Майкл Грубер - День мертвых Страница 28

– Я хотела ее отправить к моему брату в Герреро, у него там rancho. Но она клянется, что сбежит оттуда, и я ей верю. Девочка упрямая, как мул. Работать она не желает, школу прогуливает, а теперь еще и с парнями тискается, как вы сами видели. Все мысли только о деньгах да о вещах, и где бы их взять – все эти вещи, о которых по телевизору говорят и в журналах пишут. Она уверена, что станет моделью или кинозвездой, что у нее будут машины, драгоценности и дорогая одежда. А по-моему, ее заграбастает какой-нибудь guapo[54], подсадит на наркотики, и все, конец бедняжке!

– Может, до этого и не дойдет, – сказал Мардер. Он уставился в телевизор – тот привлек его внимание, когда сериал сменился яркой заставкой новостей. Выпуск начали с происшествия на площади – то есть с торса. В кадре возникла та самая красивая журналистка в бежевом. Он протянул руку и включил звук. А потом смотрел и слушал, наслаждаясь ее хриплым голосом и чистым выговором, пока репортаж не закончился.

Тогда он повернулся к своей работнице.

– Давайте я поговорю с ней. Иногда девушки прислушиваются к мнению взрослых мужчин.

На лице Ампаро одна эмоция сменялась другой: что-то похожее на страх, затем сомнение, наконец, покорность. Живость, наполнявшая ее взгляд во время разговора о домашних делах, поблекла, и вернулась на место вежливая маска служанки.

– Да, сеньор. Я передам ей. Можно теперь продолжить работу?

Мардер кивнул и поднялся на второй этаж, чтобы наконец-то предаться сиесте. Задернув шторы и растянувшись на прохладных простынях, он подумал: «Она решила, что я хочу забрать девчонку себе и что для той это не худший вариант – богатый старый американец вместо молодого раздолбая, который ее обрюхатит, и все. Она ошиблась насчет меня, – подумал он. – Такая жизнь у меня уже была».

Пяля глаза в потолок безупречного светло-кремового оттенка, он погрузился, как с ним часто бывало в минуты крайней усталости, в дремотное состояние, в котором прошлое придвигалось ближе. Не обострилась ли эта склонность из-за болезни? Возможно, перед ним пробегает вся его жизнь, как это случается с людьми в момент смерти – только он просматривает ее медленно, обстоятельно, как и подобает редактору энциклопедических трудов. Так или иначе, но в нынешнем полусне Мардер очутился на другой кровати – не такой широкой, не такой мягкой, а потолок над ним был горчично-желтый и весь в трещинах, которые складывались в некий округлый контур вроде кошачьей головы. Он отдыхал в своем номере в гостинице «Лас-Пальмас-Флоридас», отмахав несколько тысяч миль на мотоцикле. Останавливаться в Плайя-Диаманте Мардер не планировал и даже не слыхал про такое место, просто его привела сюда череда спонтанно принятых решений – не навстречу чему-то, а прочь от жизни, которую он безнадежно, как ему казалось, загубил. Ему было двадцать четыре.

Он ушел от жены, милой и славной женщины, которую не любил. Как и многие его братья по оружию, Мардер женился после войны, стремясь к нормальной жизни, надеясь укрыться в теплых человеческих объятиях от того, что произошло с ним во Вьетнаме. Дженис Серебик; спустя тридцать с лишним лет он с трудом мог вспомнить ее лицо. Но даже и в тот день, на той узкой кровати, чувство вины успело уже вымыть ее образ и голос из памяти. Она была кассиром в ресторанчике, где Мардер работал поваром до службы в армии и куда вернулся после, – студенческой забегаловке на Амстердам-авеню, рядом с университетом. Его снедала неописуемая тоска, а Дженис, веселая пухляшка, не уставала его смешить и в конце концов ввела, словно поврежденное судно, в сухой док супружества. С интересом к жизни Мардер распрощался еще там, в дождливых горах, и что бы ни случалось потом, чего бы ни хотели от него окружающие, его устраивало абсолютно все, потому что теперь он знал, к чему приводят решения, желания и волонтерство: ни к чему хорошему.

Его родителям она понравилась – уже большой плюс. Отец Мардера как раз начал чудить, но ее это не отпугнуло. Она была хорошим человеком, только вот он ее не любил; и когда до Мардера дошло, что теперь всю жизнь придется изображать привязанность к супруге, у него слегка помутился разум. Как-то в пятницу, получив зарплатный чек, Мардер обналичил его, оседлал свой «Харлей» и, не вполне осознавая, что делает, проехал мимо дома на 20-й, где на втором этаже находилась их квартирка, с Бродвея ушел на Канал-стрит, оттуда нырнул в тоннель Холланда, а потом было много извилистых дорог и удивительных приключений. Понемногу к нему возвращалось мужество, а душевное оцепенение уходило, и вот наконец он набрался храбрости, чтобы связаться с матерью и рассказать ей обо всем. А затем позвонил Дженис и мужественно выслушал поток рыданий, криков и проклятий из трубки, стоя с полной пригоршней четвертаков под желтым светом ламп на заправочной станции где-то в центральном Техасе, недалеко от залива.

