Кэрол Дуглас - Красный замок Страница 2

Королева Богемии Клотильда. Урожденная датская принцесса, ставшая супругой короля Богемии после его разрыва с Ирен; была вовлечена в политические интриги в романе «Новый скандал в Богемии.

Джеймс Келли. Безумный обойщик мебели из Ливерпуля, зарезавший насмерть собственную жену и сбежавший из сумасшедшего дома; обитал в Уайтчепеле в период зверств Джека-потрошителя осенью 1888 года. Сразу после заключительного убийства переместился во Францию, где вскоре началась волна аналогичных смертей, что изложено в романе «Черная часовня».

Инспектор Франсуа ле Виллар. Сыщик из Парижа. Поклонник Шерлока Холмса, автор перевода монографий Холмса на французский язык. Сотрудничал с Ирен Адлер Нортон по делу Монпансье в романе «Авантюристка».

Барон Альфонс де Ротшильд. Глава крупнейшего отделения международного банковского альянса; владелец широкой сети агентурной разведки в Европе, наниматель Ирен, Годфри и Нелл для выполнения различных заданий, большей частью описанных в романе «Новый скандал в Богемии».

Эдуард Альберт. Принц Уэльский, широко известный как Берти; распутник и бонвиван голубых кровей, наследник королевы Виктории.

Сара Бернар. Выдающаяся актриса своего времени, обязанная своим успехом собственному таланту и экстравагантности; подруга Ирен Адлер.

Вступление

Мне часто грезится заветная мечта

Безвестной женщины…

Она прокладывает себе путь в ночи подобно кораблю, разрезающему волны. Юбки с оборками волочатся по земле, оставляя на скользких черных булыжниках серебристую лунную дорожку. Истрепанный подол почти до колен пропитался грязью и водой и, отяжелев, из паруса превратился в якорь. Края юбок на мгновение зачерпывают влагу и слякоть и снова прибивают грязь к ее ногам. Она уже давно перестала пытаться уберечься от потоков мутной воды.

Она не столько идет, сколько степенно шествует, как знатная особа в пышной процессии. Ее никто не сопровождает, она одна, но каждый ее шаг выразителен. После каждого – небольшая пауза. Только на самом деле нет никакой пышной процессии – рядом никого. Единственная музыка, которую дарит ей эта ночь, – обрывки шумных песен из дверей пивных, мимо которых она проходит.

Из сияющих яркими огнями дверей извергается на улицу жаркий, крепкий дух – смесь прогорклого эля, хохота и кислого пота.

Весенняя ночь холодна. В чахлых бликах газовых фонарей, от которых нет почти никакой пользы, видны лишь клубы тумана, стелющегося по мостовой.

Застольные песни – разухабистые, веселые, бессвязные – едва ли проникают в ее измученное сознание.

Ей не хватит медяков даже на кружку эля, а о ночлеге нечего и думать. Она могла бы продать себя, но слишком вымотана, чтобы обменяться парой игривых слов с одинокими мужчинами, что рыщут под мерцающим ореолом газовых фонарей.

Она знает: они там. Случись так, что кто-нибудь из этих мужчин позовет ее и даже заплатит, вместо того чтобы сбежать сразу после завершения дела, у нее будет выбор между едой, выпивкой или каким-нибудь тесным углом в шумном заведении, где ее не достанет ночной туман.

Хотя кавалеру придется самому поднять ее пропитавшиеся нечистотами улиц юбки.

У нее есть прошлое, только она его больше не помнит. Когда-то у нее была семья, но родные о ней уже позабыли. Когда-то у нее была работа, но пальцы и глаза уже не те, и молоденькие деревенские девушки могут выполнять ту же задачу лучше ее – в юности она и сама пришла кому-то на смену.

У нее немеют пальцы, ноги и лицо. Если бы по улице прогрохотал кеб, она не смогла бы заставить себя уйти с дороги. В самом деле, мысль о неумолимо надвигающемся кебе, черном, как катафалк, ей по душе. Он положил бы конец ее монотонному шествию. Ей хочется наконец прекратить движение, остановиться раз и навсегда. Ее дыхание лишь едва вздымает лиф платья. Этот поединок с китовым усом корсета за пространство слишком тяжек. Кому под силу сразить Левиафана? Она помнит это имя из толстого тома в черном переплете, что был в том месте, которое она когда-то считала своим домом.

В какой стране она теперь, в каком городе?

Как знать? Лондон, Париж, Прага, Санкт-Петербург… Это чужой ей город. У нее нет родины, кроме собственного разума.

Чье она дитя?

Она не знает. Ни страны, ни города, ни себя самой. Уже не знает.

