Джорджетт Хейер - Убийство в Эшли-Грин Страница 23

– Очень рад, что вы пригласили меня к себе. Я завидую вашей квартире. Говорят, сейчас снять квартиру в Темпле просто невозможно.

Мергатройд могла бы обнаружить в этих безобидных с виду замечаниях зловещую ловушку, но Джайлс Каррингтон воспринял их буквально, пригласил суперинтенданта сесть в одно из глубоких кожаных кресел и угостил его виски с содовой и сигарой. Когда появился гость, он безуспешно решал шахматную задачу, и вид шахматной доски с несколькими фигурами на столе вдохновил Ханнасайда, скромного любителя этой игры, принять участие в ее решении. У обоих не было никаких других мыслей, пока черные не поставили мат в положенные три хода. Но когда с этим было покончено, фигуры убрали, а партнеры обменялись впечатлениями и посетовали о том, как мало истинно увлеченных игроков, возникла пауза. Джайлс первым нарушил молчание:

– Ну, что с этим надоевшим убийством? Неужели оно останется нераскрытым преступлением?

– Нет, если это будет зависеть от меня, – ответил Ханнасайд. – Времени прошло еще мало – однако не буду отрицать, что мне не очень нравятся его обстоятельства. – Он задумчиво посмотрел на кончик сигары, размышляя, стряхнуть его или немного подождать. – Хемингуэй – парень, который был со мной днем, – чувствует себя оскорбленным. – Суперинтендант улыбнулся. – Говорит, что в убийстве такого человека, как Верекер, не должно быть никакой тайны. Если бы речь шла о какой-то несчастной девушке, которую задавила машина, можно было бы сомневаться, но поскольку закололи видного человека из Сити, все должно идти как по маслу. Перед нами то, что Хемингуэй именует полной декорацией. У него хобби – участие в любительских спектаклях, это худшее, что я о нем знаю. Так вот, у нас много декораций, у нас есть яркие персонажи, но в итоге получается, – он сделал паузу и наконец стряхнул пепел с сигары, – что мы, похоже, разыгрываем пьесу Чехова, а не Эдгара Уоллеса, как собирались.

Джайлс усмехнулся:

– Мои достойные сожаления кузен с кузиной. Право, мне это очень неприятно. Было бы интересно узнать, что вы о них думаете.

– Скажу откровенно: не знаю, что о них и думать, – спокойно ответил Ханнасайд. – На первый взгляд все указывает на юного Верекера. Есть мотив, есть возможность, и, если не особенно ошибаюсь в оценке его характера, есть решимость.

– Согласен с вами, – кивнул Джайлс.

– Да, – продолжил Ханнасайд с мрачным юмором. – Знаю, что согласны. Я прекрасно понимаю: вы в таком же неведении по поводу его вины, как и я, и считаете, что дела его выглядят скверно. Да, это так, но буду откровенен: я не обращусь за ордером на арест этого молодого человека, пока не получу против него надежных улик. Его версия самая неубедительная из всех, какие я когда-либо слышал, – и я ни за что не позволю ему излагать ее присяжным в суде. Кстати, мне это напомнило Мезурье, который сегодня днем приезжал ко мне в Скотленд-Ярд со своей неубедительной версией. Вам это известно?

– Кажется, я знаю эту версию, но не знал, что он к вам ездил.

– Да, это так! Оказывается, он поехал в тот коттедж застрелить Верекера, но обнаружил его уже мертвым, поэтому вернулся в Лондон. Я предпочел бы какого-нибудь подозрительного типа с надежным, правдоподобным алиби. Думаю, его было бы легче опровергнуть. Хемингуэю Мезурье нравится больше, чем мне. Он считает этого человека итальянцем. Я велел ему заниматься этим алиби с машиной, но сам не вижу тут ничего сомнительного. Так что поскольку мы пока исключаем Мезурье, у нас остаются шофер, в алиби которого на основании слов его жены я не очень верю, но не думаю, что у него был достаточный мотив для убийства Верекера; неизвестный, который посетил Верекера в субботу, возможно, с целью шантажа (а шантажисты не убивают курицу, несущую золотые яйца); мисс Верекер и ее брат. – Он умолк и отпил из своего стакана виски с содовой. – Возьмем сначала мисс Верекер, – продолжал он. – Если бы я изложил факты на бумаге и показал запись любому человеку, он бы, наверное, удивился, что я до сих пор не арестовал ее по подозрению. Но пока ничего не указывает на то, что она убила единокровного брата, а ее прямота, кажущаяся на первый взгляд изобличающей, привела бы к оправданию у девяноста девяти присяжных из ста. С Мезурье, который пытается скрыть факты из страха, что они могут свидетельствовать против него, противоречит сам себе, виляет, иметь дело легче. Спросите его, ссорился ли он с Верекером, и он ответит, что не назвал бы это ссорой, хотя многие готовы подтвердить под присягой, что слышали их ссору. Спросите мисс Верекер, ладила ли она с единокровным братом, и она ответит, что видеть его не могла. Она как будто ничего не скрывает. То же самое ее брат: не поймешь, то ли они очень умны, то ли наивны, то ли просто помешаны.

