Игорь Блинов - Ворона летает по геодезической Страница 9

На «зеленом коридоре» его остановил лоснящийся негр в форме с выступающим животом и бесцеремонно запустил толстые руки в чемодан. «Да, на Штирлица мне не потянуть, — подумал Ермолаев, — и вид вроде нормальный, испариной не покрываюсь, иду ровно, глаза не бегают. Что ж, этот африканец флюиды ловит? Ну понятно, привычка. В саванне надо держать ухо востро — то антилопа пробежит, то лев прыгнет…» Негр поворошив вещи, ушел отдыхать, а Ермолаев повеселел, увидев знакомое лицо за хромированной оградой. Встречают.

…Опасения оправдались. Поездка показалась Ермолаеву бессмысленной, по всем гамбургским и прочим счетам. «Служба, как у средневекового подмастерья. Конечно, это в порядке вещей — сначала учишься, перенимаешь опыт, потом постепенно вливаешься. Вот только кто сказал, что если молодой, если не участвовал в каком-нибудь «деле века», то не способен быть генератором идей? Может, у меня свой метод… — Ермолаев подошел к газетному киоску и небрежно оглянулся. — Ну вот, даже хвоста нет. Обидно, честное слово».

Купив журнал, он зашагал в сторону Винсенского леса.

Тротуар был узок. Через полчаса Ермолаев почувствовал, как чертовски устал. Странное дело эта заграница — от однообразного ритма на улицах этих каменный муравейников утомляешься гораздо больше, чем от физической работы на природе. Чтоб сохранить здесь силы, нужно отключать мозги. В глазах рябило, людской поток обтекал со всех сторон, регулярно слышался «пардон». Здесь принято извиняться не только за то, что наступил на ногу, но и если прошел мимо ближе чем за метр.

Было видно, что парижане одеваются хорошо и с иголочки — совсем не так, как они же, когда туристами приезжают в Россию. То ли из скромности не хотят выделяться, чувствуя комплекс вины за свое материальное благополучие, то ли боятся грабителей. Это как же надо бояться «русской организованной преступности», чтобы одеть на себя фермерскую спецовку, собираясь на экскурсию в Эрмитаж!..

Он еще раз осмотрел местность и присел на скамейку. «Так, а что пишет о нас буржазная пресса?..» Тема российских проблем весьма популярна в нынешнем сезоне, как, впрочем, в прошлом и позапрошлом, так что листать долго не пришлось.

Пресса продолжала старую песню.

«Нам стыдно за Вас, господин Президент. Вы пожали руку, обагренную кровью невинных людей.

Мы тщетно лелеяли надежду, что эта страна вылезет из грязи, чтобы приобщиться к подлинным ценностям европейской демократии. Мафия, коррупция, загрязнение окружающей среды, геноцид народов, вина которых заключается лишь в их более высоком культурном потенциале, и в том, что они захотели жить свободно и в достатке, закрытие неугодных газет и телевизионных каналов, расправа с инакомыслящими, откровенная поддержка сербских людоедов — вот неполный список преступлений Империи Дикости и Порока, заставляющих содрогаться весь цивилизованный мир. И мы, представители творческой интеллигенции, в один голос заявляем: «Довольно! Кредит доверия исчерпан!»…

Далее шло о санкциях и гаагском трибунале.

Ермолаев брезгливо сунул журнал в прозрачную пластиковую урну и направился к замку. А настоящие парижане обычно мусор бросают на землю — темнокожим дворникам тоже надо отрабатывать жалованье.

…Автора воззвания, известного кинорежиссера, Ермолаев видел по телевизору. Холеный и приятный во всех отношениях месье, слегка взлохмаченный, но безукоризненно одетый, при дорогом желтом галстуке. Последний его фильм, изобилующий словесной окрошкой и изумительно бессюжетный, опять получил престижную награду европейского кинофестиваля. А в той передаче француз громко восхищался красотами петербургских пригородов и клялся в безграничной любви к такому близкому и понятному ему русскому народу…

«Загадочная западноевропейская душа, — усмехнулся Ермолаев. — Вчера он пьет с тобой на брудершафт, а сегодня его трясет от ненависти, и ненависть застилает разум. А вот интересно, был бы я журналистом какой-нибудь советской газеты, двадцать-тридцать лет назад, о чем бы написал, будучи здесь в командировке? Может, вон о той куче мусора на площади — написал бы, что там живут клошары». Действительно, рядом со стерильно чистыми домами и тротуарами обнаружилась солидная куча хлама. Было похоже на то, что здесь был рынок, а потом его убрали, еще не успев навести порядок.

