Анатолий Афанасьев - Ярость жертвы Страница 9

Коля Петров подавился бутербродом и побежал сплюнуть в сортир. Зураб невинно улыбался.

— Кстати, Саня, какой–то нехороший человек тебя вчера искал.

— Кто такой?

— Не назывался. Раз десять звонил. Наверное, чего–то хочет тебе сказать.

— Почему нехороший? Может, по делу?

— Слушай, Саня, мы же не в Америке. По голосу всегда отличишь. Этот очень грубый, нелюбезный. Почти как Петров.

До обеда проработали спокойно, никто нас не тревожил, и было такое ощущение, будто вернулись в юность. Но не в ту, где бубенчик в ухе, а в ту, где сказка была былью.

Часам к трем я стал засыпать на ходу и прилег покемарить на массажном коврике. Мастерская принадлежала фирме, и Огоньков не без задней мысли пропускал мимо ушей все мои просьбы о приобретении бытовой мебели. В огромном полуподвальном помещении не то что лечь, толком посидеть было негде. По мнению шефа, именно такая обстановка способствовала высокому творческому подъему.

В коротком сне я ненадолго свиделся с Катей, которая была еще обольстительнее, чем ночью, и очнулся в такой неприличной позе, что сам себя устыдился.

— Эй, Саня! — вопил Зураб. — Хватит дрыхнуть, подойди к телефону, это он!

— Кто — он?

— Нехороший человек, я же тебе говорил.

Голос в трубке был мне незнаком, но так же неприятен, как и вчерашний, ночной. Ночной был нагл, этот — слащав.

— Господин Каменков?

В слове «господин» сегодня заключена целая социальная типология. Люди поделились на тех, кто никак не может к нему привыкнуть, и на тех, кто произносит его с иронией. Совершенно всерьез называют друг друга господами лишь вчерашние комсомольские и партийные боссы, придурки с телевидения да еще всякая шпана, которая носится на иномарках.

— С кем имею честь? — спросил я.

— Сергей Сергеевич, — представился звонивший. — Хотел бы условиться о встрече.

— А кто вы? Что вам надо?

— Видите ли, Александр Леонидович, вопросец, который надобно обсудить, сугубо приватный. Не хотелось бы вдаваться в подробности по телефону.

— Вы уверены, что мы должны что–то обсуждать?

Незнакомец (представляю, какой он на самом деле Сергей Сергеевич) даже, кажется, немного обиделся:

— Как же не уверен? Зачем бы я тогда звонил? Вопросец хотя и приватный, но наиважнейший. Именно для вас наиважнейший.

— Для меня?

— Разумеется, для вас. Вы же руководитель проекта… э–э–э… этого грандиознейшего… э–э–э… мемориала?

Нехорошее предчувствие, которое стыло во мне после вчерашнего угрожающего звонка, мгновенно вызрело до размера душевного нарыва.

— Хорошо, давайте встретимся. Когда, где? Может быть, завтра?

— Откладывать никак нельзя. Что, если через полчасика в «Неваде»? Это в десяти минутах от вас!

Да, я знал этот уютный коммерческий притон, на котором всегда висела табличка «Мест нет», а улочка напротив была запружена машинами с дипломатическими номерами.

— Договорились. Через полчаса буду.

…Сергею Сергеевичу по виду было около пятидесяти — неприметный мужичонка с внешностью бухгалтера. В очках с толстыми стеклами выражения глаз не разберешь. Устроились мы не в «Неваде», а на открытом воздухе, за белым столиком под пестрым тентом. Здесь подавали кофе, соки, пиво, водку и так называемые гамбургеры — утеху кретинов, мясную гнилушку, упрятанную в непропеченное тесто.

Сергей Сергеевич еще до моего прихода заказал кофе и, когда я в раздумье остановился у входа в «Неваду», истошно завопил через улицу:

— Господин Каменков! Господин Каменков! Сюда! Сюда!

У него была одна редкая родовая примета, которая обнаруживалась с первых минут общения: за все, что он ни делал и ни говорил, хотелось немедленно въехать ему в рыло. И это при том, что был он подчеркнуто обходителен. Чашку кофе я демонстративно отодвинул на середину стола.

— Слушаю вас, товарищ!

Сергей Сергеевич снял очки и чистым платочком аккуратно протер стекляшки. Без очков лицо У него сразу обрюзгло, налилось печеночным соком, но выражение глаз по–прежнему осталось неуловимым.

— У меня всего десять минут, — поторопил я.

— Я уложусь, — заверил он, — хотя, должен признаться, приходится выполнять очень деликатное поручение.

— Чье именно?

— Это не существенно… Так вот… есть мнение, что надобно вам, уважаемый Александр Леонидович, оставить эту затею.

— Какую затею?

Сергей Сергеевич виновато улыбнулся, отчего щеки его, точно глиняные, съехали к подбородку.

— Да вот контракт с господином Гаспаряном придется расторгнуть.

