Майкл Грубер - День мертвых Страница 18

Они въехали в Мексику через Пресидио, погранпереход в горах Чинати. За рулем на этот раз был Мардер. Передавая паспорта мексиканскому пограничнику, он невольно отметил, что документы Скелли оформлены на чужое имя. По двухполосному шоссе друзья двинулись на юг, в Охинагу – типичный мексиканский пограничный городок, в котором кипела жизнь и который был похож на американские, но только внешне. Там они заправились и перекусили в близлежащей taqueria[22].

– Ну вот мы и в Мексике, – объявил Скелли.

– Как догадался?

– Ну знаешь – парни в серапе, сеньориты со сверкающими глазами. Я это к чему: ты куда-то конкретно собрался?

– Да, я хочу пожить у себя в доме. Это в Плайя-Диаманте, на побережье Тихого. В Мичоакане.

– Оттуда родом Чоле.

– Точно. Я планирую поместить ее прах в фамильный склеп.

– И?..

– И я ненавижу эти фастфудовские тортильи из пшеничной муки. Поскорей бы найти домашние, из куку-рузной.

– Опять тумана напускаешь, Мардер. Тебе не идет. Это я тут человек-загадка. А ты почтенный семьянин с обычной работой и любящими родными-близкими. Стате давно звонил?

– Не так давно.

– Сомневаюсь. У тебя телефон отключен с самой Паскагулы. И хоть бы раз пискнул. Ни сообщений, ни мейлов, ни звонков.

– Не вполне понимаю, с чего это ты озаботился состоянием моего телефона.

Скелли пожал плечами.

– Как хочешь, шеф. Только если ты не намерен использовать мобильник, то я бы советовал его выкинуть. Во включенном состоянии их можно отслеживать, а поскольку ты ведешь себя как человек, которому слежка ни к чему, то это был бы разумный поступок. А я говорю как человек, который кое-что смыслит в заметании следов.

Скелли допил пиво и вышел. Мардер достал «Айфон» и какое-то время на него смотрел. Его кольнуло чувство сожаления. Дурацкий гаджет сросся с ним, практически стал частью его мозга, новым органом. Да, мозга: он будет хранить память о семье и друзьях своего хозяина, о его пристрастиях и причудах еще долго после того, как Мардера не станет. При этой мысли вид экрана, когда-то такого родного, стал ему невыносим. На выходе он завернул телефон в бумажную салфетку и выбросил в мусорный бак.

Они продолжили путь на юго-запад по 16-й магистрали – мимо немногочисленных городков, разбросанных по иссушенным просторам штата Чиуауа, по сиреневым холмам, обсиженным ящерицами, над редкими травянисто-зелеными речками. Говорили нечасто, после чего надолго замолкали, как бывает с людьми, которые хорошо друг друга знают, но ведут слишком разную жизнь. Скелли курил, иногда – марихуану, и Мардер заметил, что он, должно быть, первый человек за всю историю, который додумался ввозить траву в Мексиканскую Республику. Скелли ответил, что совершенству нет предела.

Мардер нашел, что Мексика не так уж сильно изменилась с тех пор, как он проезжал тем же маршрутом тридцать с лишним лет назад. Города, лежавшие у них на пути, немного заметнее американизировались, на улицах прибавилось автомобилей, общественные территории выглядели ухоженнее, чем прежде, но вся эта внешняя модернизация казалась ему маскировочной сеткой, наброшенной на истинную Мексику, которая нисколько не изменилась, которую ничто не могло изменить – и не изменило.

– Ты читал «Пернатого змея»? – поинтересовался он у Скелли где-то к западу от Дуранго.

– Лоуренса? Нет, не припомню. А там есть похабные сцены?[23]

– Нет, она про Мексику, про Мичоакан – только не про побережье, куда мы едем, а про северные районы, возле озер.

– Хорошая?

– Ну, устарела слегка – много этой расистской чуши, которая была популярна в ту эпоху. Он считал, что на западе люди растеряли мужество из-за христианства, зато мексиканцы знаются с темными плодородными силами, поэтому они такие грязные, ленивые и порочные. Чоле эту книжку возненавидела. Всю эту писанину о тоске по Кетцалькоатлю и возвращении могущественных темных богов. Там рассказывается про англичанку, которая презирает представителей собственной культуры и поддается чарам мексиканского мачо. Множество пышных пассажей про мужское и женское начало и про то, что материализм и реформы отравили Мексику и что худший яд – это христианство. Чоле говорила, что это типичный образец колониального мышления гринго: мол, для людей с темной кожей естественно быть бедными, тупыми и похожими на зверей, потому что у них есть нечто, чего белый человек давно лишился, – животная сила. Они погружены в природу и полны изначальной жизненной силы, их души открыты древним богам Мексики.