Ермолаев остановился, чтобы получше рассмотреть такой непривычный для Европы объект и снял с плеча фотоаппарат. «Сфотографировать, что ли, — подумал он. — для смеха? Потом буду всем показывать — вот, мол, в Париже был. Ведь не поверят. Или не стоит привлекать внимания… Ого, какая элегантная парижанка в шляпке! Ну-ка, оглянись…ой…б-рр, не надо, иди куда шла».

Его размышления прервал человек с совершенно рыбьей головой, одетый в гражданское. Он размахивал полицейским удостоверением.

«Странно, — подумал Ермолаев. — Очень уж странно и нелепо».

— Дайте, пожалуйста ваш фотоаппарат, месье.

— А в чем дело?

— Я видел, как вы фотографировали.

— Что это я фотографировал?

— А вот, — француз указал куда-то в пространство. — Полицейскую машину. Я сам видел, и мои коллеги тоже видели. Если вы не подчинитесь, мы будем вынуждены препроводить вас в участок, а камеру конфискуем.

Ермолаев не стал спорить, отдал мыльницу. Урод вынул пленку, на которой, впрочем, не было истрачено еще ни одного кадра, вернул фотоаппарат, не забыв вежливо поблагодарить, и пошел по направлению к стоящему на обочине белому фургону без опознавательных знаков.

«Ага, это и есть полицейская машина, — отметил Ермолаев. — Они прямо там будут пленку проявлять? Однако, что за притча?»

Он еще раз обежал глазами окрестности и наконец понял причину беспокойства француза. В телевизионных новостях показывали, как на этой площади со вчерашнего утра располагался импровизированный лагерь сенегальских беженцев, а теперь лагеря нет, а на земле остались скомканные палатки, помятые картонные коробки и прочий мусор — следы ночной суперсекретной полицейской операции. Это фотографировать нельзя. Занятно. «А все же надо быть внимательней, — попенял он себе. — И поменьше глазеть на девок. Тем более смотреть-то не на что…» Фигуры у местных, мягко говоря, слегка расплывшиеся. Лица непропорциональные, кожа пятнистая, замученная дорогой французской косметикой. А новое поколение несет в себе неудачную североафриканскую примесь. Зато собачьего дерьма на асфальте стало заметно меньше — здорово штрафуют.

Он пошел дальше, глядя под ноги, на бесконечную полосу унылой и однообразной плитки, похожей на аккуратно уложенные и предварительно расплющенные кофейные зерна. На такой плитке легко поскользнуться зимой и сломать себе шею, если бы здесь были зимы в истинном смысле. А где тот неровный пятнистый асфальт, в трещинках которого пробивается зеленоватый мох — тот что представлялся в детстве кожей исполинского существа? Наверное, его можно увидеть только в России. Разве можно уложить плиткой или даже закатать асфальтом бескрайние просторы нашей страны, разве можно отказаться от замерзших луж, весенних ручейков, нестриженых деревьев с воронами на ветках, ободранных кошек, тельняшки и ватника, лифтов с процарапанной ценной информацией «Цой — это круто», пенсионеров с мешками защитного цвета на тележках, колченогих рогатых троллейбусов с рекламой на боку, гигантских и среднего размера памятников Ленину, Пушкину и кошке? Как жить без золотых куполов церквей, хрустящего снега и самых красивых на свете женщин?

«Круа-круа!» — с акцентом закричала с дерева галльская ворона и спикировала по причудливой траектории в сторону рассыпанного на дорожке печенья. Серые сумерки разрезали огни фонарей.

Встреча была назначена в кинотеатре, где шла «Ночь пожирателей рекламы». Морщась от отвращения, Ермолаев уже целый час терпел постылые слоганы о сырах и пене для бритья, а зрители синхронно и с воодушевлением подпевали хором. «О великий французский народ, — думал Ермолаев, косясь на соседа со сглаженным лбом и вороньим носом, глаза которого горели в темноте. — О, некогда талантливый народ, что случилось с тобой? Когда ты успел превратиться в стадо баранов? Нам-то как быть, с кем дружить, с кем нам теперь по пути — с китайцами?..»

Сеанс кончился, толпа вышла, оставив после себя груды бумажек и шелухи. А агент не пришел.

На следующий день Ермолаев пошел в посольство. Там митинговала организованная толпа. «Россия, вон с Кавказа!» — прочитал он на транспарантах. Кто-то держал портрет бородатого полевого командира. «Ша-миль Баса-ев» — восторженно скандировали юноши и девушки вполне европейского типа.

«Не задался день-то. Неласково встречает Праздник, Который Всегда с Тобой — подумал Ермолаев. — Пойду запью…»

Он развернулся и пошел в кафе опрокинуть стаканчик свежевыжатого грейпрутового сока. Это не помогло — настроение было безнадежно испорчено.