Татьяна Столбова - Смерть по сценарию Страница 9

— Ты знаешь такого писателя?

— Еще бы мне не знать, — буркнул Денис, — когда все вокруг только и говорят о нем.

— Да? — удивился Михалев. — Я слышал о нем только от Саврасова. И в журнале как-то читал о его творчестве.

— Саврасов, моя бабка Владислава, Тоня Антонова, Паша Линник... Всех не перечислишь. Надоели они мне со своим Кукушкинсом.

— А ты читал хоть один его роман?

— Читал все четыре. Мне тоже нравится, как он пишет, но чтобы от восторга писать кипятком — нет уж, меня увольте.

— Ты не в настроении, Денис. Так вот что я хотел тебе предложить...

— Главную роль в картине по роману «Три дня в апреле»?

— Правильно, — снова удивился Михалев. — Откуда ты знаешь?

— Нетрудно догадаться, — усмехнулся Денис. — Первые два романа некинематографичны. Третий — эпос. Он годится для сериала, а сериалы вы не ставите. Ну а четвертый, про инвалида, самое то.

— Тебе бы сыщиком работать.

— У меня много талантов.

— Так ты согласен?

— Не знаю, Антон Алексеевич. Надо подумать.

— Что тут думать? — возмутился Менро, появляясь в комнате с горой вымытых тарелок. — Тебе такую роль предлагают, а ты кочевряжишься!

— Да не кочевряжусь я, Федя. — Денис рассердился. — Ты читал этот роман?

— «Три дня в апреле»? Вчера закончил. Классная вещь.

— Возможно. Но для того чтобы сыграть этого инвалида, надо душу из себя вывернуть... Я слишком дорожу своим здоровьем и не хочу по окончании съемок загреметь в психушку.

— Знаешь, Денис! — воскликнул Менро негодуя. — Первый раз слышу от актера такую ерунду! Да любой за счастье почел бы эту роль сыграть! Вот я...

— А я — не любой! — резко ответил Денис. — И уж тем более я — не ты.

Менро с грохотом поставил тарелки на стол и, поджав губы, пошел на кухню за чашками.

— Напрасно ты так, Денис, — осторожно сказал Михалев. — Федя прав...

— Знаю. Знаю. Федя, конечно, прав, но... Поймите, Антон Алексеевич, я... Я не совсем актер. По сути я другой. Мне трудно...

— Подожди, пожалуйста! — Михалев заволновался. Он понял, что сейчас Денис абсолютно искренен. — Я слышал, что ты пишешь рассказы. Может, в этом все дело? Может, эта профессия тебя привлекает больше?

— Понятия не имею. — Денис начал успокаиваться и уже успел пожалеть о том, что вот так вдруг, ни с того ни с сего, выдал почти что постороннему человеку свою маленькую тайну.

— Что же, тогда тебе действительно необходимо хорошо подумать, прежде чем принять мое предложение. Но и не отклоняй его пока. Договорились?

— Договорились. — Денис с облегчением вздохнул, допил шампанское и налил себе еще. — Федя! Брось все! Иди шампанское пить!

Менро, который никогда не обижался дольше пяти минут, явился с улыбкой до ушей.

— А что, братцы, не сбегать ли мне еще за одной бомбой?

— Безусловно, — серьезно сказал Михалев и вопросительно посмотрел на Дениса.

— Безусловно, — улыбнулся Денис. — Коль уж сегодня мой день рождения...

Менро радостно захохотал и пошел за шампанским.

Глава пятая

Итак, мое утро началось с того, что я уснула. А когда проснулась — около двух часов, — уже вовсю шел день, который запомнится мне навсегда.

Это был выходной. Я встала, прошлась по квартире в надежде обнаружить Петю или Люсю, но дома никого не было. Я вспомнила, что ночью, когда мы с Петей пили на кухне чай, он сказал, что генеральная уборка отменяется и завтра они с Люсей идут в музей. А если уж эта милая супружеская пара собралась в музей, то раньше вечера они оттуда не явятся. Жаль. Мне хотелось с кем-нибудь поговорить о съемках, о режиссерских находках Вади, о своем отношении к Пульсу и Невзоровой, которые начали не на шутку меня раздражать. И если Пульс довольствовался тем, что действовал мне на нервы одним своим видом, то Невзорова выдумала вдруг, что я непременно должна ей сочувствовать, и теперь постоянно апеллировала ко мне в своих ссорах с Вадей. Галя — Вадин ассистент — была женщиной многоопытной и ловко уклонялась от невзоровских слез и объятий. Мне же этому только предстояло научиться. А пока приходилось стоять, словно кариатида, и поддерживать рыдающую артистку. Представляю, какой при этом глупый вид у меня со стороны.

Поболтавшись по квартире, я пришла на кухню и сделала себе завтрак. Потом, предварительно прикрыв форточку, чтобы не забрался вор по кличке Кулек, отправилась в ванную совершать утреннее омовение.

