Филип Керр - Друг от друга Страница 9

Игнорируя скрытое обвинение в его тоне, я тоже подошел к окну:

— И вот тут вы, наверное, и заблудились.

— Нет, нет! — возразил американец. — Я не заблудился. Именно этот отель я и искал, если это «Шродербрау».

— Да, это «Шродербрау».

— Значит, мы попали, куда ехали.

Американец был пониже меня, среднего роста, с маленькими руками и ногами. Его рубашка, галстук, брюки и ботинки — всё было различных оттенков коричневого, только пиджак из светлого твида, красивый и явно дорогой. А золотой «ролекс» на запястье подсказал мне, что в гараже у него в Америке стоит машина, пожалуй, подороже «бьюика».

— Мне нужны две комнаты на две ночи, — заявил он. — Для меня и моего друга.

— Боюсь, наш отель вряд ли вам подойдет, а я могу лишиться лицензии.

— Я никому не проболтаюсь, если не скажете вы.

— Пожалуйста, не сочтите меня бестактным, сэр, — я перешел на английский — языку я учился самостоятельно, — но знаете, мы, можно сказать, уже закрыты. Отель принадлежал моему тестю, пока он не умер. А у нас с женой дела идут неважно. По очевидным причинам. А теперь, когда она заболела… — Я пожал плечами. — Да и повар из меня, мягко говоря, посредственный, а вы, я вижу, человек, привыкший к комфорту. Вам будет гораздо удобнее в другом отеле, в «Зиглербрау», например, или «Хёрхэммере» на другом конце города. Оба отеля одобрены для проживания американцев. И в обоих имеются отличные кафе. Особенно в «Зиглербрау».

— Я правильно понимаю: других гостей в отеле нет? — спросил он, не обращая внимания на мои возражения и попытки говорить по-английски. Он изъяснялся по-немецки, понятно, не как мой соотечественник, но со словарем и грамматикой все было в полном порядке.

— Правильно, — подтвердил я. — Номера пустуют. Я же сказал, мы вот-вот закроемся.

— Я спросил только потому, что вы все время повторяете «мы». Ваш тесть умер, жена в больнице. Но вы все твердите «мы», точно тут есть кто-то еще.

— Привычка держателя отеля. Здесь только я и мое умение безупречно обслуживать постояльцев.

Американец вытянул пинтовую бутылку ржаного виски из кармана пиджака и поднял, демонстрируя мне этикетку.

— А могут ваши навыки безупречного хозяина обеспечить пару чистых стаканчиков?

— Это мигом! — Я никак не мог сообразить, что ему нужно. Но уж точно не две комнаты по дешевке — вид у него совсем не тот. И если в его ботинках, до блеска отполированных, и таилась какая ядовитая крыса, я еще ее не учуял. Но вот виски пахло великолепно — честное слово старого гурмана. — А как же ваш друг в машине? Он к нам не присоединится?

— Нет, он не пьет.

Я принес стаканы и не успел спросить, желает ли он добавить в виски воды, как американец уже наполнил оба до краев. Подняв свой против света, он медленно проговорил, задумчиво разглядывая меня:

— Знаете, а вы мне кого-то напоминаете, но вот кого, никак не могу вспомнить.

Я пропустил его замечание мимо ушей. Такое может отпустить только американец или англичанин. В сегодняшней Германии никто не желает припоминать никого и ничего — привилегия побежденных.

— Ну ничего, всплывет, — тряхнул он головой. — Я никогда не забываю лиц. Ладно, неважно. — Он отпил виски и отставил стакан в сторону. Я отхлебнул свое. Я оказался прав: виски было отличным, про что я ему и сказал.

— Послушайте, — начал он. — Так случилось, что ваш отель очень подходит для моих целей. Мне требуются, как я уже сказал, две комнаты на ночь. А может, на две. Зависит от обстоятельств. Деньги у меня есть. Наличные. — Вынув из заднего кармана пачку новехоньких дойчмарок, он снял серебряный зажим и, отсчитав пять двадцаток, что было раз в пять больше цены за две комнаты на две ночи, шлепнул их на стол передо мной. Такие деньги предполагают отсутствие лишних вопросов.

Я допил виски и позволил себе перевести глаза на пассажира, по-прежнему сидящего в «бьюике» на улице. Последнее время я стал несколько близорук, а потому прищурился, стараясь разглядеть его получше. Американец опередил мои вопросы:

— Вы удивляетесь, что с моим другом? Не из странненьких ли? — Он снова наполнил стаканы и ухмыльнулся. — Не волнуйтесь. Теплых чувств друг к другу мы не испытываем, коли вы такое подумали. Если вам доведется поинтересоваться его мнением обо мне, то, думаю, он ответит, что ненавидит меня всем нутром, мразь такая.

