Письмо паршивой овцы - Евгения Черноусова Страница 9

– В конюшне?

– Ну да. Наверное, сначала там было не очень. Но потом они там обжились, после войны, когда младшие сёстры замуж повыходили, мужики их хорошо всё отделали, расширили. Мы с Лёшкой каждое лето там проводили. Не было для нас места родней. В общем, так: Игорь – бабы Веры внук, её дочь тётя Аня в Уремовске жила, она была главбухом облпотребсоюза, они очень хорошо жили. Я самой младшей бабушки внучка, бабы Любы, моя мама Маша, в честь прабабушки названа. Отец ушёл, когда я маленькой была, осталась от него только ненавистная фамилия…

– Почему ненавистная?

– Хрюкина. Представляете, как в детстве дразнили? А имя в память старшего брата бабушек Иннокентия.

– Что, Инна и Иннокентий – парные имена? Не знал, – удивился Царёв.

– Вообще-то Инна – мужское имя по святцам. Ну, а названный в память прадеда Лёша – внук бабы Нади, а мать его – тётя Соня, её назвали по имени умершей в младенчестве сестры наших бабушек. Вот такое наше семейство. Мы никогда не задумывались, кто кому бабушка родная. Все родными были. Так вот, об Игоре. Он на два года меня старше, а Лёша на два года моложе. Мы с Лёшкой против него всегда объединялись, потому что он нас звал свысока «малыши». У нас матери учительницы, получали не очень, одна разводка, другая мать-одиночка. А Игоря и на море возили, и одевали хорошо, и машина у них была. А потом родители на этой самой машине разбились. Баба Вера его забрала в Патриаршее. Все его жалели – и бабушки, и мамы наши. А мы, дурачки, завидовали, что он в Патриаршем живёт. Он на всеобщей жалости очень хорошо научился женщинами манипулировать. Когда Игорь школу закончил и поступил в институт, бабу Веру парализовало. Мы её забрали к себе, потому что у нас хоть и маленький, но домик с двумя комнатами, а у тёти Сони с Лёшкой однокомнатная квартира была. Но ходили за ней все… кроме Игоря. Как-то он умудрялся приезжать только на пару часов, мол, ночевать тесно.

– Пенсию, небось, подчистую забирал, – не вопросительно, а уверенно сказала Анна Ивановна.

– Это уж как водится. Но через несколько лет продал наши конюшни.

– Как так?

– К тому времени бабушки Надя и Люба умерли. Игорь приватизировал и квартиру, и участок на себя. И продал приезжим очень удачно, так что квартиру себе в областном центре купил. Новые хозяева там несколько лет овец разводили, а сейчас всё заброшено. Спасибо, хоть предупредил за день, что овцеводы вселяются, тётя Соня наняла машину и вывезла всё, что он не забрал.

– Такой вряд ли что-то путное оставит, – хмыкнул Царёв.

– Он оставил то, что для нас было самым ценным: письма, фотографии, старинные документы. А серьёзных материальных ценностей у бабушек не было. Баба Вера прожила с нами почти десять лет, дотянув едва не до девяноста. Он после продажи родового гнезда бывал наездами, один-два раза в год, и всегда на пару часов. Наши мамы его не осуждали, мол, надо ребёнку где-то жить. А мы с Лёшкой никогда в нём не обольщались. Я через два года после него тоже поступила в пединститут, и только тогда узнала, что он почти сразу его бросил. Бабе Вере не сказала, чтобы не расстраивать. Когда Лёшка через два года после меня поступил, он Игоря разыскал. Но тот его даже за порог не пустил, у меня, мол, гости. Больше мы встреч не искали. Только телеграмму один раз послали, когда баба Вера умерла. Это было через неделю после моей свадьбы. Она подарила мне медальон своей матери, единственную ценную вещь, сохранившуюся от Ивановских. На похоронах он не был, говорил, что телеграмму не получил.

– А медальончик он потом свистнул?

Инна Леонидовна вздрогнула. Отвечать не хотелось, но уж коль пошёл такой разговор… она вздохнула:

– Всё-то вы понимаете…

– Инна Леонидовна, было ведь ещё что-то плохое? Не могли вы только за продажу родины на него обидеться!

– Ну да, была у него тут в Утятине пара историй с девчонками. Да не ухмыляйтесь, если бы речь шла только о девичьей чести, я бы не так реагировала. Не девятнадцатый век!

– Обирал?

Инна Леонидовна только вздохнула. И это было. Но ещё было много того, что она не простила. Не могла же она рассказать о том, как Игорь появился у них через три года после смерти Сашеньки, когда маму выписали из больницы после инсульта. Пришёл напуганный, просил спрятать на несколько дней. Она впустила. В результате прожил больше месяца, изрядно потрепав их скудный бюджет. А деньги у Игоря были, Инна подглядела как-то. Но постеснялась сказать, чтобы хоть на питание сколько-то давал. Исчез внезапно, прихватив медальон. Инна бы и не заметила, она никогда его не носила. А вот мама, не смотри, что больна, сразу догадалась. Когда племянник не простившись вышел из дома и не вернулся, она к вечеру сказала: «Шкатулочку проверь». Последний раз он появился ещё через два года, уже после её смерти. Инна тогда приходила с работы и сидела неподвижно перед выключенным телевизором, тупо всматриваясь в своё мутное отражение в экране. Открыв дверь, также тупо глядела на него, стоя на пороге. «Можно зайти?» – спросил он. «Зачем? У нас, ей-богу, больше взять нечего». Он молчал. Тогда она отступила и сказала: «Нет, если не веришь, можешь зайти и проверить. Только потом, пожалуйста, уходи. Навсегда». Он повернулся и ушёл. Плевать на медальон, жалко утраченной маминой веры в ценность кровных уз.

– Вы такой тип мужчин по брату знаете. Вот представьте, что ваш режиссёр – копия брата. Мог бы он с Мильчиковой замутить?

– Только за большие деньги. Но объективно Генрих не обманом своего достиг, а трудом, он не только умеет манипулировать женщинами, он специалист, талантливый актёр, прекрасный собеседник и внешне намного привлекательнее, да и моложе. У него другая стоимость. Может быть, если бы она была министром культуры и речь шла о собственном театре…

– Значит, любовь откинем. А враги у вас есть? Вот чтоб так ненавидели, как эта Мильчикова?

– Нет. Сергей Сергеевич, я не слишком заметна, чтобы вызывать сильные эмоции.

– Но есть люди, которые эти эмоции вызывают у вас. Ну, брата вы любите…

– Вот когда вы это сказали, мне даже стыдно стало. Получается, что самые сильные эмоции связаны с братьями. Лёша –