Уэнди Уокер - Я все помню Страница 22

Они просто немного забежали вперед, верно? Опередили время, раньше всех последовали совету, который нам силой навязывают в последние десять лет. Мы не должны гордиться детьми, они сами должны гордиться собой. И восхвалять их напрасно тоже не надо, иначе они просто перестанут доверять нашему мнению. Не стоит выпускать их в этот мир, уверяя, что они лучше, чем на самом деле. Это приведет лишь к разочарованию. Подлинная уверенность в себе приходит только в результате воспитания, основанного на доверии.

В неприятии всего этого абсурда я стою особняком.

Мы – мелкие создания, не заслуживающие даже того, чтобы о нас говорить. И только место, которое каждый из нас занимает в сердцах окружающих, овеществляет нас, придает смысл нашему существованию, позволяет гордиться и ощущать собственное «я». Родители нужны для того, чтобы любить нас без всяких условий, беспричинно и даже вопреки всякой логике. Они должны смотреть на нас через призму любви и всячески доказывать, что их сердца наполняются радостью от одного факта, что мы их стараниями ходим по этой земле. Да, когда-то мы поймем, что вылепленный нами глиняный жираф не является вершиной мастерства. Но, доставая его с чердака, мы должны плакать, вспоминая, что родители, увидев этот уродливый кусок глины, испытывали неуместную, почти абсурдную гордость, жаждали обнять нас и прижать к груди до хруста в костях. Вот что нам требуется от родителей, а не истина о том, как мы мелки и незначительны. В жизни будет полно других людей, которые будут без конца об этом напоминать и давать бесстрастные оценки нашей бездарности.

Для меня совсем не удивительно, что Том, с одной стороны, ощущал свою посредственность, с другой – соответствующим образом себя вел. Что женился на женщине, лишь подчеркивавшей его незначительность, и работал на хозяина, относившегося к нему, как к ничтожеству. Это наш удел – воссоздавать во взрослой жизни схемы, вынесенные из детства. А потом мы еще удивляемся, что несчастны. Вот почему у меня прекрасный дом и я езжу на хорошей машине.

Что меня в Томе восхищало, так это его безумная любовь к своим детям. И хотя этот человек подсознательно встал на путь разрушения собственной личности, Дженни и Лукасу он ничего подобного не желал. Инстинкта, демонстрирующего, сколь огромное место они занимают в его душе, из него так никто и не выбил. Изнасилование Дженни и последовавшая попытка самоубийства тоже не смогли его уничтожить. В моем представлении, когда я мысленно рисую Тома с семьей, по дому летает мяч, который одни бросают, а другие ловят, раздается смех, а потом все усаживаются и играют в компьютерные игры. Все это он делает, сжав челюсти и с разбитым сердцем, но все же делает.

Желая добиться своего, Том не всегда проявлял благоразумие в поиске насильника дочери. Несмотря на чувство вины, охватившее его после попытки Дженни покончить с собой, он так и не сдался. Вполне возможно, что убежденность Тома ослабла, эмоциональный накал немного угас, поскольку он немного успокоился, поверив жене, что Дженни идет на поправку и им нужно «двигаться дальше». Но он все равно упорно стоял на своем.

Поскольку любой в городке мог напасть на след насильника Дженни, весь Фейрвью активно занимался его поисками и сообщения о синем седане поступали буквально каждый месяц.

Сегодня уже ясно, что в результате этих сообщений полицейские лишь впустую потратили силы, на несколько месяцев сосредоточили все свое внимание на остановках школьного автобуса и в итоге потеряли почти год.

Машину, припаркованную на улице, примыкавшей к средней школе, заметили две возвращавшиеся домой старшеклассницы. Каких-то полмили пешком – и вот оно, место, где ребятишки любят собираться, чтобы выпить по молочному коктейлю и поозорничать, хотя в центре Фейрвью беспорядков почти не бывает. Однако на этой улице движение оживленное. Водитель автомобиля, вероятно, понятия не имел, что в интернете велась масштабная кампания по его поимке.

Дженни на тот момент в школу еще не вернулась. Вот уже второй год подряд полученная травма будто вычеркивала ее из жизни. В то же время по моему настоянию она тратила много сил на лечение, стараясь осознать всю серьезность событий, которые произошли прошлой и этой весной. Я ненавижу психологов-доктринеров, утверждающих, что лучшее средство от травмы – это возврат к нормальной жизни. Подобный подход – не что иное, как косный предрассудок, если не воспользоваться другим, не столь политкорректным выражением. В определенной степени для Дженни это тоже было бы правильным решением. Но только до того момента, когда она стала работать со мной. После этого подобный вариант уже не пошел бы ей на пользу, согласны? Вы когда-нибудь пробовали сосредоточиться на работе, узнав какие-то скверные новости? Или просто волнительные для вас? Что в таких случаях делает человек? Выходит на улицу покурить? Зовет жену? Плачет и не находит себе места? Но уж точно не садится за стол и не возвращается к работе.