Вот бы явился Левиафан и унес ее с собой, как поступил он с Иовом. Или то был Иона? Далеко, в морские пучины, где все недвижимо.

Но что-то движется. Что-то наступает прямо на нее. Кто-то.

Ее сознание затуманено голодом и отчаянием, разум опустошен, сил больше нет. Она тонет, проваливается во мрак безлюдной улицы и не чувствует, как грубый кирпич царапает щеку, как спина упирается в неподатливую стену.

Он что-то бормочет, ее Левиафан, но она не может разобрать слов, да и если бы могла – ей все равно. Он приподнимает ее тяжелые, влажные и грязные юбки. Наконец исчезла эта надоевшая тяжесть, и она испытывает слабое физическое облегчение, хотя не понимает, что происходит.

Он возится с лифом из плотной ткани, этой клеткой, которая не дает ей дышать. Он тычет чем-то острым ей в грудь, но она принимает удар со смирением: ее жизнь уже давно превратилась в бесконечные тычки.

Горячий язык заполняет глотку. В груди разливается приятное тепло. Мед, теплый мед. Она тонет в нем, краем слуха улавливая, как тишину неприятно разрезает стук копыт приближающихся лошадей. Она уже слишком далеко и не в силах броситься под их железные ноги. Она слишком далеко и ничего не может сделать, даже когда подхватившая ее сила рассеивается, как ночной туман.

Возможно, на этот раз она тоже рассеется, как туман.

Карета с лошадьми остановилась, но теплая жидкость по-прежнему разливается патокой у нее внутри.

Она понимает, что, кажется, все еще жива.

Какая жалость.

Глава первая

Вечер в Париже

Как и прочие авторы сенсационных материалов, она была вынуждена непрестанно изобретать все новые и новые трюки.

При рождении мне дали имя Элизабет, но все зовут меня Пинк.

В жизни мне частенько приходилось самой сражаться за себя.

Сначала я воевала с Джеком Фордом, моим отчимом, пьяницей и грубияном. Позже мне случалось давать отпор мужчинам, которые пытались прибрать меня к рукам, поскольку считали, что я не имею права жить по-своему.

Теперь же судьба столкнула меня с женщиной, которая взывает к моей совести.

Я разоблачаю неправду и борюсь с ней. Я тайный следователь, и моя миссия выше всякой морали. Моя миссия и есть мораль.

А эта женщина уводит меня в сторону.

Мне это не по душе – даже когда она собирает барона де Ротшильда, Брэма Стокера, Сару Бернар и Берти, принца Уэльского, в одной парижской гостиной.

В своей гостиной.

Среди всех этих заглавных «Б» не хватает единственного подозреваемого: Шерлока Холмса, известного английского детектива-консультанта. Но даже сей хладнокровный бритт колебался (всего несколько мгновений), прежде чем оставить ее и уехать из Парижа в Лондон, чтобы найти новые улики в деле самого ужасного убийцы нашего времени – Джека-потрошителя.

Пожалуй, пришло время вывести на сцену нашу героиню: это Ирен Адлер Нортон, бывшая оперная дива, бывшая американка и бывший агент Пинкертона.

Теперь она еще и жертва, лишившаяся главной опоры в жизни, двух самых близких людей: мужа Годфри Нортона и подруги и компаньонки Нелл Хаксли. Оба они англичане, оба похищены неизвестными врагами при загадочных обстоятельствах.

Мне вспоминаются героини греческих трагедий: Гекуба из «Троянок»; оплакивающая неверного мужа и принесшая в жертву собственных детей Медея; Электра, убившая свою мать. Женщины, которые, подобно Самсону, сокрушают столбы, к коим они привязаны, и заставляют дрожать весь белый свет.

Она сейчас крайне опасна, госпожа Ирен Адлер Нортон, и мне совсем не улыбается попасть под раздачу. Она шантажировала меня, эта женщина, эта неумолимая фурия. Благодаря актерскому таланту она пролезла в мои мысли и сбила меня с толку. Вонзив крошечный, но острый клык мне в душу, она обнаружила мои уязвимые места и заковала меня в бархатную сталь.

Она пообещала мне сюжет, который затмит все прочие. Она пообещала мне Джека-потрошителя.

Я восхищаюсь ею и не доверяю ей, и я буду служить своим, а не ее целям. Между тем, сейчас я сижу среди целой компании крупных шишек нашего времени и наблюдаю, как они трепыхаются в ужасе перед иррациональным злом.

– Моя милая Ирен, – говорит Брэм Стокер, прибывший первым. – У меня… нет слов. Годфри. Нелл. Пропали. Я сразу подумал: а если бы Ирвинг?.. Все равно как если Бог нас оставит.