– Могу заверить вас в одном: они в абсолютно здравом уме, – сказал Джайлс. – И поскольку вы были так откровенны со мной, подтвердив то, что я знал с самого начала, – скажу вам в свою очередь, что мисс Верекер, знающая своего брата лучше других, готова биться об заклад на все свое состояние, что если это убийство совершил он, доказать его вину будет невозможно.

Глаза суперинтенданта вспыхнули, и он с признательностью ответил:

– Это сообщение должно быть очень важно если не для меня, то для мисс Верекер. Но я стреляный воробей и не приму его на веру, как вам хотелось бы.

Джайлс поднялся и вновь наполнил стаканы.

– Честно говоря, я и не ставил себе такой цели, – признался он. – Что бы я ни думал о Кеннете, я убежден: его сестра не имеет к убийству никакого отношения.

– Меня это нисколько не удивляет, – сухо сказал Ханнасайд. – Более того, я очень надеюсь, что вы правы, – ради вас обоих.

Джайлс молча протянул ему стакан. На его загорелом лице появился легкий румянец, и суперинтендант, пожалев о своих словах, неожиданно резко сменил тему:

– И все-таки почему – возможно, это самый важный вопрос – тело поместили в колодки?

Глава двенадцатая

Джайлс Каррингтон опустил уже поднесенный ко рту стакан и, удивленно нахмурясь, посмотрел на суперинтенданта.

– Да, конечно, важный, – сказал он. – К сожалению, я о нем не задумывался. Интересно, означает ли это что-нибудь?

– Думаю, да, – ответил суперинтендант. – В прошлом Верекера есть некое темное, связанное с колодками событие. В нем-то и кроется причина поместить в них труп.

– Если только это не странный юмор убийцы, – вставил Джайлс, не успев сдержаться.

Две пары глаз встретились: ясные глаза Джайлса Каррингтона не выражали ничего, в глазах суперинтенданта сквозило удивленное понимание.

– Верно, – констатировал Ханнасайд. – Я уже думал об этом. И теперь буду полностью откровенен. Я легко могу представить, что юный Верекер склонен к такого рода юмору.

С минуту Джайлс курил молча. Потом заговорил:

– Нет. Сейчас я говорю как человек, который – в какой-то мере – знает Кеннета Верекера. Для вас это может оказаться полезным. Кеннет не поместил бы в колодки тело единокровного брата ради бессмысленной грубой шутки. Если это сделал он, то по какой-то основательной, возможно, загадочной причине. Я искренне так считаю.

Суперинтендант кивнул:

– Хорошо. Но вы признаете, что допускаете наличие обстоятельств, при которых он мог это сделать.

– Да, допускаю. Но вы считаете, что тело поместили в колодки после наступления смерти.

– Такой вариант представляется наиболее вероятным.

– Крови на траве возле колодок не обнаружено, – напомнил Джайлс.

– Наружное кровотечение было очень слабым, следы борьбы отсутствуют, – ответил Ханнасайд. – Так что если вы склоняетесь к версии, что Верекер был убит после того, как его ноги оказались в колодках, то должны исходить из предположения, что он сел туда добровольно. Время – между одиннадцатью вечера и двумя часами ночи. Из медицинского заключения нам известно, что Верекер не был пьян. Возможно ли такое, что он решил в этот поздний час испытать, каково это сидеть в колодках, – хотя мог сделать это в любой день, когда бывал в деревне?

– Согласен, не очень правдоподобно, – признал Джайлс. – Хотя представляю ситуацию, когда такое может быть вероятно.

– И я могу, – согласился Ханнасайд. – Если он ехал в веселой компании, скажем, после спектакля, и все были в приподнятом настроении. Или даже если он находился в обществе одного лица, предположительно женщины. Мы знаем, что по пути в деревню у него случился прокол ската. Предположим, это произошло в Эшли-Грин. Сменив колесо, он сел полюбоваться лунным светом, или охладиться, или по любой другой причине. Я могу допустить, что ему захотелось сунуть ноги в колодки, но не представляю, чтобы женщина тут же ударила его ножом. Это не могла быть мисс Верекер, хотя она вызывает у меня серьезное недоверие, я охотно верю, что она была в отвратительных отношениях с единокровным братом и не села бы с ним в машину. Но тогда это была какая-то другая женщина не особенно строгих нравов, ехавшая с ним провести выходные в коттедже?