— Вы не больны? — спросил я.

— К сожалению, нет. Да и кто я, собственно, такой? Всего лишь порученец. Гонец, так сказать.

— Но почему ко мне? Я ведь тоже всего лишь исполнитель. У меня свое начальство — генеральный директор фирмы «Факел» Георгий Саввич Огоньков. Вам бы надо, наверное, к нему обратиться с этой ахинеей.

Мой собеседник сделал вторую попытку улыбнуться, и на сей раз его сизые щеки подбородок почти поглотили.

— Это не ахинея, — сказал он. — Вы чего–то недопонимаете, дорогой Александр Леонидович. Огоньков, естественно, будет уведомлен. Но у меня поручение именно к вам. Впрочем, уполномочен также сообщить, что в случае добросердечного согласия и готовности сотрудничать вам будет выплачена соответствующая моральная компенсация. Речь идет о вполне приличной сумме. Скажем, о полутора тысячах американских долларов. Признайтесь, это лучше, чем ничего.

Я склонился ближе к собеседнику.

— Сергей Сергеевич — ваше настоящее имя?

— Желаете, чтобы я показал паспорт?

— Не надо. Хотите угадаю, кем вы были в прежней жизни? До того, как стали вымогателем.

— Зачем угадывать? Сам скажу, если вам интересно. Работал в райисполкоме. А еще раньше — контролером ОТК на ЗИЛе… Александр Леонидович, я вам не враг, уверяю вас. Напрасно вы стараетесь меня оскорбить. У меня трое детей, мать–пенсионерка. Попробуйте прожить на триста тысяч…

— Но почему они выбрали именно вас для подобных поручений?

— О, над этим я как раз размышлял… Полагаю, им нравятся мои манеры и общий, так сказать, антураж. Я внушаю доверие клиентам. Никто не сомневается в моей порядочности.

Я курил уже вторую сигарету.

— Хорошо, это все лирика… Скажите, кто они такие и почему хотят, чтобы я порвал контракт?

— Саша, вы меня удивляете. Я могу сказать только то, что мне велено.

— Что будет, если я, к примеру, не соглашусь? Или, к примеру, хрястну вас по черепу вот этой пепельницей?

На всякий случай он снова снял очки:

— Не думаю, что вы это всерьез.

— Почему? Я человек азартный. Игрок.

— Это не та игра, в которую можно выиграть, — сказал он, и за эти слова я простил ему все. Да и что, собственно, было прощать? Запоздало проросшее семечко советского режима, он действительно был пешкой, которую двинул вперед невидимый гроссмейстер.

— Я должен подумать.

— Конечно, они всегда дают немного времени, прежде чем включить счетчик. Вечером перезвоню, хорошо?

— А знаете, вы мне понравились.

— Спасибо. Умные люди всегда в конце концов находят общий язык. Кстати, гонорар — полторы тысячи — вы можете получить немедленно.

— Ничего, потерплю до вечера.

Не заглядывая в мастерскую, я погнал в контору. Огоньков был на месте, сидел в кабинете понурясь и рисовал чертиков в блокноте. Мне ни о чем не пришлось спрашивать.

— Да, Санечка, — сказал он грустно. — Это наезд, причем солидный.

— На кого? На вас или на Гаспаряна?

— Помнишь, как там… Не спрашивай, по ком звонит колокол, он звонит по тебе.

В машине, когда я мчался сквозь одуревшую от духоты Москву, все во мне кипело от возмущения: «Мерзавцы! Бандиты! Обложили, продохнуть не дают!» Но сейчас, в прохладном кабинете с кондиционированным воздухом, созерцая хоть и расстроенного, но не слишком шефа, я успокоился, и весь этот неожиданный эпизод показался каким–то нелепым недоразумением. Ну да, бандиты, ну да, люмпенизированное общество, но каким боком это может коснуться меня? Не я ли в предчувствии роковых перемен долгие годы тщательно и упорно возводил в своем сознании драгоценный уголок, блаженную обитель эмпирического эстетизма — прочнейшее защитное поле от всякой мирской заразы?

— Но все же, что произошло?

Георгий Саввич по крышке стола толкнул ко мне коробочку ментоловых пастилок.

— Пососи, для горла хорошо. Дымишь, как паровоз. Что произошло, говоришь? Да просто какая–то очередная разборка. Косвенно перекрывают кислород Гаспаряну. У него газ, нефть. С кем–то не поделился. Это ему знак… Хотя есть тут одна странность, которая мне непонятна.

— Какая?

— Да вот что–то тут не по правилам. Это же не какие–нибудь урки схлестнулись. Это правительственные чиновники и, скорее всего, какой–нибудь банковский синдикат. Обычно они разбираются тихо, не выносят сор из избы. Им шумные эффекты ни к чему. Это миллионеры в законе. Ты слышал хоть раз, чтобы какого–то министерского клерка грохнули?