Никки Френч - Близнецы. Черный понедельник. Роковой вторник Страница 4

У Рози начались месячные. Она стала брить ноги. В первый раз влюбилась – в мальчика, не обращавшего на нее ровным счетом никакого внимания. Накрывшись одеялом, делала записи в тайном дневнике и запирала его серебряным ключиком. Наблюдала за тем, как мать встречается с каким-то мужчиной с жесткой каштановой бородой, и притворялась, что она не против. Выливала в раковину выпивку отца, хотя и понимала, что толку от этого все равно никакого. Посетила похороны бабушки и прочитала там стихотворение Теннисона – так тихо, что никто ее не слышал. Обрезала волосы и стала ходить на свидания с парнем, по которому когда-то сходила с ума, но в результате выяснила, что он сильно не дотягивает до придуманного ею образа. В ящике с нижним бельем хранила тонкую пачку распечаток: Джоанна в шесть лет, в семь, восемь, девять. Джоанна в тринадцать. Она подумала, что сейчас сестра – почти точная ее копия, и почему-то от этой мысли ей стало только хуже.

– Она мертва. – Дебора говорила ровным, почти спокойным голосом.

– Ты проделала такой путь, просто чтобы сообщить мне об этом?

– Я подумала, что мы с тобой должны друг другу, по крайней мере, такую малость, Ричард. Отпусти ее.

– Ты не можешь знать наверняка, что она умерла. Ты просто бросаешь ее на произвол судьбы.

– Нет.

– Потому что ты нашла себе нового мужа, и теперь… – Он покосился на ее раздувшийся живот; его взгляд переполняло отвращение. – Теперь у тебя будет новая счастливая семья.

– Ричард!

– И ты сможешь просто забыть о ней.

– Это нечестно. Прошло восемь лет. Жизнь должна продолжаться, для всех нас.

– Жизнь должна продолжаться! Ты что, намекаешь, что именно этого хотела бы Джоанна?

– Когда мы потеряли Джоанну, ей было пять лет.

– Когда ты ее потеряла.

Дебора встала: худые ноги на высоких каблуках и круглый живот, натянувший блузку. Сквозь ткань просвечивал пупок. Ее рот превратился в тонкую дрожащую линию.

– Ублюдок! – выпалила она.

– А теперь ты ее бросаешь.

– Ты хочешь, чтобы и я свою жизнь разрушила?

– Почему бы и нет? Что угодно, кроме этого «жизнь должна продолжаться». Но ты не волнуйся. Я до сих пор ее жду.

Когда Рози поступила в университет, то назвалась Розалиндой Тил, взяв фамилию отчима. Отцу она ничего не сказала. Она все еще любила его, хоть ее и пугало его отчаянное, неизменно глубокое горе. Она не хотела, чтобы окружающие говорили: «Рози Вайн? Почему это имя кажется мне знакомым?» Хотя с годами возможность такой реакции становилась все менее и менее вероятной. Джоанна растворилась в прошлом, превратилась в дым воспоминаний – позабытая знаменитость, чудо-однодневка. Иногда Рози даже спрашивала себя, не приснилось ли ей, что когда-то у нее была сестра…

Дебора Тил, бывшая Вайн, в душе отчаянно молила Бога о том, чтобы родить сына, а не дочку. Но родилась Эбби, а за ней и Лорен. Она склонялась ночами к кроваткам, прислушиваясь к дыханию младенцев, испуганно хватала их за ручки. Ни на секунду не выпускала их из поля зрения. Они достигли возраста Джоанны, переросли ее, оставили безнадежно позади. Коробки с вещами Джоанны все так же стояли на чердаке. Их ни разу не открывали.

Дело официально так и не закрыли. Ни у кого не хватило духу отдать соответствующее распоряжение. Но информации для докладов становилось все меньше. Полицейских перебрасывали на другие дела. Совещания созывались все реже, затем соединились с другими совещаниями, и наконец это дело перестали даже упоминать.

«Рози, Рози! Подожди меня!»

Глава 1

Было без десяти три ночи. По площади Фицрой-сквер двигались четыре человека. Парочка, несмотря на сильный ветер, пришла сюда из Сохо, где отдыхала в ночном клубе. Для них ночь воскресенья постепенно приближалась к концу. И хотя они не обсуждали это, но оба оттягивали момент, когда придется решить, сядут они в разные такси или в одно. По восточной стороне площади в северном направлении, с трудом передвигая ноги, брела темнокожая женщина в коричневом плаще и прозрачной полиэтиленовой шапочке, завязанной под подбородком. Для нее уже наступило утро понедельника. Они шла на работу в офис на Юстон-роуд, где еще затемно заменяла мешки в корзинах для мусора и пылесосила полы для людей, которых никогда не видела.

