Валерий Козлов - Прогулки по лезвию Страница 9

- Не споткнись. Осторожно. - С этими словами Отраднов взял девушку за руку. И так они стояли какое-то время, не зная, что делать дальше.

Луч света скакал, прыгал туда-сюда и вверх-вниз. Наконец он погас.

- Ты стой...

- Я стою... - Снова они топтались, не зная, о чем говорить. - Смотрите, сказала Маша, - какая звезда над лесом.

- Это не звезда, - глуховато отозвался Игорь Иванович, - это Юпитер. И не надо больше на "вы".

И Отраднов сумбурно, волнуясь, начал рассказывать все, что знал о Юпитере. О том, что вокруг этого самого Юпитера вертится куча спутников и что если в девять вечера открыть на кухне форточку, сесть в кресло, положив ноги в носках на теплую батарею, то в обыкновенный бинокль можно увидеть три, а то и четыре спутника - Каллисто, Ганимед... И так далее.

- Послушай, - легко перейдя на "ты", сказала Мария, - это невероятно! Юпитер в форточке. Ноги в теплых носках на батарее. Боже...

Он стал целовать её пальцы, согревать их дыханием.

- Родители ждут, - напомнила она. И он чуть не выпустил её ладонь из своих рук, но спохватился: выпустишь - не поймаешь.

Потом, собирая поленья, не скажешь всего, что нужно сказать. А сказать хотелось о многом, чуть ли не обо всем сразу, чуть ли не обо всей своей одинокой жизни. А для этого нужно было уговорить её остаться хотя бы на день. ("Тьфу, на ночь, получается".) Или договориться о встрече в Москве... Он мгновенно представил, как будет звонить: позвонит и нарвется на мать - это что ж получается?

- Маша, ангел, погости хотя бы денек. Я их уговорю остаться до завтра, они лягут спать, а мы... Завтра мы пойдем в лес, на Черный ключ, чайнике собой возьмем, чай индийский. Ты пила чай с хвойным дымком?

- Акбара с собой возьмем? - спросила девушка, тем самым как бы давая ответ.

- Конечно, возьмем!

- Они не останутся, - тут же безнадежно сказала Мария. Но эта безнадежность отчасти обрадовала Отраднова: значит, без родителей она бы осталась! - У отца завтра какое-то совещание, а мать и так неделю не была на работе.

Отраднов хотел сказать: "Тогда потом приезжай". Но вовремя спохватился: куда приедет она? Сюда, к Блинову? И он промолчал

Набрав полные охапки дров, они выходили. Первым выходил Игорь Иванович и уже за порогом, мучительно соображая, как и где назначить встречу, он услышал короткий болезненный возглас, грохот падающих поленьев.

Олег, конечно, вскипел:

- Ни одного дела нельзя поручить! Чертовщина какая-то! Мне с утра в институт!

Потом он принялся за диагноз: то ли вывих, то ли перелом, то ли растяжение? Дочь лежала на диване и, стиснув зубы, мычала от боли.

- Как мы теперь потащим тебя? - возмущался отец.

Мать угрюмо молчала, расхаживая по комнате, не зная, что делать. Но опять же какой-то второй план мыслей читал на её лице Отраднов. И он сказал:

- Только спокойно. Подумаешь, трагедия, ногу подвернула. Радоваться надо, что на каникулах. И нечего её сейчас тащить в темноте, правда, Маш? Пусть отлежится до завтра...

- До завтра! - вспылил Олег. - Мне в институт с утра!

- Не кричи, - сказала мужу Мария-старшая. - Игорь прав, мы с Машкой останемся, а завтра приедем.

Это оптимальный вариант.

- Тебя с работы попрут.

- Ничего. Дочь дороже.

В результате все кончилось тем, о чем мечтал Отраднов. Родители уехали, оставив дочь и взяв с Игоря клятву, что завтра днем он позвонит на работу Марии.

Ночь. Синий снег, оранжевый Юпитер над черными елками.

- Что он все-таки вез, твой поезд? - спросила Маша.

- Ее, - ответил поэт.

Горит свеча, и ветер дует сильный, И поезд следует к Москве, И стороной ладони тыльной Она проводит по чужой щеке...

Наутро она встала, зябко ежась, надела рубашку и пошла в туалет как ни в чем не бывало. Но сколько он её ни пытал, разыграла она вчера всех или нет, так и не добился ответа.

Они позвонили на работу Марии, мать обрадовалась, услышав веселую дочь, легко согласилась, чтобы та ещё пожила несколько дней на природе.

И Отрадное обрадовался этому, как ребенок, хотя понимал прекрасно:

дело вовсе не в нем, а в этой трижды проклятой даче.

Он дал ей свои валенки, и они пошли в магазин. Купили хлеба, вина, сигарет и консервов, и когда шли обратно по широкой главной улице, он увидел её на расстоянии, в курточке, ноги-палочки в огромных валенках, и у него сжалось сердце от страха: все может рухнуть в один миг.