Звонок принял полицейский по имени Стив Копер. Стараясь не привлекать к себе внимания, девочки зашли за угол и только после этого набрали с мобильного 911. После изнасилования школа нагнала достаточно страху и на учеников, и на их родителей. Каждый месяц по электронной почте рассылались напоминания о синей «Хонде Сивик» и о том, что дети должны избегать безлюдных мест, тем более в одиночку. Прочитали целый ряд лекций на тему похищений и изнасилований, выпустили несколько буклетов с перечислением мер предосторожности, которые следует принимать детям. Плюс к этому – новость о попытке самоубийства, предпринятой Дженни, приобрела «вирусный» характер, заставив всех и каждого вспомнить о нападении на нее и о синем «Сивике». Я совершенно уверен, что девочки обратили внимание на машину именно поэтому. Потому что весь город опять говорил о Дженни Крамер.

Любопытная это вещь – подростковая субкультура. Какой бы жестокой и безжалостной она ни была, тинейджеры все же обращают внимание на сигналы, посылаемые им миром взрослых. Если бы Дженни не изнасиловали, история о том, что с ней случилось той ночью, стала бы предметом едких, беспощадных насмешек. Дуг Хастингс ее бросил. В ванной комнате ее стошнило, и она, вся в слезах, решила уединиться в лесу. У меня нет ни малейших сомнений, что многие подруги после этого от нее отвернулись бы и что ей на несколько месяцев, а то и на целый год пришлось бы забыть о социальных сетях. Я веду нескольких пациентов из числа подростков. В большинстве своем они только о том и говорят. Но Дженни подверглась нападению, и все, благодаря полиции, школе и местным средствам массовой информации, поняли, что это очень и очень серьезно. Дженни вдруг превратилась в девушку, к которой всем пришлось относиться внимательно и отзывчиво. Ее стали приглашать на вечеринки, в том числе и с ночевкой, на воскресные лыжные прогулки в Вермонте, предложили писать для школьной газеты, принять участие в подготовке ежегодной конференции в рамках программы «Модель Объединенных Наций» и вступить в драматический кружок. Дабы продемонстрировать свое доброе к ней расположение, каждый стремился ее похвалить. Даже Дуг Хастингс, и тот (кто бы мог подумать?) пригласил ее в кино.

Дженни то и дело куда-то ходила, принимала приглашения и воровала в ванных комнатах таблетки.

Я чувствовала себя чем-то вроде знаменитости. Будто мне довелось совершить что-то особенное, и теперь все прониклись ко мне симпатией. Но что я на самом деле сделала? Оказалась настолько глупа, что убежала в лес. Что напилась. Что так расстроилась из-за парня. Тем более такого придурка, как Дуг Хастингс! В большинстве своем учителя и все те, кто приходил вести с нами беседы, говорили: «Не повторяйте ошибок Дженни Крамер. Не будьте такой глупой, как она». В груди у меня было такое чувство, словно я без конца у них спрашивала: «Если я такая дура и неудачница, то почему вы так стремитесь со мной дружить?» Ведь так не бывает, здесь либо одно, либо другое, правда? А весь фокус в том, что если бы я сделала что-нибудь хорошее, к примеру, вошла в Олимпийскую сборную по лыжному спорту, то дружить со мной не пожелала бы ни одна живая душа. Все бы лопнули от зависти и нашли тысячу причин меня ненавидеть. Несколько лет назад что-то подобное случилось с одним парнем. Он выиграл национальную олимпиаду по математике, встретился с президентом и все такое прочее. С тем же успехом он мог бы и подхватить вирус Эбола. Все называли его чокнутым, смеялись над тем, что он носил, что говорил и делал. А я даже не знаю, что сделала или чего не сделала. И понятия не имею, боролась ли я с ним или просто легла и без сопротивления позволила делать со мной все что угодно. Я не знаю, и они, вероятно, тоже. За исключением одного: что он выиграл, а я проиграла. Но ведь это самое главное, не так ли? То, что победа в этом сражении осталась не за мной.

Вы прекрасно видите, сколько в ней было силы, в этой молодой женщине, правда? В своем неуважении к окружающим, в чувстве восприятия она намного опередила своих сверстников. Ей даже было присуще чувство юмора. Весьма примечательное.