Четвертого человека звали Фрида Кляйн, и для нее это время не было ни ночью воскресенья, ни утром понедельника, а чем-то между ними. Как только она вышла на площадь, налетел порыв ветра, и пришлось убрать упавшие на лицо волосы, мешавшие смотреть вперед. За прошедшую неделю красные листья на платанах пожелтели, а теперь ветер и дождь сбили их на землю и они колыхались у нее под ногами, словно морские волны. Единственным ее желанием было оказаться один на один с Лондоном. И только так она могла хоть немного приблизиться к исполнению этого желания.

Она на минуту замерла в нерешительности. Куда же пойти? На север, перейдя через Юстон-роуд, до самого Риджентс-парка? На этом пути ей точно никто не встретится: сейчас слишком рано даже для любителей утренней пробежки. Иногда, чаще всего летом, Фрида ходила в парк среди ночи, перелезала через забор и погружалась в темноту, смотрела на блеск воды в пруду, слушала звуки, доносящиеся из зоопарка. Но не сегодня. Она не хотела создавать у себя впечатление, что находится вовсе не в Лондоне. И на юг она тоже не пойдет, иначе придется перейти Оксфорд-стрит и углубиться в Сохо. Случались ночи, когда она предпочитала затеряться в странном мире причудливых созданий, выходящих из дома среди ночи или просто не желающих возвращаться до утра; плутоватых водителей из небольших таксопарков, готовых везти клиента домой за ту сумму, на которую удастся его уговорить; группок полицейских; развозных фургонов, прокладывающих себе путь в толпе и снимающих с клиента дополнительную плату за пробки; и – с каждым шагом их становилось все больше – людей, едящих и пьющих независимо от времени суток.

Но не в эту ночь. Не сегодня. Не сейчас, когда новая неделя вот-вот проснется и, все еще сонная и вялая, двинется в путь. Неделя, которой придется встретиться с ноябрем, с темнотой и дождем, а впереди будут ждать только новые темнота и дождь. В это время года хочется заснуть, а проснуться уже в марте или апреле. Или даже в мае. Заснуть. Неожиданно Фрида начала задыхаться: ей чудилось, что ее окружают спящие; они лежали по одному или парами в квартирах, отелях, общежитиях и смотрели сны – этакое кино внутри головы. Она не хотела быть одной из них. Она свернула на восток и пошла мимо закрытых магазинов и ресторанов. Когда она переходила Тоттенхэм-корт-роуд, то натолкнулась на всплеск активности – по улице сновали ночные автобусы и такси. Но потом на нее снова опустилась тишина, и она слышала звук собственных шагов, двигаясь мимо безымянных многоэтажных зданий, невзрачных гостиниц, университетских корпусов и даже нескольких особнячков, сохранившихся непонятно каким чудом. В этом месте жило очень много людей, но их присутствие совершенно не ощущалось. Может, у этого района и названия толком не было?

Когда она подошла к Грей-Иннз-роуд, ее заметили полицейские в патрульной машине. Она почувствовала на себе их взгляды – скучающие, притворно заботливые. В таком районе, да еще ночью, с одинокой женщиной много чего может случиться. Они смотрели на нее и никак не могли понять, кто же она. Явно не проститутка. Уже не первой молодости, лет тридцати пяти. Длинные темные волосы. Среднего роста. Длинное пальто скрывает фигуру. Не похожа на человека, возвращающегося домой после вечеринки.

– Она и не собиралась провести с ним всю ночь, да? – заметил один.

Второй ухмыльнулся и ответил:

– Ну, лично я бы не стал выпихивать ее из постели в такую ночь. – Когда она поравнялась с машиной, он опустил окно и спросил: – Все в порядке, мисс?

Но она лишь глубже засунула руки в карманы пальто и ушла, не подав виду, что вообще расслышала вопрос.

– Очаровательно, – вздохнул полицейский и продолжил заполнять бланк сообщения о несчастном случае, который на самом деле никаким несчастным случаем не был.

Фрида миновала патрульную машину и словно наяву услышала голос матери: «Что, так сложно было поздороваться?» Мама, да что ты понимаешь? Это была одна из причин, по которым Фрида совершала подобные прогулки. В такое время ей не нужно было ни с кем разговаривать, «держать марку», терпеть нескромные взгляды и быть объектом оценивания. В это время она могла спокойно подумать – или не думать ни о чем. Просто идти и идти, куда глаза глядят, в те ночи, когда сон никак не желал приходить; идти, чтобы выбросить из головы дурные мысли. Вообще-то именно для этого и дан сон человеку, но только не ей: даже если он и заглядывал к ней на огонек, то оставался недолго и не приносил облегчения. Она перешла на другую сторону Грейз-Инн-роуд – опять поток автобусов и такси – и двинулась по переулку, такому крошечному, что он производил впечатление позабытого-позаброшенного.