— Приятный компаньон в путешествии, — заметил я и взялся за вновь полный стакан. До сотни марок я пока что не дотрагивался, по крайней мере руками. Однако глаза мои то и дело утыкались в эти пять купюр, и американец, заметив это, сказал:

— Давай же, бери деньги. Мы оба знаем, что они тебе нужны. Этот отель не видел постояльцев с того дня, как мое правительство прекратило судебное преследование преступников в Дахау, то есть с прошлого августа. А тому уже почти год, точно? Неудивительно, что твой тесть покончил с собой.

Я молчал. Запашок притаившейся крысы уже щекотал мне ноздри.

— Несладко, наверное, тебе приходится, — продолжил американец. — Очень несладко. Теперь, когда судебные процессы закончились, кому охота приезжать и проводить тут отпуск? Дахау — это вам не Кони-Айленд, верно? Конечно, может, тебе еще и повезет. Может, заполучите с десяток евреев, которым придет охота прогуляться по аллее памяти.

— Переходи к сути, — перебил я.

— Ладно, — согласился американец, залпом допил виски и достал из кармана золотой портсигар, — герр комиссар Гюнтер.

Я принял предложенную сигарету и позволил ему дать мне прикурить. Спичку он зажег о ноготь большого пальца.

— Ты все-таки поосторожнее, — заметил я, — а то, пожалуй, испортишь себе маникюр.

— Или его мне можешь испортить ты? Так?

— Все может быть.

— Не стоит хамить мне, приятель! — расхохотался он. — Другие уже пробовали — эти фрицы до сих пор выгребают крошево изо рта.

— Ну, не знаю, — протянул я. — Не похож ты как-то на крутого парня. Или в этом сезоне у крутых модно так одеваться?

— Знаешь ты там чего или не знаешь, Берни, старина, не так уж для меня и важно. Позволь для начала рассказать тебе, что знаю я. А знаю я много. Например, что вы с женой приехали сюда прошлой осенью, чтобы помогать старику управлять отелем. А он покончил с собой как раз накануне Рождества, и твоя жена свихнулась из-за этого. И что раньше ты служил криминал-комиссаром в «Алексе», в Берлине. Полицейским был. Как и я.

— Ты не похож на полицейского.

— Спасибо. Принимаю как комплимент, герр комиссар.

— Комиссаром я был десять лет назад. Служил инспектором, потом частным детективом.

Американец резко кивнул на окно:

— Тот парень в машине прикован к рулю наручниками. Он военный преступник. Таких ваши газеты называют «Красная Куртка».[3] В войну он работал тут, в Дахау. Сжигал трупы в крематории, за что и был приговорен к двадцати годам тюрьмы. Если спросишь меня, так он заслуживает, чтоб его вздернули на виселице. Все они заслуживают виселицы. Но если б его повесили, то он не сидел бы сейчас в машине, помогая мне в расследовании. И я не имел бы удовольствия познакомиться с тобой.

Янки пустил струю дыма в резной деревянный потолок и снял крошку табака со своего розового красноречивого языка. Врежь я ему коротким апперкотом — он лишился бы его кончика. Я был заодно с парнем в машине, ненавидевшим янки. Мне тоже не нравились манеры американца и чувство превосходства, какое он тут демонстрировал. Но бить его, пожалуй, не стоит. Я находился в американской оккупационной зоне, и оба мы знали: американцы легко могут обеспечить мне немалые неприятности, а я их не желал. Особенно после всех трудностей, что поимел с Иванами. Так что кулаки свои я попридержал. К тому же мешало еще одно маленькое обстоятельство — сотня марок. А сотня марок они и есть сотня марок.

— Парень этот, что сидит в машине, оказывается, был другом твоего тестя. — Отвернувшись, янки двинулся в бар. — Думаю, он с дружками своими, эсэсовцами, частенько наведывался сюда. — Я увидел, как он обежал взглядом грязные стаканы на стойке, забитые окурками пепельницы и пивные потеки на полу. Всё мои следы. Бар был единственным местом в отеле, где я по-настоящему чувствовал себя как дома.

— Наверное, твой бар знавал времена и получше, а? — Он расхохотался. — Знаешь, Гюнтер, тебе, по всему видать, надо снова стать копом. К гостиничному делу ты не годишься, это уж точно.

— Никто не умоляет тебя оставаться тут и брататься со мной.

— Брататься? — снова расхохотался он. — Ты думаешь, мы этим занимаемся? Нет, что ты! Я никак не могу испытывать братских чувств к человеку, способному жить в таком месте.

— Не напрягайся. Я в семье единственный ребенок и потому подобных чувств начисто лишен. Если откровенно, по мне так лучше окурки из пепельниц выковыривать, чем болтать с тобой.