бывать у родителей так часто, как сам того захочет.

– Да, и вот еще что, – замявшись, проговорила Каролина. – На днях мы отправляемся в Бурбон-ле-Бен, лечить застарелое ранение ноги полковника, которое все чаще дает о себе знать. Ты будешь умницей и не станешь сильно скучать, правда, Шарль?

Каролина мягко улыбнулась, обняла сына и прижала к высокой груди, сделав вид, что не слышит горестного стона отчаяния, вырвавшегося из его уст.

Я очень замерзла. Я дрожала так, что зуб на зуб не попадал, но, понимая, что сплю, я никак не могла проснуться. Мужские голоса туго ворочались в тяжелом вязком сне, наполненном чудовищами. Именно чудовища говорили заиндевевшими голосами, обдавая меня ледяным дыханием. Пока я соображала, снятся мне они или нет, в лицо ударил яркий луч света. Закрываясь рукой, я приподнялась на локте, пытаясь рассмотреть говоривших. Лица того, кто держал фонарик, не было видно. На фоне темного неба вырисовывался только его силуэт. Рядом стояла еще одна фигура, особенно черная в ночной мгле. Неподалеку шумели от ветра кусты, а дальше светился огнями высоченный мост, перекинутый через широкую реку. Я узнала Радужный мост и поняла, что нахожусь в парке. И лежала я на неудобной узкой лавке, совсем не предназначенной для того, чтобы на ней лежать.

– Здесь нельзя спать, – проговорил суровый бас. – Будьте добры, покиньте парк. Мы закрываемся.

Одернув юбку и плотнее запахнув полы плаща, я опустила ноги в туфлях на землю и села, бессмысленно щурясь на свет. Человек с фонариком приблизился ко мне и пододвинул ногой чемодан, стоящий у скамейки. Тот самый чемодан, который я оставила в машине у Артура, а самозванка, прикидывавшаяся мной, сразу же после убийства вытащила с заднего сиденья и унесла с собой. При воспоминании о случившемся по спине пробежал неприятный холодок. И тут я заметила, что что-то держу в руке. Я с недоумением посмотрела на свою сумку, которую не видела с того самого момента, как мне сделали инъекцию у лифта. Открыть ее я не решилась, памятуя о том, что именно туда убийца сунула окровавленный нож.

– Да, конечно, сейчас уйду, – пробормотала я.

– Не май месяц, прохладно на улице, – продолжал басить обладатель фонарика. – Похоже, мадам перебрала шампанского, – кивнул он на пустую бутылку «Абрау-Дюрсо», стоявшую у скамейки. – Вольдемар, помоги дамочке подняться.

Поддерживаемая под руку смутно различимым впотьмах Вольдемаром, я поднялась на нетвердые ноги и, спотыкаясь на каблуках, побрела по темной аллее в направлении освещенного моста.

– Выход найдете? – осведомился Вольдемар, слегка приотставая.

– Само собой, – хмыкнула я.

Еще бы не найти! Сразу же за мостом располагалась частная школа, в которой я училась последний год перед отъездом в Испанию, и Ольга каждый день ждала меня в этом самом парке. Нам было по шестнадцать лет, и мы любили знакомиться с парнями. Парк за Радужным мостом считался одним из тусовочных мест столицы, и ближе к вечеру молодежь стекалась сюда в кафе «Сезонное». Мы с Гуляевой были там завсегдатаями, разбив немало мальчишечьих сердец. Поэтому в парке я ориентировалась как у себя дома и целенаправленно шла к выходу. На ходу я шарила в сумочке, разыскивая смартфон, чтобы позвонить маме и рассказать нелепейшую историю, которая со мной приключилась.

– Кира Романовна, вы паспорт потеряли! – вдруг прокричали мне вслед.

Я обернулась и увидела, что свет фонарика направлен на мои документы, и оба охранника парка внимательно их изучают. Стальные когти страха сжали сердце. Желудок камнем ухнул вниз. Все кончено. Сейчас они меня узнают, скрутят и сдадут в полицию. Стараясь не привлекать излишнего внимания, я медленно попятилась назад, больше всего мечтая незаметно уйти на безопасное расстояние и раствориться в темноте.

– Кирка! Это ты, что ли? – вдруг закричал тот, кто откликался на имя Вольдемар. – Это ж я, Вовка Левченко! До третьего класса вместе учились! Помнишь меня?

От неожиданности я чуть не упала.

– Лев? Вот это да! – недоверчиво протянула я. – Богатым будешь. Недавно тебя вспоминала.

– Кирка, что же ты спишь на лавочке? Что-то случилось?

– Володь, долго рассказывать.

– А ты расскажи. Ночь длинная, мы с Серегой никуда не торопимся. Серег, ведь не торопимся?

– Само собой! Куда нам торопиться? Обход мы почти завершили, теперь у нас вся ночь впереди. Надо бы встречу отметить. – Луч фонарика описал дугу, перемещаясь на мой чемодан, оставшийся стоять на аллее. – Вольдемар, бери багаж, и двигайте к нам в сторожку. А я прогуляюсь до магазина. Продавщица в круглосуточном – моя приятельница, отпустит спиртное без разговоров, – без умолку болтал разговорчивый Серега. – Так что, Володька, гони монету. Это же ты встретил школьную подругу, а не я.

– Ты же знаешь, Мамай, я все деньги отсылаю матери, – смутился мой бывший одноклассник, лица которого я, как ни старалась, никак не могла разглядеть. – Могу дать рублей двести.

– Пошел ты знаешь куда? – обиделся Мамай. – Что на них купишь? У меня, между прочим, тоже цинга с деньгами. И все-таки необходимо согреться. Что-то прохладно становится.