Стоя под душем, я думала о Денисе. Последнее время с ним творится что-то странное. Он стал нервным, замкнутым. Такое впечатление, что он находится на перепутье и не знает, как дальше сложится его жизнь. Так — или примерно так — было со мной, когда я решила уйти с дневного и устроилась работать. Не понимаю, что на меня тогда нашло. Моя студенческая жизнь вполне меня устраивала, но поговорив однажды с полузнакомым парнем, который переводился на заочный, я потеряла покой. То, чем я живу, стало казаться ненужным, инфантильным; то, о чем я беседую с приятелями, стало казаться просто глупым. Одна мысль поселилась в моей голове — пойти работать — и потом сверлила без остановки, пока я не пришла в деканат и не решила этот вопрос. На все про все у меня ушло два месяца, и все эти два месяца я пребывала в таком же состоянии, в каком ныне пребывает Денис.

Если б я знала, как ему помочь, я бы помогла. Но я не знала. А навязываться человеку, если он ни о чем не просит, мало того — ни о чем не рассказывает, по-моему, просто неприлично. Благими намерениями, как известно, вымощена дорога в ад. Не хочу в ад.

Единственное, что я могла сделать, — это поговорить с Мишей. Миша — его друг. Он наверняка в курсе того, что происходит с Денисом. Еще можно бы было позвонить Сандалову. Сама я с ним не знакома и никогда его не видела, но знаю от Саврасова, что Денис ходит к нему довольно часто и вроде бы очень мило к нему относится. Надеюсь, что и Сандалов относится к Денису мило.

Подумав, я решила, что звонить Сандалову не буду. Он может послать меня подальше и правильно сделает. Кто я такая Денису? Никто. Так, юная подружка его бабки, дочь именитого художника Павла Антонова и сестра пока еще не очень именитого психотерапевта Петра Антонова. Моего отца Денис лично не знал, а с братом знаком поверхностно — виделись раз или два в доме Мадам, на каких-то праздниках. Так что для его друга Сандалова я — ноль без палочки.

А вот с Мишей поговорить можно. И даже нужно.

Я вышла из ванной, сбросила полотенце на стул в прихожей и пошла на кухню завтракать. Только я успела доесть яичницу, как затрезвонил телефон. На проводе был Петя. Так я и знала.

— Тоня, прибери в своей комнате, книги положи на полку, почисти свои ботинки, полотенце не бросай на стуле, а повесь на веревку, лучше на балконе. Ты позавтракала?

— Да, — ответила я недовольно. Сейчас он спросит, что я ела, а потом скажет, чтобы помыла за собой посуду. Удивительная бестактность.

— Что ты ела? Опять яичницу? В холодильнике есть колбаса и сыр. Не забудь помыть за собой посуду.

— Ладно.

С ним лучше не спорить. По телефону он очень занудный. Телефонная трубка меняет его совершенно. На самом деле из него обычно слова не вытянешь, а стоит ему набрать номер, как начинает распространяться о чем-то совершенно ненужном. А еще врач, а еще психотерапевт.

Распрощавшись с братом, я посмотрела в окно. Погода была так себе, не тепло, но и не холодно. Мне стало жалко выходной, который скорее всего истрачу на телевизор и болтовню по телефону. Поэтому я быстро собралась (посуду мыть не стала, полотенце убирать со стула тоже не стала, книги оставила в коридоре, ботинки решила вымыть в луже у подъезда), высушила волосы феном и поехала к Мадам. Беседы с ней меня облагораживают, ну а книги я могу и дома почитать, перед сном. Что я всегда и делаю.

У Мадам я, конечно, застала Саврасова. Он обрадовался мне. А я — ему.

Мадам была в миноре. Она улыбнулась мне с такой печалью, что у меня сжалось сердце. Я жалею старух. Жизнь прожита, и им остаются только воспоминания да забота о хлебе насущном. Может, в моих устах такое высказывание звучит цинично, но, могу уверить, только звучит. Я действительно так думаю и так чувствую. Хотя такая старуха, как Мадам, может гордиться прожитой жизнью. От отца и от Саврасова я знаю, что она преподавала французский в институте, прошла войну, была трижды ранена, награждена орденами и медалями, вырастила двоих детдомовских, один из которых умер, а второй ее бросил, написала несколько книг о поэтах Серебряного века... Конечно, в двух фразах не расскажешь жизненный путь семидесятисемилетней женщины, даже если просто перечислять...

Мы сели на кухне и, переглянувшись с Саврасовым, стали веселить нашу Мадам историями о съемках. Минут через тридцать, когда настроение хозяйки явно поднялось, мы перешли в комнату и там, в честь прихода весны, Мадам достала большую бутылку какого-то дорогого красного вина, подаренного ей Денисом на Рождество. Тогда она себя неважно чувствовала и вино пить не стала. Теперь пришел его черед.