Он слышал, что в Гвадалахаре все дешево; так оно и оказалось, но город кишел американцами, а ему вскоре надоело смотреть, как его соотечественники помыкают смуглыми коротышками-мексиканцами. Кроме того, после месяца в дороге у него осталось слишком мало денег даже и для этого города, но где-то ему сказали, что на Тихо-океанском побережье еще дешевле, так что он проехал по 200-му шоссе вдоль моря, потом свернул направо и трясся по колдобинам, пока дорога не привела его в Плайя-Диаманте.

Он помнил, как увидел ее в первый раз. Наверное, только так и бывает с настоящей любовью. Ты помнишь каждую черточку лица, изгиб тела, деталь одежды, даже запах – и ощущение ключа, входящего в замок, о существовании которого ты и не подозревал. Она обслуживала посетителей в ресторанчике, где постояльцам гостиницы подавали завтрак. В то первое утро Мардер первым делом проследовал к буфетной стойке и наложил себе полную тарелку; наложил с горкой, потому что у него был здоровый юношеский аппетит и тощий кошелек, а завтрак входил в стоимость проживания: яичница-болтунья с сальсой и колбасой, фасоль, энчилады нескольких видов, теплые bolillos – что в Мичоакане заменяли круассаны – и целый поднос фруктов, из которых поддавались опознанию только апельсины и грейпфруты. Мардер взял по штучке каждого вида, наполнив еще одну тарелку, уселся за столик – и тут в дверях кухни возникла она с кофейником в руках. Он перестал жевать, глядя, как незнакомка разливает напиток другим посетителям.

Потом она подошла к его столику, улыбнулась – и песенка Мардера была спета. Светло-карие глаза нежнейшего оттенка, высокие скулы, просвечивающие сквозь кожу подобно кремовым бурбонским розам, и, самое главное, пышная копна блестящих рыжевато-черных волос. Она полюбопытствовала, не желает ли он кофе. Он кое-как выдавил «да». Она наполнила его чашку и хотела уже идти, но тут Мардер крикнул: «Погодите!»

– Что это за фрукты? – спросил он, когда девушка вежливо повернулась на его оклик.

По его просьбе она рассказала о техокоте, черимойе, гуанабане, нансе и диковинном гуамучиле. Мардер на своем ломаном школьном испанском поинтересовался, как есть гуамучиль. Она показала, как вскрывать коричневые стручки, в которых прячутся лоснящиеся бобы, покрытые бледными волокнами и по вкусу напоминающие сахарную вату. Потом она продемонстрировала, как высасывать такой боб, и вновь улыбнулась. Мардер как будто попал в райский сад.

Готовясь к наступлению, он утратил интерес ко всему прочему; его снова занесло в джунгли, и пора было собирать разведданные. Мардер без зазрения совести расспрашивал служащих гостиницы, тратя на чаевые гораздо больше, чем мог себе позволить, поочередно припирая к стенке то бармена, то горничных, то садовников. Ее звали Мария Соледад Беатрис де Аро д’Арьес-и-Касальс, для своих Чоле. Она была дочерью владельцев гостиницы и училась в Национальном университете в Мехико, но вернулась домой на лето, чтобы помогать родителям. Гостиницу основало семейство ее матери, Кармелы Асунсьон Касальс; ее отца величали дон Эстебан Аро д’Арьес. Оба были чистокровными criollos[55], но из-за революционных бесчинств в тридцатых годах остались без своих владений и до того низко пали, что заправляли теперь гостиницей на десять номеров в Плайя-Диаманте. Девушка вынашивала литературные амбиции и всегда имела при себе если не блокнот, то томик поэзии. Она стремилась быть современной, хотела стать писательницей и сделать карьеру, но отец задумал с помпой выдать ее замуж, желательно за кого-нибудь из местных cacique[56] от вечно процветающей Институционально-революционной партии. И даже подобрал одного кандидата с достаточно светлой кожей; теперь помолвка была делом времени. Таким образом фамильные богатства возвращались к истинному владельцу: как сказал бы Маркс, дон Эстебан экспроприировал экспроприаторов.

Тем временем его дочь избрала ту линию поведения, которой искони держались испанские колонии, получив абсурдные приказания от короны: слушаю, но не повинуюсь. Счастливым воздыхателем всячески манипулировали, сталкивали его с соперниками, осаждали, просили потерпеть. В конце концов, ей всего-то семнадцать. Может быть, в следующем году…