* * *

Поэт Отраднов, ставший прозаиком Афониным и работающий все последние годы в лесной глухомани, где жили когда-то его предки по матери, шел к почтовому отделению, чтобы дать другу в Москву телеграмму. Еще летом они договорились: как только осенью встанет погода, он тут же отбивает: "Приезжай".

Его старый приятель, журналист Александр Малков, был большим любителем настоящей рыбалки и настоящих грибов.

Афонин шел заросшим проселком, огибая озеро километров пять шириной. Забытые Богом и людьми места.

Болота, озера, непролазная чаща. Но именно в этих краях и нашел Афонин свое место. Это действительно было его местом, он чувствовал себя здесь полным хозяином, более полным, чем фермер на отведенном ему кусочке земли. Он знал здесь все тропы, все топи, и не зря Малков как-то сказал:

- Старик, если за мной начнется охота, а такое возможно, то я сразу к тебе.

Перед Сашей Малковым Афонин чувствовал себя должником. В тяжелые для Игоря Ивановича времена, когда ему казалось, что все в его жизни рухнуло и взгляд то и дело ложился на заряженное ружье, Мал ков его поддержал. Познакомил с "афганцами", многие из которых были инвалидами, к тому же с "афганским"

синдромом, и в этой группе Афонин как-то выкарабкался из кризиса. Плюс ко всему Малков устроил ему несколько публикаций, это тоже облегчило жизнь, хотя к тому времени в журналах уже почти не платили. Ну а потом финский заказ на карельский альбом.

Потом потеря всего гонорара, очередной тупик, и - снова выручает Малков.

- Пока наши "демократы" гонят со всех страниц и экранов секс и расчленение трупов, мудрые финны всерьез заинтересовались твоими очерками о Валдае, сказал Малков. - Вот тебе кое-какой аванс от меня, только не пей ради Бога. А мы с Важиным будем к тебе приезжать на рыбалку.

Афонин шел, обходя и перепрыгивая ямы с водой, и в уме составлял текст телеграммы. Хотелось в сухой короткой фразе выразить всю свою благодарность к удачливым и добрым друзьям, что переполняла его. "Жду вместе Важиным..." Непременно надо двоих приглашать!

Дальше мысль не двигалась. Если написать "активно работаю" (то есть отрабатываю доверие), то могут понять, как "приедете - помешаете".

Написать "жду нетерпением" - смешно, послание гимназистки. Но хочется что-то такое ввернуть, чтобы они поняли, как он на самом деле их ждет.

Афонин остановился на том, что можно сказать "скучаю общению".

Сурово, правдиво... Выпить, черт возьми, не с кем.

Когда с текстом решилось, мысли Афонина вернулись к тому, что занимало его с раннего утра. Опять ему снилась Мария. Но, в отличие от прежних снов, этот сон был каким-то явственным и тревожным. Он видел её на песчаной косе уютной речушки, раздетую догола, а вокруг кишели крокодилы. Но не эта картина, не крокодилы заставляли Афонина не переставая думать о ней, а те горькие чувства, что он вдруг во сне пережил.

Такая смертная тоска и такой страх нахлынули на него, что, проснувшись и поняв, что это всего лишь сон, он даже не испытал облегчения и продолжал лежать с открытыми глазами, будто бы предчувствуя близкий конец света.

Проходя то место, где когда-то стояли в два ряда деревенские избы, он подумал, что если от кладбища остались какие-то холмики, то от домов и следов не осталось - кустарник и крапива все поглотили. В какой небесной книге написано, что такой-то деревне, несмотря на все беды, жить и жить, а другой умереть, этому народу жить и процветать, этому мучиться и страдать и исчезнуть в конце концов с лица земли...

Через день после того как Афонин отправил телеграмму в Москву, начались обложные дожди.

Глава 6

Окончательная размолвка Блинова с Марией произошла в октябре 93-го.

Тогда вопрос стоял так: или краснокоричневые будут висеть на столбах, или Блинов будет сидеть.

Он срочно уничтожал кое-какие бумаги и на всякий случай сделал два солидных благотворительных взноса на строительство храмов. Марии было невыносимо видеть суету мужа, и теперь даже днем она надолго уходила из дома. Блинов насторожился, решил, что за ней следует присмотреть.

Нанял людей, сам принялся изучать содержимое её письменного стола, её библиотеки... Наткнулся на дневники - три общих тетради, три года жизни. В одной из тетрадей он увидел конспект чьей-то лекции. Читал и скрипел зубами: все, что она недоговаривала в домашних спорах, было в той лекции изложено открытым текстом. Он понял, что при желании Мария может его засадить лет на пятнадцать.

Ей, которая была в курсе многих его дел, это не составит большого труда.