– А это не так?

– А ты как считаешь?

– По-моему, все логично. И будет еще логичней, когда я докурю этот толстый косяк. Так вот почему ты туда едешь – не только из-за урны, ты еще хочешь наладить контакт с древними богами, прикоснуться к жизненной силе?

– Нет, и чтобы объяснить, почему это все чепуха, мне придется заговорить о моей религии, и тогда мы в три тысячи четыреста двадцать седьмой раз поцапаемся на эту тему. Но помнится, ты когда-то отпускал похожие замечания по поводу хмонгов.

– Нет больше хмонгов, – сказал Скелли. – Закончилось все.

Он сделал глубокую затяжку и закрыл глаза. Это была одна из многочисленных тем, которые Скелли обсуждать не любил.

Небо за окном темнело и ближе к горизонту наливалось румянцем, готовясь к очередному роскошному закату в пустыне. Желтоватая земля насыщалась в ответ лиловым, а разрозненные кусты юкки уже приступили к ежевечерней метаморфозе, обращающей их в тени мифологических чудищ. Мардер не принимал теорий Лоуренса полностью, но осознавал, что в его собственной культуре есть нечто болезненное и что даже если Мексика тоже больна и стоит на пороге смерти, в самой своей болезни она несет возможность исцеления.

По крайней мере, он надеялся на это теперь, когда близился неведомый час его собственной смерти. Мардер поймал себя на том, что представляет мистера Тень мексиканцем с непроницаемым лицом и равнодушными, жестокими черными глазами – возможно, то был один из богов Лоуренса, безразличный к смерти, но исполненный некой безрассудной, необузданной, яростной жизни. На мистере Тени было широкое сомбреро в духе мексиканских революционеров и патронташи, крест-накрест накинутые на грудь, а за пояс штанов он заткнул большой револьвер; пока что он пьет и думает думы у себя в кантине[24], но вскоре встанет из-за стола и сделает то, что задумал. Мардер про себя улыбнулся мистеру Тени, также известному как сэр Тенинг и дон Теньядо, и ему почудилось, что тот улыбнулся в ответ. Они наконец достигли взаимопонимания.

Он включил радио и мучил кнопку поиска, пока не наткнулся на музыку, которая ему понравилась – мексиканский аналог ретроволны, где крутили классическую ranchera, а не назойливую cumbia[25], мексиканские разновидности рока, а то и хуже – убогие вариации на тему рэпа.

Он взглянул на Скелли. Тот сидел без движения с потухшим косяком в руке, на лице застыла глупая улыбка. Вообще-то, Скелли больше нравился Мардеру, когда был под легким кайфом, когда на месте мужчины появлялся печальный мальчик с загубленным детством. В такие моменты его лицо менялось, разглаживались суровые морщины, оставленные войной и тем, что хуже всяких войн.

Какое-то время они молча слушали; солнце село, окрасив все во фламинговые тона; дорога пошла вверх и превратилась в серпантин – начинались предгорья Западной Сьерра-Мадре.

– О чем он поет? – спросил Скелли.

– Я думал, ты знаешь испанский – не разбираешь слов, что ли?

– Да я и в английских-то песнях слов не разбираю. Мой испанский заточен исключительно под заколачивание бабла, еду и трах.

– Ну хорошо, это знаменитая песня Куко Санчеса. Называется «Ложе из камня». Там поется: «Пусть мое ложе и изголовье будут из камня. Если женщина меня любит, то пусть любит всем сердцем. Я пошел в суд и спросил, преступление ли любить тебя. Суд приговорил меня к смерти. Когда меня поведут на казнь, пусть всадят пять пуль, и я буду рядом с тобой, чтобы умереть на твоих руках. Дайте мне серапе вместо гроба, патронташи вместо креста, выпустите на прощанье тысячу пуль в мой надгробный камень». И припев…

– Да-да, – перебил Скелли. – Эту часть я уловил. «Ай-ай-ай, любовь моя, почему ты меня не любишь?» Отличная песня. Такие ребята мне по душе.

Rancheras звучали одна за другой, и автомобиль забирался все выше в горный мрак. У Мардера стало светлее на душе. Он словно бы свысока, на спутниковой GPS-карте, увидел точку, ползущую по мексиканским горам, и впервые за много лет подумал: «Я там, где должен быть; если умру прямо сейчас, то не беда». В этом состоянии он пребывал, казалось, довольно долго, потом время возобновило свой бег. Жизнь продолжалась.

5

– Куда собралась? – спросил Кэвэна, выплыв из вялого оцепенения, навалившегося на него после очередного сексуального забега. Белая фигура перемещалась по комнате, то исчезая, то появляясь вновь.